На других кораблях все объятые ужасом певцы и музыканты замолкли, но Калигула, обернувшись, закричал:
— Играйте гимн цезарю!
И дрожавшие музыканты, сбиваясь с такта, заиграли торжественную мелодию.
На другой день утром на пологой вершине горы Артемизии сидели два человека. Один был старый пастух, завернутый в баранью шкуру. Его седые волосы резко выделялись на загорелой темной коже. Он вдевал лепешку на конец ножа и грел ее над углями. Лепешка становилась мягкой, и он передавал ее Тетринию, устало сидевшему рядом.
Его тело было покрыто ссадинами и пузырями от ожогов. Бараньим салом, растопленным в черепке, он смазывал свои раны и два кровоточивших кольца на ногах, оставшиеся от цепей.
— Ты пройдешь хребтами немного к югу, — объяснял пастух, — затем подождешь наступления ночи. Тогда ты пересечешь большую Аппиеву дорогу. По ней всегда движется много народу, — увидят круги на ногах, сразу догадаются, что ты беглый, и тебя схватят. Пройдя Аппиеву дорогу, ты пойдешь опять горами, а пастухи тебя подкормят.[334]
Сквозь ветви сосен видно было лежавшее внизу, под горой, темное глубокое озеро. Пять кораблей цезаря носами врезались в берег, и множество рабов канатами старались вытащить их на сушу. Пестрые палатки, разбросанные вдоль берега, поспешно разбирались. Патриции на колесницах и верхом уезжали с озера, где они видели накануне необычайный праздник цезаря.
На золоченой колеснице, запряженной четверкой белых коней, уезжал император. Сзади колесницы, между двумя конюхами, следовал золотисто-рыжий конь цезаря Инцитат, закутанный в пурпурную попону.
Окружив колесницу, шли закованные в тяжелые доспехи германские телохранители.
И впереди, и сзади императорской процессии двигались отряды преторианцев в блестящих на солнце медных латах.
В тот же год зимою Калигула был убит заговорщиками, когда проходил подземным ходом из дворца в храм бога Юпитера. Первый нанес удар мечом по лицу старый центурион Кассий Херея. На место Калигулы вступил другой император, но от этого мало что изменилось в еще могучем, но уже гниющем Риме. Все осталось по-прежнему: и рабство, и насилие, и пресмыкание патрициев перед цезарем…
АНТИЧНЫЙ ЦИКЛ В. ЯНА
В. Ян как-то сам сказал о себе словами великого поэта Востока Саади: «Тридцать лет учился. Тридцать лет путешествовал Тридцать лет хотел бы писать» Эта программа была осуществлена в несколько иной последовательности. Тридцать лет он путешествовал, а писал и учился всю жизнь. Античный цикл В. Яна относится к первому десятилетию его писательской биографии (дореволюционные произведения В. Г Янчевецкого и его труды начала 20-х годов были своего рода подготовительной пробой пера).
Как же пришел В. Ян к античности? Откуда его интерес к древней истории? В какой мере он владел материалом, легшим в основу его повестей и рассказов на темы древней истории? Каково место этих произведений в творческой биографии писателя и в советской романистике?
Путь В. Яна к античности на первый, поверхностный взгляд не отличается от пути большей части его поколения интеллигенции: домашнее образование — гимназия — университет. Но, рассматривая каждый из этих этапов в отдельности, мы сможем убедиться, что очень немногие из сверстников будущего писателя имели возможность для такого глубокого усвоения гуманитарных ценностей древних цивилизаций, как В. Ян.
Он не просто учился в лучшей гимназии Риги, а затем и Ревеля Его отцом был директор двух ревельских гимназий Григорий Андреевич Янчевецкий, неофициально в рамках всей России возглавивший прогрессивное направление в области классического гуманитарного образования и педагогики. В 1888 году, сто лет назад, он взял на свои плечи не имевшее у нас прецедентов издание журнала «Гимназия». Сотрудники этого «Ежемесячного журнала классической филологии и педагогии» были рассеяны на огромных пространствах Российской империи от Варшавы до Владивостока и от Вятки до Кишинева. Журнал доходил и в такую глубинку, как Бахмут, Ахтырка, Усть-Медведица, Холм. Это было серьезное научное издание, соперничавшее с появившимися несколько позднее филологическими журналами «Филологические записки» (Москва), «Гермес» (Петербург).
