Предполагалось, что из Пуэрто-Эспина будет авиаслужба, Шиндлер и я были готовы вернуться в Боготу и сидели, ожидая самолета, а у агента не было радио или другой возможности выяснить, когда он доберется до Пуэрто-Эспины, если доберется вообще. И агент говорил нам: «И дерьму понятно, ребята, что в один из этих дней вы оглянетесь и увидите, как над рекой приближается Каталина, сияя на солнце, как серебристая рыба».
И тут я сказал доку Шиндлеру: «Мы можем состариться и отупеть, сидя здесь и играя в домино, пока сюда приземлится какой-нибудь блядский самолет. Река каждый день поднимается, а как мы вернемся, если все моторы в Пуэрто-Эспине сломаны?»
(Жители, владевшие этими моторами, проводили все свое время, возясь с ними, разбирая их на части и устраняя детали, которые считали ненужными, поэтому моторы никогда не работали. Владельцы лодок обладали определенной изобретательностью Руби Голдберга чинить поломанный мотор на еще один последний спурт — но тогда остро вставал вопрос, как подняться на такой лодке вверх по реке. Вниз в конечном счете можно добраться с мотором или без, но чтобы подняться по реке, нужно иметь какие-нибудь средства передвижения).
Уверен, ты думаешь, что сперва это романтично, пока не прождешь пять дней на собственной заднице, засыпая в индейских хижинах, питаясь хокой и одним и тем же безвестным мясом, похожим на поджаренную железу двухпальцевого ленивца, и всю ночь ты слышишь их мудоханье с моторами — они доставляют их собранными к крыльцу — «бууурррттт… шплююююю… ут… шплюююю… ут», — и ты не можешь заснуть, всю ночь слушая, как мотор начинает работать и глохнет, а затем начинается дождь. Завтра река поднимется еще.
Так что я сказал Шиндлеру: «Док, да я доплыву вниз к Атлантике раньше, чем доберусь обратно вверх по этой ебаной реке».
И он ответил: «Билл, я не прожил бы пятнадцать лет в этой блядской стране и потерял бы на службе все зубы, если бы не предусматривал для каждого дела несколько решений. Сейчас можно направиться вниз к Пуэрто-Легуисомо — у них там есть военные самолеты, и так уж получилось, что, судя по моим сведениям, местный комманданте — латах». (Латах состояние, случающееся в Юго-Восточной Азии. В общем-то нормальный, латах выполит любое приказание с того момента, как его внимание было привлечено прикосновением или его окликнули по имени, — и ничего не сможет с собой поделать).
Итак, Шиндлер отправился вниз к Пуэрто-Легуисомо, а я остался в Пуэрто-Эспине, намереваясь вписаться в поездку с Комиссией по какао. Каждый день я видел самолетного агента и он появлялся все с той же нестерпимой чушью. Он показывал мне ужасный шрам на своей шее. «Мачете», — заметил агент. Никакого сомнения, что, ожидая один из его самолетов, какой-то озлобленный житель заделался берсерком.
Колумбийцы и Комиссия по какао намылились вверх в Сан-Мигуэль, а я завис один в Пуэрто-Эспине. питаясь в доме комманданте. Чертовски отвратная жирная пища. Рис и жареные пирожки платанос три раза в день. Я начал незаметно прятать платанос в карманы и позже их выбрасывал. Комманданте продолжал мне рассказывать, как сильно Шиндлеру нравилась эта еда… (Шиндлер — старый южно-американский прохиндей. Он действительно может вешать лапшу на уши…) — нравится ли она мне? Срывающимся голосом я восклицал: «Восхитительно!». Ему было недостаточно, что мне приходилось есть его жирную жратву. Я еще был вынужден говорить, что она мне нравится.
Комманданте знал от Шиндлера, что я написал книгу о «марихуане». Время от времени я видел подозрение, проскальзывавшее в его унылых желчных глазах.
«Марихуана ухудшает нервную систему», — заявил он, отрывая взгляд от тарелки с платанос.
Я сказал ему, что он должен принимать витамин В1, и он посмотрел на меня так, словно я защищаю использование наркотика.
Губернатор рассматривал меня с холодной неприязнью, потому что одна из бочек с бензином, принадлежащих Комиссии по какао, протекла на его веранду. Каждую минуту я ожидал, что меня выселят из правительственного особняка.
