Тем не менее Гермократу удалось добиться определенного преимущества. Двигаясь тихо, под покровом темноты они подобрались к Западным воротам совсем близко. Получив сигнал о том, что путь свободен, он бросился вперед и вскоре оказался рядом с Дионисием и его молодыми товарищами, вооруженными и готовыми встать под его командование.
Гермократ обнял зятя.
— Наконец-то добрались, — выдохнул он. — Нам предстоит овладеть агорой, а оттуда будем брать Ортигию приступом. Если нам удастся ее занять, гавань и порт тоже окажутся под нашим контролем. Остальное произойдет само собой. У тебя есть отряды легковооруженных лазутчиков?
— Конечно, — ответил Дионисий. — Вот они. — И он указал туда, где стояло около пятидесяти пельтастов, вооруженных луками и короткими мечами, а также маленькими фракийскими щитами в форме полумесяца.
— Тогда иди с ними вперед, расчищать мне путь. Уберите с дороги дозорных, прежде чем они успеют поднять тревогу.
Дионисий кивнул и бросился со своими людьми исполнять полученное поручение.
Гермократ же устремился со своей армией к городу, бегом: люди следовали за своим военачальником стройными рядами по шестеро в каждом — именно столько позволяла ширина улиц.
Квартал, прилегающий к агоре, встретил Дионисия и его пельтастов странной тишиной. На улицах не было ни единой живой души. Лишь только собаки просыпались при их приближении и принимались лаять, но никто как будто не реагировал на эти яростные крики тревоги: двери и окна оставались закрытыми. Дионисий продолжал бежать вперед, но на сердце у него становилось все тревожнее: слишком уж легко оказалось проникнуть в город, настораживало отсутствие дозорных. У него даже возникло искушение остановиться, вернуться назад и уговорить Гермократа отказаться от их затеи, но потом он подумал, что все это беспокойство, быть может, беспочвенно, а тишина в предрассветное время — явление обычное, дозорные же, видимо, патрулируют между Ортигией и гаванью.
Наконец прямо перед собой, на расстоянии примерно ста шагов, он увидел колоннаду агоры — широкой площади для собраний. Ему предстояло пересечь ее, чтобы попасть на дамбу, ведущую к Ортигии. Она белела в первых лучах рассвета, проникавших сквозь тонкую пелену тумана, поднимавшегося от моря.
Дионисий знаком велел своим людям остановиться и прижаться к стенам домов, а потом кликнул Битона и Иолая и послал их на разведку:
— Идите, держась вдоль стен и оставаясь в тени, — и так до самой колоннады: если не увидите там ничего подозрительного, свистните нам, и мы последуем за вами. Мы будем контролировать вход и выход в аркаду агоры до прибытия всех гоплинов, а потом снова впереди армии двинемся дальше, прокладывая путь по дамбе. Вы хорошо поняли?
Оба кивнули в знак согласия и бесшумно отправились исполнять приказание. У Дионисия, ожидавшего условного сигнала, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Напрягая слух, он пытался также различить звук шагов тяжелой пехоты, которую вел сюда Гермократ. Прошло несколько секунд, и раздался свист: Битон сообщал, что путь свободен.
Дионисий вместе со своим отрядом бросился вперед.
— Ни одной собаки, — проговорил Иолай.
— Тем лучше, однако будьте начеку. — Дионисий разделил своих людей на две группы, по двадцать человек в каждой. — Вы — со мной, — сказал он первым. — Мы отправимся к воротам в Ортигию. Остальные остаются здесь с Иолаем и Битоном ждать подхода Гермократа и его воинов. Когда те появятся, догоняйте меня. Мы единой колонной продолжим путь.
Вскоре Дионисий со своей группой уже был у восточного входа на агору. Она была пуста, и Дионисий встал под колоннадой, контролируя проход на площадь. Вскоре появился головной отряд колонны Гермократа. Таким образом, операция в целом была завершена: ворота в Ортигию находились в нескольких сотнях шагов, первые лучи восходящего солнца уже освещали золотые акротерии храма Афины на городском акрополе, возвещая начало нового дня в Сиракузах.