Григорий Андреевич Янчевецкий, человек разносторонних дарований и интересов, был не только издателем журнала, но и его главным автором.
Уже во времена Пушкина ощущался недостаток классического образования. Одетый, как лондонский денди, Онегин едва ли знал по-латыни, так что мог лишь разбирать эпиграфы. Он не знал Гомера и Феокрита, хотя «читал Адама Смита и был великий эконом». Отсутствие знаний классических языков можно было возместить переводами. Но переводов с оригинала также было очень мало. Жуковский переводил «Одиссею» с немецкого. Почти все русские переводы античных авторов в XVIII веке были сделаны с французского. Заслуга Григория Андреевича в том, что он дал народам России переводы с греческих и латинских оригиналов. Благодаря ему в 70—80-х годах XIX века впервые стало возможным прочитать по-русски Ксенофонта, Павсания, «Законы» Платона, «О природе богов» Цицерона, некоторые произведения Феокрита. Новые переводы этих авторов впоследствии появились только через пятьдесят — сто лет. Одно это говорит о заслугах Г. А. Янчевецкого перед русской культурой.
Всю жизнь Григорий Андреевич занимался Гомером. В разные годы в «Гимназии» появлялись отдельные песни «Илиады» и «Одиссеи» Может возникнуть вопрос: зачем он этим занимался? Ведь уже был перевод «Илиады» Гнедича. Однако перевод Гнедича был сделан европейским гекзаметром, не передававшим поэтику греческого оригинала, — вводились лишние слова, отсутствовавшие у Гомера, не всюду сохранялась точность По мнению Янчевецкого, для точного перевода Гомера следовало отказаться от стихотворной формы и перевести его прозой. К такому же выводу о недопустимости перевода Гомера европейским гекзаметром пришел Лев Толстой- «Гомер только изгажен нашими взятыми с немецкого языка образцами. Все эти Фоссы и Жуковские поют каким-то медово-паточным горловым и подвывающим голосом. А тот, черт, и орет и поет во всю грудь».
Оправдывая свое назначение, журнал «филологии и педагогии» «Гимназия» знакомил читателей с жизнью и творчеством великого чешского педагога и мыслителя Яна Амоса Коменского. Среди впервые опубликованных на русском языке его трудов была знаменитая «Открытая дверь языков» («Януа лингворум»), в которой чешский гуманист, развивая педагогические идеи эпохи Возрождения, возглавил борьбу со схоластикой в преподавании древних языков, с бессмысленной зубрежкой «беспредметных грамматических вокабул» при отсутствии знания о предметах, стоящих за грамматическими формами и правилами.
На том же пути к «живой античности» находилось издание «Гимназией» знаменитого «Путешествия юного Анахарсиса», написанного в конце XVIII века аббатом Ж. Бартелеми. Древняя Эллада давалась глазами варвара, этакого скифского Кандида, якобы побывавшего во всех городах Эллады и поведавшего о быте, к\льтуре. литературе древних эллинов. Увлекательное сочинение Бартелеми проделало триумфальное шествие по всей Европе, не миновав и России. В 1804–1809 годах одновременно были опубликованы его переводы в Петербурге и Москве (московское издание субсидировал Александр I)[335]. Н. М. Карамзин, оказавшись в Париже, поспешил передать автору величайшее восхищение русских читателей. Почти за сто лет. прошедших со времени первых русских переводов труда Бартелеми, русский язык изменился настолько, что они стали трудно читаемы. Потребовался новый перевод. Его осуществили сотрудники «Гимназии» А. Миллер и П. Первое. Редактором перевода, печатавшегося в журнале отдельными выпусками, был Г. А. Янчевецкий.