Комиссия по какао и колумбийцы вернулись из Сан-Мигуэля в состоянии окончательного разрыва. Оказалось, что колумбийцы нашли фазенду и провели там три дня в полном безделье, восседая в своих пижамах. В отсутствие Шиндлера я был единственным буфером между двумя фракциями: обе стороны подозревали меня в тайной принадлежности к другой (я занял дробовик у одного из колумбийцев и катался на лодке Комиссии по какао).
Мы спустились вниз по реке к Пуэрто-Легуисомо, где комманданте разместил нас в канонерской лодке, стоявшей в Путумайо на якоре. На самом деле на ней не было никаких орудий. Я полагаю, что ее использовали как плавучий госпиталь.
Корабль был грязным и ржавым. Система водоснабжения не работала и клозет был в неописуемом состоянии. Колумбийцы просто отрывались на огромном пустом корабле. Я бы не удивился, если бы увидел, как они срут на палубе и вытирают задницы флагом. (Это пришло ко мне во сне на тему Англии 17 века. «Английский и французский послы срут на пол и с безудержным весельем рвут в клочья Севильский договор, вытирают им задницы, и наблюдают, как испанский посол в спешке покидает конференцию»).
Пуэрто-Легуисомо назван так в честь солдата, который отличился во время Перуанской войны в 1940 году. Я спросил об этом одного из колумбийцев и он кивнул: «Да, Легуисомо был солдатом, который что-то сделал на этой войне».
— Что он сделал?
— Ну, он сделал что-то.
Это место выглядело так, будто оно оставлено приливом. Повсюду была разбросана ржавая техника. Болота в середине города. Неосвещенные улицы, на которых ты проваливаешься в грязь вплоть до колен.
В городе пять шлюх, сидящих напротив кантины с голубыми стенами. Молодые ребятишки Пуэрто-Легуисомо толпятся вокруг них с неподвижной концентрацией похотливых котов. Шлюхи сидят в удушливой ночи, освещаемые одной голой электрической лампочкой, под рев музыки из автоматического проигрывателя и ждут. Наведя справки об окружающей обстановке в Пуэрто-Легуисомо, я выяснил, что употребление Яхе обычно как среди индейцев, так и белых. Почти все выращивают его в саду.
После недели в Легуисомо я сел в самолет до Виллавенценио. и оттуда отправился в Боготу на автобусе.
Так что я опять оказался здесь. Меня не ждут никакие деньги (чек, очевидно, украден). Я опустился до дрянной уловки, воруя спирт из университетской лаборатории, где он был выставлен в распоряжение посетившего ее ученого.
Извлечение из лозы алкалоидов Яхе, согласно университетским указаниям — сравнительно простой процесс. Мои эксперименты с вытяжкой Яхе не были убедительными. Я не получил голубых вспышек или любого предполагаемого обострения воображения. Заметил эффекты афродизиака. Экстракт делает меня сонным, тогда как свежая лоза — стимулятор, а в передозировке — вызывающая судороги отрава,
Каждый вечер я отправлялся в кафе, заказывал там бутылку пепси-колы и смешивал ее в лаборатории со спиртом. Население Боготы живет в кафе. Кафе множество и они всегда переполнены. Стандартная одежда для кофейного общества Боготы — габардиновый плащ и, разумеется, костюм с галстуком. Южно-американская жопа может вываливаться из штанов, но она все равно должна иметь галстук.
Богота в сущности — маленький город, где каждый заботится об одежде и внешнем виде так, словно может назвать свою работу ответственной. Я сидел в одном «конторском» кафе белых воротничков, когда мальчик в грязном светло-сером костюме, к которому по-прежнему прилагался поношенный галстук, спросил у меня, говорю ли я по-английски.
Я сказал: «Бегло», — и он уселся за столик. Бывший работник Техасской Компании. Явно пидор, блондин, с немецкой внешностью, европейскими манерами. Мы сходили в несколько кафе. Он показывал мне каких-то людей и говорил: «Теперь, когда я остался без работы, они не хотят меня замечать».
Эти люди, тщательно одетые и корректные, и в самом деле смотрели в сторону, а в некоторых случаях просили счет и уходили. Я не знаю, как этот мальчик умудрялся выглядеть менее пидорски, чем в костюме за 200 долларов.
