Я люблю Линду, и если надо, то я буду повторять это всю жизнь, как Марецкий мне. Особенно за ее раскованность!
— А что за аукцион? — спросила Линда.
— Да вот, все, полгода прошло. Сегодня Максим Моисеевич официально получил наследство. Кирочка ему завещала все свое творчество, — абсолютно без напряга ответил научный руководитель.
— Меня сейчас вырвет, — шепотом сказала я Линде и вышла из залы, она последовала за мной. Мы прошли мимо Кириной спальни, поднялись к ней в мастерскую и открыли тяжелые створки балконных дверей.
Линда впервые за наше с ней общение закурила. Мы травились ментоловым More.
— У меня школа была недалеко, хорошо было, — пустила я звуки в пустоту, глядя на учеников, проходящих после восьмого урока в сторону «Елок-палок». — Вот веришь, нет, а я бы вернулась в класс девятый, ничего не стала бы менять, просто заново пережила и как можно дольше оттягивала бы сегодня, — и зачем-то добавила: — Цени Глебастого.
Мы выкинули бычки, и они даже немного планировали от сильного ветра и самого обычного апрельского дождя.
— Сколько вы с Максом встречаетесь?
— Мы не встречаемся, но это что-то длится с ноября.
— Хрена себе.
— Прости, что не рассказала, я думала, что это мелочи.
— Ничего себе мелочи.
Наш разговор был прерван тем, что в комнату вошли Таня с Кариной, первая с планом, вторая с бокалом вина. Они сели на пол в позах лотоса, демонстрируя прекрасные навыки кундолини-йоги.
И после этого вы мне будете рассказывать про ее наркоманию? Даже мне захотелось бы покурить от такого запаха, а человеку, проведшему девять недель в NA, точно бы крышку унесло.
— Мы, наверное, поедем, рада была повидать, — включила я актерское мастерство по системе Станиславского.
— Я провожу, — Таня поднялась с пола. — Но мне нужно с тобой по-женски посоветоваться. Можно?
Они с Кариной переглянулись.
Ивановская вывела под руку Линду из комнаты. Мне это напомнило разборки в младшей школе. Когда при разговорах в женской раздевалке на физ-ре было точно такое же мизансценирование. В любом случае, ничего, заряжающего позитивом общения, это не предвещало.
Я встала возле двери, стараясь держаться на безопасной дистанции. Это был уже не разговор superior’a с егесtus’ом, а скорее двух Homo sapiens’ов. И к тому же я волновалась за свои глаза. Кто их знает, этих швабр?
Она начала беседу без промедления:
— Тебе, насколько мне известно, девятнадцать. Мне тридцать восемь. Я старше тебя ровно на жизнь. Не обижайся. Просто посмотри, что стало с Кирой. Сама скатишься до кокаина. Пойми, этот мужчина не для тебя. Он мой, да, я терплю его выходки — это залог брака. — Она аккуратно переминала кольцо из белого золота. — Я могу сказать ему, что беременна, но это глупо.
— Зачем ты все это говоришь?
— Уйди, пока не поздно, забудь. Пойми, иначе либо он, либо я испортим тебе жизнь. Я-то знаю себе цену. Недавно перевела ее в евро!
— Попробуй. Поверь, я сама разрушаю свою жизнь! И ни ты, ни твой муж ничего мне не сделаете! А в евро жизнь оценивается, только когда тебя заказывают.
— Так остановись. И кстати, ресторан, где вы были с Максимом, закрыли.
Я ушла. Откуда она знает про ту нашу встречу и что, черт всех подери, здесь происходит?
Мне надо было спускаться, потому как я боялась, что Линда либо получит моральный шок, либо набьет морду Карине. Второе, конечно, было больше мне по душе. Но только не сейчас.
У двери меня поймал Макс, сказав, что скоро приедет. Поцеловал в висок и улыбнулся спускающейся по лестнице Гарнидзе. Он не заметил слез в моих глазах, он ничего, кроме своих желаний, не замечает.
Мы пешком, без зонта, капюшона и поимки такси, шагая вялыми рывками по переулкам, кое-как доползли до «Печки» и заказали по супу. Ни я, ни Линда не сделали и телодвижения для того, чтобы поработать ложками.
— Скажи, неужели все врут? Неужели каждый что-то скрывает? Неужели все, чем мы жили, не более чем иллюзия?