В годы публикации «Путешествия юного Анахарсиса» сыну директора «Гимназии» было 16 лет. За три года до этого, начитавшись Стивенсона, Вася Янчевецкий вместе с приятелем бежал из дома… в Бразилию, но был пойман пограничной охраной и возвращен родителям Не исключено, что чтение «Путешествия юного Анахарсиса» натолкнуло юношу на мысль, что можно совершать воображаемые путешествия в прошлое, в далекую и вечно прекрасную античность. Но для этого надо обладать знаниями аббата Бартелеми! Так был твердо определен путь: университет!
Но какой из университетов выбрать? Ближайший Юрьевский, откуда можно было каждое воскресенье приезжать в Ревель? Киевский, альма-матер отца? Московский, основанный Ломоносовым? Зная интересы сына, его любовь к античности и поэтическую натуру, Григорий Андреевич посоветовал Петербургский университет. Кому, как не ему, было лучше известно, что в это время на историко-филологическом факультете этого университета появилась плеяда блестящих знатоков античной истории, филологии, лингвистики, палеографии Откройте вышедший в 1980 году учебник «Историография античной истории». В очерке, посвященном русской историографии античности с 1890 по 1917 год. вы отыщете десятка два имен тех, кто прославил русское антиковедение, ставшее в это время на уровень мировой науки Половина из них — профессора Петербургского университета Ф. Ф. Соколов. Ф. Ф. Зелинский, В. В. Латышев, С. А. Жебелев, В. К. Ернштедт. И М. Гревс, М. И. Ростовцев. Каждое имя — это слава русского и мирового антиковедения.
Кумиром В. Г. Янчевецкого, как и всей студенческой молодежи той поры, становится Фаддей Францевич Зелинский (1859–1944). Имя Зелинского всплывает в книгах будущего писателя всего лишь один раз в предельно короткой фразе: «Лекции Зелинского». Но контекст, в который помещена эта нейтральная фраза, сам себе служит оценкой. Воссоздавая в рассказе «Демон горы» эпизод из своих скитаний по Востоку, писатель сообщает о том, как однажды соскользнул с горной тропы и повис над пропастью. Не зная, что ниже имеется выступ, который через мгновение принесет спасение, В. Г. Янчевецкий вспоминал о самом ярком в своей жизни — не о первых опубликованных стихах, не о нашумевших корреспонденциях в газетах… о «лекциях Зелинского».
На самом деле, в области истории греческой литературы Ф. Ф. Зелинский был таким же ярким и неповторимым явлением, как в области русской истории его современник В. О. Ключевский. К тому же он пробовал свои силы и в художественной прозе, создав великолепные сказки по мотивам аттических сказаний.
Дом — гимназия — лучший российский университет. Но и этого было недостаточно, чтобы глубоко понять античную культуру. Надо было увидеть ее памятники, и не под кровлей музеев, где они, подчиняясь искусственной ауре, теряют часть своего своеобразия. Познакомиться с ними на их родной почве, под небом, казалось, еще помнящим древних богов, узнать жизнь и обычаи народов, хранящих память о великом прошлом.
И все это открылось В. Яну в странствиях по землям древних культур — по Средней Азии, Южной России, Сирии и Египту. Побывал он и на Балканах, в Греции, Китае, Туве, Монголии. Путешествуя по суше и по морю, В. Г. Янчевецкий не собирал материал для своих повестей и рассказов. Он не догадывался, что в будущем обратится к античности. Он просто вбирал впечатления, которые впоследствии дали жизнь его книгам.
После странствий по России и Средней Азии В. Г. Янчевецкий в 1908 году устраивается преподавателем древних языков в 1-ю Петербургскую гимназию.