Однажды вечером я сидел в кафе либералов, когда туда вошли трое вооруженных гражданских чиновника консерваторов, вопя: «Вива лос Консерва-дорес», — надеясь кого-нибудь спровоцировать и застрелить. Среди них был мужчина средних лет того типа, которых обычно ассоциируют с громкой глоткой. Оставшиеся двое сели в углу и позволили ему продолжать вопить. Оба моложавые, мелкие прихлебатели при местном партийном боссе, уличные зеваки, довольно сомнительные хулиганы. Узкие плечи, лица хорьков, и гладкая, упругая, красная кожа, плохие зубы. Это казалось им подходящей детской игрой. Два хулигана напоминали наглых шавок и стыдились себя, как тот молодой человек в лимерике, о котором говорилось: «И признался он раз: „Я совсем пидорас“.
Все заплатили и вышли, оставив громкоголосого персонажа орать „Вива Эль Партидо Консервадор“ в пустом помещении.
Всегда твой, Билл
5 мая,
930 Хозе Леал, Лима
Дорогой Аллен,
Это письмо пишу тебе из Лимы. Она очень напоминает Мехико-Сити, отчего я тоскую по дому. Мехико — мне дом, но я не могу туда вернуться, Получил письмо от моего адвоката — я приговорен in abstentia. Чувствую себя как римлянин в изгнании. Планирую вломиться в джунгли Перу для сбора дополнительного материала по Яхе. Проведу еще несколько недель, окопавшись в Лиме.
Через Эквадор проехал так быстро, как только возможно. Что за ужасное место! Комплекс национальной неполноценности маленькой страны в наиболее извращенной стадии.
Эквадорское Разное: Эсмеральды распалены и мокры как турецкие бани, стервятники клюют мертвую свинью на главной дороге и всюду, куда не кинешь взгляд, видишь негра, скребущего себе яйца. Навязчивый турок, покупающий и продающий все. Он пытался обдурить меня на всякой сделке и я целый час спорил с этим ублюдком. Греческий экспедитор в замусоленной шелковой рубашке, без ботинок и со своим грязным кораблем, из-за которого Эсмеральды вынуждены опоздать на семь часов,
На лодке я разговорился с человеком, знавшим эквадорские джунгли, как свой собственный хуй. Судя по всему, торговцы периодически устраивают в джунглях налеты на Ауку (племя злобных недружелюбных индейцев. За два года „Шелл“ потерял около двадцати работников, отправленных к Ауке.) и похищают их женщин, которых держат взаперти для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Звучит интересно. Возможно, я смогу захватить мальчика Ауки.
Я получил точные инструкции по налету на Ауку. довольно простые. Перекрываешь оба выхода из дома Ауки и мочишь каждого, кого не хочешь ебать.
По прибытии в Манту какой-то оборванный человечек в свитере стал открывать мои сумки. Я подумал, что это бесстыжий вор, и дал ему пинка. Он оказался таможенным инспектором.
В Лас Плайас, на полпути между Мантой и Гуякилем, лодка накрылась: сломался винт. Я попал на берег на бальсовом плоту. На пляже меня арестовали по подозрению, что я приплыл из Перу, дрейфуя по течению Гумбольдта с молодым мальчиком и зубной щеткой (я путешествовал налегке, только самое необходимое), поэтому нас доставили к старому высушенному хую-контроломану, со сморщенным лицом больного раком. Парнишка, который был со мной, не имел никаких документов. Копы продолжали спрашивать печально: „Но есть ли у тебя вообще какие-то документы?“
В течение получаса я гнал за нас обоих телегу:
„Мы обеспечиваем два вида паблисити, благоприятное и неблагоприятное, какое вы предпочитаете?“. В моей туристской карточке я был обозначен как писатель.
Гуякиль: каждое утро нарастающий крик мальчиков, продающих „Лаки Страйк“ на улице: „А вер Лакиз!“ — будут ли они так же кричать „А вер Лакиз!“ через сотню лет? Кошмарный страх стазиса. Ощущение ужаса, что можно окончательно застрять в этом месте. Этот страх сопровождал меня на всем пути через Южную Америку. Ужасающе болезненное ощущение окончательной безысходности.
„Ла Азия“ — китайский ресторан в Гуякиле, выглядит как бордель 1890 года с опиумным притоном. Термиты проели в полу дыры, грязные, украшенные кисточкой розовые лампы. Балкон из прогнившего тикового дерева.
