Многое, очень многое хотел сказать своим боевым друзьям Лев Львович, но рассудил, что самые лучшие слова о них он оставит на потом. А сейчас еще не пришла пора для восторженных речей — надо продолжать свой тяжкий труд тружеников войны.
— Мне рассказали, как немцы зверствуют над Казанской переправой, — деловым, командирским тоном начал Шестаков. — Думаю, что их нужно хорошенько проучить. Через час — вылет всем полком.
В тот день фашисты недосчитались тринадцати «юнкерсов»! Они под неотразимыми ударами шестаковцев один за другим под радостные восклицания пехотинцев, танкистов, артиллеристов грохались то в воду, то на берег, вспыхивали, как спичечные коробки, взрывались, разбрасывая вокруг куски покореженного металла.
— Спасибо, шестаковцы, спасибо, друзья, — радостно покручивал запыленные усы пожилой комендант. — Я знал, я верил — не подведете!
Уже к середине июля 1942 года стало ясно, что враг рвется к Волге, стремясь любой ценой захватить важный стратегический пункт на великой русской реке — Сталинград.
Город перевели на военное положение. Были возобновлены начатые еще осенью 1941 года работы по сооружению оборонительных обводов. Сталинградская промышленность перестроилась на выпуск военной продукции — танков, орудий, стрелкового вооружения. На базе управления Юго-Западного фронта был создан Сталинградский фронт во главе с маршалом С. К. Тимошенко, в состав которого вошли и отошедшие за Дон 21-я и 8-я воздушная армии.
17 июля авангарды дивизий 6-й немецкой армии встретились на рубеже рек Чир и Цимла с передовыми отрядами 62-й и 64-й армий. Завязались кровопролитные бои, ознаменовавшие начало великой Сталинградской битвы.
Немецкая авиация подвергла Сталинград варварской бомбардировке, совершая до 2000 самолето-вылетов за день.
23 августа полк Шестакова, стоявший под Сталинградом, чуть свет был поднят по тревоге и направлен для сопровождения штурмовиков и прикрытия 62-й и 64-й армий.
Взлетели все имевшиеся в наличии двадцать четыре самолета. Группы вели Шестаков, Верховец, Баранов, Алелюхин, Королев, Серогодский.
Летчики и раньше предполагали, что над Сталинградом будет «каша». Но то, с чем довелось столкнуться, превзошло все ожидания. Небо буквально кишело вражескими самолетами. Фашисты намеревались смести город с лица земли.
Мы знали, что рядом действуют летчики соседних полков, однако видели перед собой только вражеские машины, а внизу — сплошные пожарища.
— Я — «Сокол-один», атакуем!
Шесть четверок огненными трассами пронзили бесчисленный строй «юнкерсов» и «хейнкелей». Шестаков поджег фашистского ведущего, по одному бомбардировщику сбили Верховец и Баранов, два вражеских самолета, шарахнувшись в стороны, столкнулись, и тоже рухнули вниз.
Где-то выше ходили «мессершмитты», но они не могли взять на прицел «лаггов», смешавшихся с немецкими машинами, Шестаков быстро понял это, передал по радио:
— «Соколы», вверх не выскакивать, после боя уходить в сторону солнца!
Шесть фашистов свалились на разрушенные городские кварталы. Полк не потерял ни одного самолета, вернулся домой в полном составе. Правда, некоторые «лагги» значительно пострадали от пулеметного огня немецких стрелков-радистов, они нуждались в серьезном ремонте, за который сразу же взялись механики под руководством Дмитрия Спиридонова.
Враг наращивал воздушные удары по Сталинграду. Летчики дрались с утра до вечера, часто возвращаясь домой, как говорится, на честном слове и на одном крыле. А обстановка в Сталинграде все усложнялась.
Дело дошло до того, что 3 сентября на имя Г. К. Жукова пришла телеграмма от И. В. Сталина, в которой говорилось:
«Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если северная группа войск не окажет немедленную помощь… Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению. Всю авиацию бросьте на помощь Сталинграду. В самом Сталинграде авиации осталось очень мало».
Всю авиацию бросить на помощь Сталинграду! Этот клич пошел в воздушные армии, авиационные дивизии, полки. Дошел он и до 9-го гвардейского, в котором годных к эксплуатации оставалось уже пятнадцать самолетов. Четыре машины вообще не вернулись — на них погибли летчики старший лейтенант Иванов, старшина Белиляев, старший сержант Сафронов, сержант Рябоконь. Пять «лаггов» были в таком состоянии, что их давно было уже пора списать. Но получив приказ «Всю авиацию на помощь Сталинграду!», Шестаков велел ввести в строй и эти пять самолетов.