Но ему суждено было обернуться для них кошмаром: именно в тот момент, когда люди Гермократа вошли на агору, колонны воинов, до того момента прятавшихся в домах, заполонили собой боковые улицы со всех сторон, отрезая все пути к отступлению. С крыш соседних зданий невидимые лучники осыпали градом стрел растерявшихся заговорщиков: они метили в их скопление и били наверняка.
Дионисий со своими товарищами попытался вырваться из засады в восточной части площади, чтобы открыть путь к отступлению в гавань, но атаковавшие их, предвидя подобную попытку, выставили с той стороны многочисленный отряд элитных бойцов, мощным ударом отбивавший любые наскоки на них.
Вся агара стала полем битвы. По мере того как свет проникал в город, с ужасной очевидностью становились видны масштабы происходящего. Кровь обильно лилась повсюду, землю покрывали тела убитых и раненых, напор атакующих усиливался — казалось, нет никакого спасения для воинов, осажденных в центре площади.
Гермократ попытался собрать вокруг себя своих лучших воинов, надеясь прорвать оцепление там, где ряды неприятеля выглядели менее плотными, полагая, что противостоящей стороне трудно держать безупречный строй и продолжать равномерный натиск.
Дионисий, угадав намерение Гермократа, бросился к нему на помощь вместе со своим отрядом, и вместе они ринулись вперед, размахивая копьями и мечами, громко крича, чтобы подбодрить друг друга и побудить к отчаянным действиям. Под ударом этой группы сплоченных в яростной решимости воинов противник дрогнул и начал отступать. Дионисий орудовал теперь мечом в беспощадной рукопашной схватке. Он уже сразил троих, одного за другим, а его товарищи, предчувствуя возможность близкого высвобождения из западни, принялись изо всех сил теснить щитами тех, кто бился в первых рядах. Наконец ударной группировке заговорщиков удалось опрокинуть ряды противника, и люди Дионисия устремились в образовавшуюся брешь с намерением прорваться в западные кварталы Акрадины. Но в тот же самый момент один из городских военачальников, оценив ситуацию, метнул копье с расстояния около десяти шагов в Гермократа, как раз появившегося перед ним в лучах солнца, и поразил ого в самое сердце. Гермократ тут же рухнул на землю, и крик ужаса пронесся над рядами его воинов, все-таки продолжавших сражаться, причем с еще большим ожесточением, разжигаемым желанием отомстить за смерть своего командира.
Дионисий, уже почти покинувший площадь, обернулся, пытаясь уяснить, что происходит, и тут же на его правое плечо обрушился вражеский меч. Испустив вопль, вызванный острой болью, он выронил оружие, но при этом нашел в себе силы нанести ранившему его противнику мощный ответный удар щитом. Иолай успел подхватить его прежде, чем он упал, а затем оттащил его в сторону, после чего на булыжниках мостовой осталась кровавая полоса.
Запыхавшись, они остановились в тени архивольта [17], откуда им были слышны крики сражавшихся, отдававшиеся эхом от стен домов и напоминавшие собой мычание животных, ведомых на убой.
Иолай приподнял Дионисия и поставил на ноги, умоляя его продолжить путь.
— Вскоре они начнут прочесывать улицы в поисках уцелевших, так что нам нужно поживее убираться отсюда.
Дионисий прислонился к стене, казалось, его внезапно поразила ужасная мысль.
— О боги, Арета!
— Что такое?
— Я должен бежать к жене. Она одна в доме, а они наверняка знают, что я принимал участие в заговоре. Ведь засада, несомненно, явилась результатом предательства.
— Тебе как можно скорее нужен врач, иначе ты просто не выживешь.
— Сначала моя жена. Помоги мне, прошу тебя.
— Хорошо, — ответил Иолай, еле переводя дух, — но необходимо перетянуть рану, иначе ты истечешь кровью.
С этими словами он оторвал край плаща, приложил его к ране Дионисия и обмотал ремнем, срезанным со щита, после чего они продолжили путь.
Улицы города тем временем наполнялись людьми. Они, словно обезумевшие, бежали со всех сторон, не понимая, что происходит. Уже слышно было, как глашатаи громогласно возвещают на всех перекрестках о попытке Гермократа и Дионисия ликвидировать демократические учреждения города и сулят щедрую награду тем, кто поймает уцелевших или сообщит об их местонахождении.