Эквадор действительно обречен. Позволим же Перу возобладать над ними и цивилизовать это место, так чтобы человек мог затариться всеми прелестями и удобствами. В Эквадоре я ни разу так и не снял мальчика, и здесь невозможно купить никакую производную джанка.
Всегда твой,
У. Ли
P.S. Встретил Pocho-таксиста. Такие Pocho-типы встречаются в Мексике. Они недолюбливает Мексику и мексиканцев. Этот таксист сказал мне, что он перуанец, но терпеть не может перуанцев. В Эквадоре и Колумбии ни один человек не признает того, что в их мудацкой водяной стране что-то неправильно. Та же самая история с жителями маленьких городков в США. Припоминаю армейского офицера в Пуэрто-Легуисомо, который сказал мне: „Девяносто процентов людей, приехавших в Колумбию, никогда ее не покидают“.
Он имел в виду, что они, вероятно, потрясены очарованием этих мест. Я принадлежу к десяти процентам, которые никогда не вернутся.
Всегда твой,
Билл
12 мая 1953
Лима
Дорогой Аллен,
С заметным успехом занимался розысками того, что один персонаж Во называл „louche little bistros“ („паршивые маленькие бистро“). Бары вокруг оптового рынка — Меркадо Майориста — настолько забиты мальчиками, что те высыпали на улицу. Все благоразумные и доступные для доллара янки (одного): не видел ничего подобного со времен Вены в 36-м году. Тем не менее, маленькие ублюдки воруют все, что плохо лежит. Уже потерял часы и пятнадцать долларов. Часы стояли. У меня никогда не было работающих часов.
Прошлой ночью к шумному веселью гостиничного клерка и его друзей я отмечался на входе в отель с босым индейцем (не думаю, что средний штатовский гостиничный клерк будет забавляться при таком происшествии).
Встретил мальчика и отправился вместе с ним на танцы. Прямо посередине хорошо освещенной непидорской забегаловки и танцевального зала он положил свою руку на мой член. Я ответил взаимностью и никто не обратил на это ни малейшего внимания. Затем он попытался найти в моем кармане что-нибудь достойное для кражи, но я предусмотрительно спрятал деньги за ленту шляпы. Вся эта воровская рутина, как ты понимаешь, полностью благожелательна: ни следа насилия, явного или потенциального. В конце концов, мы свалили оттуда вместе и взяли такси. Он обнимал меня, целовал и заснул на моем плече как ласковый щенок, но настоял выйти у его дома.
Ты должен понять, что это обычный непидорский перуанский мальчик, немного по-юношески смущенный, чтобы быть уверенным в себе. Это самые слабохарактерные люди, которых я когда-либо видел. Срут и писают везде, где только чувствуют в этом необходимость. У них нет сдерживающих тормозов в выражении своих привязанностей. Они все карабкаются друг на друга и хватают друг друга за член. Если они отправляются в постель с другим мужчиной, то все желают денег, и, похоже, наслаждаются этим. Гомосексуализм — просто человеческий потенциал, что доказывается почти анонимными инцидентами в тюрьмах — и ничто человеческое не чуждо для южноамериканца и не кажется шокирующим. Я говорю о южноамериканцах в лучшем варианте: это особая раса частью индейская, частью белая, частью бог его знает какая. Они не принадлежат, как некоторые склонны считать, полностью Востоку, не принадлежат они и Западу. Они что-то особенное, не похожее на что-то еще. Они блокированы от экспрессии испанцами и католической церковью. То, что нам нужно, так это новый Боливар, который по-настоящему доведет дело до конца. По моему мнению, в этом, в основном, и заключается колумбийская гражданская война — фундаментальный разрыв между южно-американским потенциалом и репрессивными испанскими „броненосцами“, страшащимися жизни. Я никогда не чувствовал себя настолько определенно на одной стороне, и потому неспособен видеть какие-либо привлекательные черты в другой. Южная Америка — сочетание всех необходимых элементов, с помощью которых осознаются потенциальные формы. Им, как они это понимали, нужна была белая кровь — миф о Белом Боге — и что они получили? Блядских мудозвонов-испанцев. У них все еще есть преимущество слабости. Англичан не изгнать отсюда никогда. Именно они и создадут это зверство, известное как страна Белого Человека.