При словах «древние языки» применительно к той эпохе наша обогащенная русской классикой память почти механически выдает образ чеховского «человека в футляре», жалкого педанта и доносчика Беликова. Но латинист 1-й гимназии был полной ему противоположностью. Если Беликова пугал учитель на велосипеде, то В. Г. Янчевецкий не только сам занимался спортом, но и продумал систему мер для физического воспитания своих учеников. Один из его учеников, поэт Всеволод Рождественский, вспоминал: «Предмет свой (он) знал превосходно и все же никогда не мучил нас грамматикой и академической сушью. Страница учебника была для него только поводом к широкой, сверкающей остроумными замечаниями беседе… Об исторических лицах говорил он как о простых, давно знакомых ему людях, а в строфах поэтов, отошедших в вековое прошлое, открывал волнение и тревогу страстей, понятных и близких нашей жадной ко всему юности». Во всем этом В. Г. Янчевецкий был последователем Яна Амоса Коменского, Ж. Бартелеми, которыми он зачитывался еще в юности, но также и своего отца, сумевшего превратить казенную квартиру в старинном городе с островерхими крышами в своеобразный оазис живой античности. Ведь еще до гимназии директорские дети увлекались древней историей, а став гимназистами, включились в отцовские постановки античных драм, шедших на древнегреческом языке, освобожденном в доме Янчевецких от привычной «книжности».
Казалось бы, В. Г. Янчевецкому стоило сделать всего один шаг, чтобы стать писателем, автором исторических повестей и романов. Но для этого потребовалось почти четверть века «хождения по мукам», в ходе которых он, преподаватель гимназии, журналист, путешественник, стал писателем В. Яном.
Появление псевдонима В. Ян внешне может показаться несложным — механическое отсечение двух первых букв длинной фамилии Янчевецкий. Но кто знает, какие ассоциации возникали у писателя с новым именем, которое еще надо было ввести в литературу? Он мог вспомнить и о Яне Амосе Коменском, творения которого издавал его отец, и об «Януа» — слове, семантику которого его отец, знаток латинского языка, глубоко чувствовал. А если это так, то выбор псевдонима оказался пророческим, ибо «Януа» — то, что было создано заявившим о себе писателем, было подлинным вступлением, началом советской исторической прозы и в то же время ее классикой.
Первая историческая повесть В. Яна называлась «Финикийский корабль». В авторском примечании к ней сообщается об открытии в ливанском городе Сайде, на месте древнего Сидона, древней библиотеки из клинописных табличек, содержащих наряду с медицинскими, астрологическими и историческими текстами записки одного моряка, которые и послужили основой для повести.
Раскопки в Сайде действительно производились, но библиотеки там не оказалось. Библиотеку незадолго до выхода повести открыли в другом городе на ливанском побережье, называвшемся в древности Угарит, а ныне именуемом Рас-Шамрой. Это была великая находка, которую можно назвать «открытием века». Но и в Угари-те не нашли записок моряка, равно как и исторических текстов. Там обнаружили произведения экономического, политического и религиозного содержания. Итак, В. Ян дал волю своей фантазии? Не совсем. Выдумав «записки» финикийского моряка, он наполнил их подлинно историческим содержанием, воссоздав историю Финикии и ее колоний по другим, дошедшим до нас источникам — по произведениям карфагенских и греко-римских авторов и прежде всего по Библии. Угаритские тексты писатель использовать не мог, потому что они еще не были дешифрованы.
Действие повести разворачивается в финикийском селении Авали, в городах Сидоне, Яфо, Иерусалиме, Карфагене, на западном побережье Ливии (Африки) и на палубах кораблей, плывущих по Внутреннему морю и Атлантическом океану. Воссозданная писателем картина разветвленной торговли и мореплавания в полной мере соответствует данным литературной традиции и археологии. Исторически достоверен в повести облик финикийцев, искусных ремесленников, отважных мореплавателей, открывателей неведомых земель. Но герои его повести, посетившие Иерусалим времени царствования знаменитого мудреца Соломона (965–928 гг. до н. э.), никак не могли во время своего плавания на Запад оказаться в Карфагене, поскольку этот город был основан столетие спустя. И «карфагенский мудрец» Сунханиафон, с которым встречаются герои повести, хотя и историческое лицо, но жил он в XI в. до н. э. и известен как жрец города Берита (современного Бейрута) и автор космогонической поэмы.