Наземные авиационные труженики совершили чудо: двадцать истребителей еще несколько дней подряд поднимались в воздух. Но, к сожалению, перед многократно превосходящим противником в небе Сталинграда они были каплей в море. Правда, счет сбитых фашистов увеличивали, однако давалось это ценой невероятных усилий и собственных потерь.
Именно в это время и произошел тот тяжелый бой, после которого комиссару полка Верховцу пришлось произвести посадку на аэродроме нашего 4-го истребительного полка, возглавляемого Героем Советского Союза Анатолием Морозовым.
Получилось по пословице: «Нет худа без добра». Комиссар сел на вынужденную, зато мы узнали от него о том, что представляет собой 9-й гвардейский, какие в нем люди, каков командир.
Мы узнали от него о Льве Львовиче Шестакове, имя которого уже было известным для многих летчиков.
Верховец вернулся в свой полк, когда там полным ходом шли его розыски. Шестаков не допускал и мысли, что Николай Андреевич мог погибнуть. Он верил, что исключительная выдержка, мастерство, трезвость мышления помогут комиссару благополучно выйти из любой ситуации.
Когда же Верховец объявился, радости командира не было предела. Без него полк вроде бы осиротел, лишился своей души. Пожалуй, в те трудные времена никто бы не смог заменить Николая Андреевича — авторитетнейшего политработника, превосходного бойца-истребителя.
С зарей нового дня — снова боевая работа. Темп ее и напряженность нарастают. А самолетов все меньше. Шестаков вынужден по опыту Одессы организовать полеты в две смены. До обеда поднимается в воздух одна группа летчиков, затем — вторая.
— Эх, нам бы сейчас два-три десятка новеньких истребителей! — вслух мечтал Лев Львович.
— Если бы только нам не хватало техники, — грустно отвечал Николай Андреевич. — В других полках еще хуже… Ну ничего, придет время — все будет! Вот посмотришь. А сейчас, что поделаешь, страна напрягает все силы, чтобы выстоять.
Да, положение на фронтах было критическим. Особенно на Сталинградском. 13 сентября фашисты начали штурм города. Они прорвались в его центральную часть, началась борьба за заводские поселки.
Бои шли за каждый квартал, каждый дом. И вот в такое невероятно напряженное время в полк поступает приказ, читая который, Шестаков не верил своим глазам: «Самолеты ЛаГГ-3 сдать, убыть на отдых», — значилось в нем.
Прежде чем довести приказ до всего личного состава, командир показал его начальнику штаба.
— Что вы думаете по этому поводу?
— По всей вероятности, будем переучиваться на новую технику, готовиться к решающему сражению, — ответил Виктор Семенович.
Присутствовавший при этом комиссар сказал:
— Коль в такое время нас посылают отдыхать, — значит, дела в стране лучше, чем нам думалось. Радоваться надо этому. Читай, командир, людям приказ, а я растолкую им, что к чему…
17 сентября 1942 года 9-й гвардейский Краснознаменный Одесский истребительный авиационный полк, сдав имевшиеся в наличии всего двенадцать исправных самолетов, отправился в тыл, теперь уже не глубокий, — всего километров за двести от фронта.
Как все сложится дальше — никому не известно. Можно только предполагать. Но на войне говорят: «Солдат предполагает, а штаб располагает».
Все действительно происходило по замыслу Ставки Верховного Главнокомандования и Генерального штаба. Об этом впоследствии в деталях можно было узнать из книги Маршала Советского Союза А. М. Василевского «Дело всей жизни». Вот что он пишет:
«Враг нес потери, его резервы ограничены, что сужало его оборонительные возможности. Напрашивалось решение: организовать контрнаступление, которое привело бы к крушению южного крыла вражеского фронта. Так было в общих чертах решено между мною, Жуковым и Сталиным. Суть стратегического замысла: из района Серафимовича и из дефиле озер Цаца и Барманцак в общем направлении на Калач нанести мощные концентрические удары по флангам вражеской группировки, а затем окружить и уничтожить 6-ю и 4-ю танковую немецкие армии.
Сталин ввел режим строжайшей секретности. Даже для членов ГКО.
Операция получила наименование «Уран».
Шло накопление сил».
Прав был Верховец, оптимистично воспринявший приказ об отправке полка на аэродром сосредоточения. Шло накопление сил. Оно круто изменило судьбы многих людей. В том числе автора этих строк, Ивана Борисова, Амет-хана Султана — летчиков 4-го истребительного авиационного полка. По приказу командующего 8-й воздушной армии мы направлялись на место нового базирования, к Шестакову: нас ждала гвардейская соколиная семья.
В СОКОЛИНОЙ СЕМЬЕ
Тени трех По-2 медленно скользили по выгоревшей бурой заволжской степи.
Нас везли летчики, которым предстояло вернуться снова в свой 4-й истребительный. Мы же все трое — я, Амет-хан, Борисов — находились во власти той тихой грусти, которая всегда охватывает человека, покидающего родной дом.