— Не гони только. То, чем мы жили, было до того, как мы стали взрослыми. А повзрослели мы год, ну два максимум, назад. И сделали нас взрослыми не аборты, не венерические болезни, а встреченные люди. Согласись.
В конце концов, именно люди принесли болезни и аборты.
Когда сидишь возле тех самых дверей, где раздают диагнозы, вспоминается Саманта из «Секса в большом городе»: она упала в обморок еще до оглашения диагноза. Мы с Линдой оказались сильнее при этой проверке на прочность, а точнее, на чистоту в отсутствие душевного покоя.
Я лечилась две недели антибиотиками, и все прошло. Сейчас мы дружно с подругами обсуждаем эрозию шейки матки. Тогда это казалось апокалипсисом.
Тогда мы с Линдой поклялись не разглашать информацию об абортах и венерических заболеваниях. Я вдруг представила себе коалицию двух швабр, вскрывающих картотеки моей гинекологички, их разговоры с Вовой на тему трихомоноза.
Мы все врали друг другу.
Подошел официант невысокого роста и спросил, все ли в порядке — он признался, что был готов идти орать на повара.
— Да нет. Просто нет аппетита!
— Диета! — выпалила Линда, сплюснув ладонями щеки, дабы показать официанту наличие жировой прослойки даже на лице.
— Что тебе сказала Гарнидзе?
— Что я повторяю Кирин опыт… Слушай, у меня такой вопрос. Ты боишься чего-нибудь?
— Я боюсь, что у тебя крышу снесет.
— И я перережу вены, лежа по центру своей комнаты. Ты этого боишься?
— Маша, он получил в наследство немало. У него есть мотив.
— А я ему зачем?
— Не знаю, может, правда зацепила.
— Скажи, ты что, серьезно в это веришь?
Я позвонила Вове, стонами и воплями умоляла его, обещая познакомить с очень красивым голубым стилистом «Персоны лаб», достать результаты вскрытия. Или хоть как-то помочь.
Спустя три часа мы все так же сидели в «Печке». На улице как никогда лил дождь, и проезжая часть Остоженки напоминала каналы Венеции, а грязные неухоженные машины — серость течения дней. Было бы тепло и был бы Романович рядом, поиграли бы в «водолазов».
Приехал Вова:
— Можно тебя на полминуточки?
Я уже собиралась встать из-за стола, но передумала.
— Это Линда. Могила.
Точно не зря черный цвет надели.
— У нее вывих локтевого сустава и гематомы. Это косвенно может доказывать следы борьбы, но возможна и самая обычная бытовая травма.
Мы не могли проронить ни слова, пепел с Линдиной сигареты упал в суп. Главное, чтобы съесть, не додумалась. Она может.
— Но вот, что самое интересное: уголовное дело по просьбе родственников возбуждено не было.
Линда заплакала и начала просить прощения за тот дневник, который она украла. А я за то, что приволокла ее на занятия интуитивной живописью. А Вова вчера расстался со своим бойфрендом и тоже утирал платком слезы. Мы этого не удостоили своим вниманием. Тоже мне, проблема.
— Где мои шестнадцать?
— Это риторический вопрос? — также риторически спросил Вова. — И что делать будем?
Мы вернулись ко мне домой, взяли оставшийся кокаин, Линда через Глебастого намутила пару плюшек, купили две бутылки мартини и пришли к Вове. Я отключила телефон.
Может, к родителям переехать? Но мне, блин, уже не шестнадцать и они не решат моих проблем. Я была по уши в дерьме.
Последнее, что помню — это как мы пели Raining man. Аллилуйя! Я проснулась, я жива. Линда приятно дышит перегаром прямо мне в нос. Вова заперся в спальне. Лучше ему не видеть временных декораций его гостиной.
На часах было полседьмого, я встала ногой на разбитое стекло и подняла подушку, полностью увязнувшую своей кромкой в луже пролитого мартини.
Прошла по осколкам в сторону кухни, возле стены прислонилась рукой к обоям, а другой вынула пару маленьких осколков из ступни. На руке осталось немного крови — примерила этот цвет на свои вены. Ничего, кстати, смотрится. Жутко хотелось разбудить Вову, чтобы он дал таблеток и все прошло — просто отпустило, и волна пусть не радости, но благоговения прошла бы по ногам, позвоночнику, спряталась в мозгу и пустила в ворота к сладострастным снам. Он не спал, а ждал «Мою прекрасную няню» по СТС.