— Что я тебе говорил? — промолвил Иолай.
— Знаю, знаю, но давай-ка шевелиться: мне как-то тревожно…
Иолай взглянул на него: цвет лица стал землистым, а рука была холодна как лед. Он шел, тяжело дыша, покрываясь обильным потом. Приходилось часто останавливаться, чтобы Дионисий мог перевести дух. Так случилось перед подъемом по дороге, ведущей к дому. Дионисий прислонился к стене часовни Гекаты, стоявшей на перекрестке трех улиц. Когда они двинулись дальше, на камне осталось большое пятно крови.
Им пришлось останавливаться много раз — особенно когда они встречали отряды сиракузских воинов, занятых поисками мятежников. Настигнув их, они тотчас же пускали в ход оружие. По городу сновали стаи мародеров, выискивавших жилища заговорщиков, грабивших их и разорявших.
Дом с характерным навесом был уже близко, и туг Дионисия охватило острое предчувствие опасности. Иолай прислонил его к ограде.
— Подожди здесь, — сказал он. — Я пойду вперед, быть может, внутри засада.
Он проник в сад через калитку для прислуги и, оказавшись в атриуме, огляделся. Как только его глаза привыкли к темноте, лицо исказила гримаса ужаса. Он тут же бросился назад, но сразу столкнулся с Дионисием, бледным как полотно и едва державшимся на ногах.
— Там никого нет, — проговорил Иолай, стараясь оставаться спокойным. — Пойдем… поищем врача. Ты еле стоишь.
Но было видно, что он еще не оправился от испуга.
Дионисий все понял и отстранил его рукой:
— Дай пройти.
— Прошу тебя… — предостерег его товарищ, больше не сдерживая слез. — Прошу тебя, не входи…
Но Дионисий уже переступил порог, уже оказался в своем доме. Вскоре оттуда послышался его крик, полный ужаса. Он издавал несвязные фразы, его безутешные рыдания эхом отдавались среди запачканных кровью стен с обсыпавшейся побелкой. Иолай подошел к нему, но не посмел коснуться или сказать что-нибудь. Дионисий стоял на коленях перед нагим телом своей жены и безудержно плакал.
Арету было трудно узнать. Судя по тому, что она лежала в отвратительной луже спермы, крови и плевков, ей пришлось претерпеть зверские изнасилования. Лицо ее посинело и распухло, губы были разбиты, тело покрыто ссадинами и синяками; чтобы окончательно обесчестить, ей обрезали волосы, как проститутке.
Дионисий поднял ее на руки, прижал к себе и начал укачивать, словно хотел убаюкать, не сдерживая горестного, жалостного плача, похожего на протяжное звериное мычание, разрывающее сердце.
— Уйдем отсюда, умоляю тебя, — попытался вернуть друга к действительности Иолай. — Они вернутся, станут искать тебя — можешь быть уверен. Ты должен спастись, Дионисий, должен спастись, чтобы отомстить за это ужасное злодеяние.
Казалось, от этих слов Дионисий наконец очнулся.
— Ты прав, — согласился он. — Я должен отомстить, должен найти их, разыскать, где бы они ни были, а потом всех убить, одного за другим… но я не могу оставить ее здесь… не хочу, чтобы ее тело подвергалось новым надругательствам.
— Она больше не чувствует страданий, Дионисий; если бы она могла, то велела бы тебе спасаться.
Он погладил ее лоб.
— Помоги мне снести ее вниз, прошу тебя. В погребе есть тайник. Я останусь там с ней вместе: она всегда боялась темноты.
Иолай исполнил его волю, приняв на себя практически всю тяжесть тела девушки: Дионисий в любой момент мог лишиться сознания. Они откинули крышку погреба, спустились на несколько ступенек вниз и оказались в подвальном помещении.
Дионисий указал Иолаю коридор, ведущий в выдолбленную в туфе комнату, загороженную стеллажом для амфор с вином.
— А теперь, — сказал он, — ступай на чердак: там ты найдешь ларь с чистым платьем. Сними доспехи, переоденься и умойся. Так тебе легче будет скрыться. Отправляйся к Филисту, он живет в Ортигии, в доме с портиком, расположенном за источником Аретузы. Скажи ему, что я жду его здесь.