— О чем думаешь?
— О том, что я убью Настю за то, что она нас познакомила.
— Да ладно тебе, пока ничего страшного не случилось, — пробормотала я, забираясь с ногами на кровать. — Я думаю о Кире… Получается, близкий по обстоятельствам человек мог…
— Выходит, что так.
— Но она могла просто выпить таблеток, повеситься, да вариантов сколько угодно. Зачем все так усложнять?
Я забралась под пушистое одеяло к нему под бок.
— Посмотри на себя, чудо-юдо! Ты говоришь о смерти как об очередной пьяной выходке. А я их насмотрелся. Практика в Склифе — привозят человека, все стараются изо всех сил, переливают кровь, оперируют, подключают к аппарату искусственного сердца. Все врачи знают, что осталось жить ему сутки и ничего ты не сделаешь. А это твоя работа, и будь добр — выполняй. У родственников рождается надежда, а ты размышляешь, как бы эту надежду деликатно убить.
— Мне плохо.
— А кому сейчас легко?
Вовина квартира похожа на дом после апокалипсиса. Это тоже временное. На полу в комнате разбитый стакан с мартини, жидкость из которого давно вылилась на пол. После моего шуточного стриптиза для Линды кухня засыпана одеждой, везде окурки, таблетки, пепел, стаканы, бутылки, пустые и не очень пакеты с соком и мысли. Последнего было больше всего, они прятались по углам, высовываясь лишь вопросами из-за диванов.
За девятнадцать с лишним лет я не научилась справляться с похмельем. Дура.
No comments
Я решила не будить Линду и вернуться домой, нога ныла из-за всаженных осколков, и я немного хромала. Я кое-как нацепила на себя все, кроме колготок, которые кинула в мусорку, порванные и лежащие до моего поднятия в луже шампанского. А мы шампанское покупали?
Я прошла два этажа наверх и завернула в квартирный закуток, отгороженный еще одной дверью.
Сильная мужская рука схватила меня за волосы и прижала лицо к стене. Я почувствовала запах свежей шпаклевки, пыль со стены пошла по дыхательным путям, в бронхах назревал кашель. Не больно, просто противно. Чувствовался содранный слой кожи около виска, по щеке приятно и тепло потекла кровь.
— Я тебя всю ночь прождал, сидя в машине.
— Я была на третьем этаже у Линды с Вовой, в смысле, у Вовы с Линдой.
Он выхватил мобильник из моих рук и разбил о входную дверь соседей, сильно ударив по руке. Она заныла и свело пальцы, которые задеревенели и немного растопырились.
— Пошли домой.
Открыть дверь ключами в ситуации спешки всегда сложно, а когда тебя держат за волосы, вдвойне. Хотелось заорать. Чтобы прибежали люди и спасли, погладили по голове и сказали, какая я хорошая. Но я не такая. Видимо, хуже, чем просто бездушный организм. Человек-невидимка потому невидим, что человечности в нем нет, а не тела.
Кровь текла от виска и начинала запекаться, похожая на вишневый джем, только соленый на вкус. Голова трещала от удара и похмелья.
Мы прошли на кухню.
— Ты хотела вывести меня из себя — ты вывела! А я-то, мудак, поверил в тебя, полюбил — принимай это слово как хочешь, — он разбил поднос с сакурой о стену. Настя расстроится.
Я действительно решила думать о сакурах и homo erectus’е. Сейчас это были не мысли, а просто мечты. Я готова была часами предаваться мечтам, но меня осадил звук разбившегося стекла. На полу среди осколков лежала моя фотография. Это была одна из профессиональных фотосессий моего знакомого оператора, снимали в дикий мороз — до сих пор помню те декабрьские съемки во дворах Полянки.
Макс ушел в мою комнату и вернулся с Кириным дневником в руках.
— Я промолчал, увидев это! Но если я молчу — это вовсе не значит, что я не знаю. А теперь по делу. Одевайся — пошли!
— Никуда я не пойду!
— Повторить сцену перед дверью? — он положил тыльную сторону ладони мне на горло. Даже собака моей мамы боится, когда до нее так дотрагиваются. Я собралась с мужеством и укусила его за руку. Тело напряглось в ожидании ответного удара.