Иолай кивнул:
— Я понял. Я знаю, где это. А ты не шевелись и не делай резких движений. Ты должен как можно дольше оставаться в состоянии покоя. Я принесу тебе воды.
Дионисий не ответил. Он прислонился спиной к стене и держал в объятиях тело Ареты, словно хотел ее согреть. Иолай принес ему воды, переоделся и ушел.
Он вернулся через пару часов. Шагах в пятидесяти за ним следовали Филист и врач. Дионисий находился в бесчувственном состоянии, но по-прежнему сжимал в объятиях труп своей жены. Филист не смог сдержать слез и несколько мгновений провел в молчании, охваченный переживаниями. Врач предложил перенести Дионисия в его спальню и уложить на постель. Тело его было холодно, губы посинели. Они раздели его, и обнаружилась рана, нанесенная мечом, — между плечом и грудной мышцей.
— Это просто чудо, что лезвие не рассекло ему связки руки и сухожилие, проходящее вот здесь, — пояснил врач, указывая своим хирургическим инструментом куда-то под ключицу. — А теперь держите его крепко.
Филист и Иолай вцепились Дионисию в руку, а врач промыл рану вином и уксусом. Потом он раскалил инструмент на огне от масляного светильника и прижег внутреннюю поверхность раны, продолжавшую кровоточить, и зашил ее. Дионисий до такой степени обессилел, что даже не шевельнулся. Он только испустил протяжный стон, когда врач делал прижигание.
— А теперь он должен отдохнуть. Я сделал все, что мог, остальное в руках богов. Будем надеяться, что рана не воспалится.
Филист отвел врача в сторону:
— Ты ни с кем не должен говорить о своем визите сюда. Если будешь молчать, не пожалеешь. За это ты тоже получишь вознаграждение.
Врач кивнул и протянул руку, чтобы взять деньги — пять прекрасных серебряных монет с изображением Аре-тузы в окружении дельфинов.
— Что нам делать с телом девушки? — спросил Иолай.
Филист вздохнул.
— Пока что похороним ее в подвале, где она и будет оставаться до тех пор, пока не появится возможность справить траурную церемонию и уложить тело в гробницу, достойную ее положения и любви, испытываемой к ней Дионисием.
Тело поместили в углубление, выдолбленное в туфе. Филист, едва сдерживая слезы, пробормотал:
— Примите ее, о Деметра и Персефона, на лугу асфоделий [18], пусть она отопьет воды из Леты и забудет об ужасах этого жестокого мира и обретет покой в ожидании дня, когда сможет воссоединиться с единственным мужчиной, которого любила в своей жизни.
Они снова поднялись в комнату Дионисия и оставались в ней, пока не стемнело. Филист уже все устроил. Вскоре за ограду сада въехала телега с сеном, запряженная парой мулов, управляемых рабом. Они перенесли в нёе Дионисия, прикрыв его простыней и сеном.
Телега направилась к Западным воротам, охраняемым в тот момент наряду с прочими двумя членами Братства, готовыми убить своих сослуживцев по караулу в случае, если те проявят слишком много рвения в досмотре проезжавших людей и товара.
Но этого не потребовалось. Телега беспрепятственно пересекла ворота и двинулась к берегам Анапы, туда, где Дионисия ждала лодка. Раненого осторожно погрузили, и она поплыла вверх по течению, скрытая густыми зарослями папируса.
Глубокой ночью, когда город затих, словно устав от крови и криков, возле дома с навесом раздалось пение — гимн любви, положенный на древнюю свадебную мелодию. От этой серенады разрывалось сердце. В опустевшем и оскверненном месте она звучала как последняя дань раненого беглеца, находящегося на пороге смерти, своей погибшей любви.
Из участников злополучного заговора не спасся почти никто. Всех жителей Сиракуз, принадлежавших к ненавистному сословию землевладельцев, схватили и предали смерти. Те же, кто последовал за Гермократом в надежде освободить и заново отстроить свои родные города — Селинунт и Гимеру, — хотя и выжили, но были обречены на долгие годы тюрьмы.
Дионисия приговорили к смерти заочно, так как нигде не смогли его обнаружить. Филист распустил слухи, что тот умер от полученных ран и друзья предали его тело огню — ночью, на болотистых берегах реки Кианы.