— Не вынуждай меня!
— Повтори, давай повторяй так долго, как тебе нравится.
Он подошел и обнял меня так сильно, что каждый позвонок издал промозглый, как погода за окном, хруст.
Поцеловал в висок:
— Я же тебя люблю! Одевайся!
На его губах остались капли почти запекшейся крови.
— Метод кнута и пряника используешь? — я всеми оставшимися после ночи силами пыталась выпутаться из его рук. Не получалось.
Он сам принес из гардеробной синие джинсы D&G и носки из комода. И одел меня. Как же мне хотелось сдохнуть, хотя пережитое просило гнать эти мысли.
Макс сел на корточки и стирал слезы с лица; намочив салфетку, убрал кровь с виска.
— Вот. Ты снова моя маленькая! Пойдем!
Мы спустились на лифте все пять волшебных этажей, прошли мимо удивленной консьержки и сели в машину, я думала вбежать в ее каморку и попросить помощи. Но единственная помощь с ее стороны — это минет Максу в машине перед подъездом.
Он закрыл дверцу и нажал блокировку дверей. Я включила радио и слушала Патрисию Каас. Жутко хотелось в Париж, в город свободы, действительно свободных отношений, которые вправе называться любовью, в которой я была дилетантом. И тут я впервые смогла дать определение. Свобода — это когда ты можешь уйти, но остаешься. А я заперта в глухом номере с видом на море. Но мой ключ забрали, ограбили, оставив на лбу ссадину. Надо выпить кетанов.
Мы припарковались возле Сбербанка на углу Ломоносовского и Ленинского. Банкомат выдал десять тысяч долларов.
— Это аванс.
Я никогда не верила, что речь — это дар и что его можно потерять. Я вообще многого не знала о жизни, я не знала, как реагировать и что говорить, и пыталась надавить на голосовые связки, но мозг отвечал, что «нет соединения»!
Он не отпускал мою руку. Он держал ее, как держат мальчики девочек в седьмом классе. Пальцы между пальцев. Так мы дошли до «Иль-Патио» и сели в самом углу.
— Ты напишешь новый дневник за Киру. Я сам буду следить за процессом. Я пришлю каллиграфиста. Потом его обнаружат и издадут. Мне PR-директор посоветовал. Картины вырастут в цене. Получишь процент. У тебя есть месяц. Завтра дам тебе мой примерный вариант. Ты же пишешь. Я тебя читал еще до знакомства.
— Значит, декан, похороны, встреча — это все не случайность?
— Таня позвонила твоему декану и сказала, что Кира очень много рассказывала про вас, ценила вас как учениц и все такое.
— Я сейчас закричу и прибежит охрана!
Мимо нашего стола проплыли две размалеванные крали лет тридцати, кажется, их называют охотницами за мужчинами.
Мои пальцы сжимали стакан с кока-колой. Макс своими руками обхватил их, поглаживая потными ладонями. Потом напряг мышцы и сдавил. Послышался треск стекла. По центру ладони текла кровь!
Он начал кричать на весь ресторан, требуя позвать администратора.
— Вы что, с ума сошли, у моей девушки стакан лопнул прямо в руке!
Передо мной начали прыгать с извинениями, протирать перекисью водорода рану, пытаясь остановить кровотечение.
Макс наклонился и прошептал: «Левой рукой печатать будешь, пальцами на ногах научишься!»
Я рукой схватилась за лоб, начала ковырять рану. Все подстроено, все до мелочей, каждая фраза, каждая реплика, каждая встреча, все. Я просто угодила в ловушку.
— И кстати, чтобы я больше не видел тебя с мальчиками по ночам в кинотеатре «Горизонт»… — он улыбнулся и добавил: — Кушать хочешь?
Только не Романович, только не ты. Жутко захотелось написать «И ты, Брут», скотина, вот от него я этого не ожидала. Но телефон мой был разбит на сотню пластмассовых ошметков. Он знал, что я не сяду в его машину в то утро и где буду ловить такси, он видел, во что я одета и где именно я буду завтракать. С ним мы сидели в «Библиотеке» в тот злополучный вечер. Вены, говорите, Кира перерезала?
Хоть что-то настоящее в жизни есть? Хоть что-то, помимо PR и стертых файлов, лжи и дождя? Когда над облаками рассыплют семена — холодный душ обрушится на землю. Лживая провокация.