Под мерное тарахтенье моторов каждый думал об оставленных друзьях-товарищах, командирах, политработниках. Вспоминали вчерашний прощальный ужин. Добрыми, сердечными словами напутствовали нас командир полка Морозов и комиссар Миронов. Им было жаль отдавать нас в другую часть, но был строгий приказ командарма: выделить четырех лучших летчиков для полка истребителей-асов.
С нами должен был лететь и Иван Степаненко. Но он внезапно занемог, ему пришлось остаться.
Все четверо имели по семь-девять сбитых вражеских самолетов. Но больше всех из нас выделялся Амет-хан Султан. Он был награжден орденами Ленина и Красного Знамени.
Что ждет нас на новом месте? Как там примут? Какие у них порядки? Наслышанные о Шестакове, о его строгой взыскательности, приверженности к дисциплине и порядку, мы немного побаивались встречи с ним. Ведь ходили слухи о том, что Шестаков очень придирчив к прибывающим в полк новичкам, бывало, некоторых и обратно возвращал. Такая перспектива, конечно, никому из нас не грозила — мы хоть и были все старшими сержантами, цену себе тоже знали; но ведь формируется полк асов, а это, по логике вещей, предполагало особо тщательный отбор людей.
Наши утлые По-2 пересекли несколько пересохших речушек, прошли над каким-то озерцом, у которого столпилось небольшое овечье стадо, потом встали на курс вдоль железной дороги, которая и вывела нас на небольшую затерявшуюся в бесконечных пустынных просторах станцию. От нее три минуты лету — и мы приземляемся прямо на поле у села Житкур.
Несколько рядов приземистых мазанок, пыльные, все в выбоинах улочки, ни единого деревца, верблюды, беспрерывно жующие свою жвачку — вот что такое «новые» места в те времена.
С первых же минут пребывания в полку мы пришли в недоумение. Даже засомневались: туда ли мы попали?
На небольшом поле за штабной мазанкой шло лихое футбольное сражение. На лавочке под чахлым кустарником под звуки саратовской гармоники вполголоса пели два техника. Рядом с ними несколько человек, постелив на землю солому, отрабатывали акробатические этюды.
Мы недоуменно переглянулись: что, мол, все это значит? Уж не собираются ли из нас сделать артистов для фронтовой концертной бригады?
И уж совсем были мы сражены, когда, зайдя в офицерское общежитие, чтобы привести себя в порядок, прежде чем представиться командиру, увидели там… девушек.
— Проходите, проходите! — защебетали они, заметив наше смущение. — Вы новички? Мы тоже. Будем знакомы: летчицы-истребители Лилия Литвяк и Катя Буданова.
Мы в свою очередь представились, а про себя подумали:
«Вот так полк асов!»
Разве могли мы тогда знать, что Лилия Литвяк уже имела на своем счету сбитого фашистского аса — кавалера трех железных и одного рыцарского крестов, чем никто из нас не мог похвастаться?
Не могли мы тогда знать и то, что Катя Буданова на глазах командующего армией генерал-лейтенанта Т. Т. Хрюкина провела воздушный бой, за который он лично объявил ей благодарность, представил ее к награде, чем тоже пока никто из нас не мог похвастаться.
Все это мы узнали от сопровождавшего нас заместителя начальника штаба капитана Василия Даниловича Заики. Пока мы устраивались, мылись, чистились, он успел немало рассказать нам.
В полку — четыре Героя Советского Союза. За Одессу — Лев Шестаков, Иван Королев, Василий Серогодский, за Сталинград — Михаил Баранов. Почти все летчики, техники, механики имеют боевые ордена и медали, авиаспециалисты сержанты Петр Керекеза и Виктор Сусанин — даже ордена Красной Звезды.
— Авиаспециалисты? — переспросили мы, по опыту своего полка зная, что представителям наземных служб заслужить боевой орден далеко не просто.
— Да, это именно так, — ответил капитан, — оба проявили настоящий героизм в Одессе. Там на железнодорожном вокзале вражеская зажигательная бомба попала в эшелон со снарядами. Керекеза и Сусанин не растерялись, вскочили в маневровый паровоз и растащили вагоны, чем спасли почти все снаряды, каждый из которых был там на вес золота.
— Вот это люди! — откровенно восхитились мы, не ведая того, что нам предстоит еще многому удивляться в этом необычном, героическом полку.
А капитан Заика, как будто не замечая произведенного на нас впечатления, продолжал:
— Между прочим, Керекеза и Сусанин известны у нас и как юмористы-сатирики. Эта слава пришла к ним после того, как они в Одессе сочинили ответ гитлеровцам на их предложение прекратить сопротивляться, сдаться в плен. Тут Заика с выражением прочел такое двустишие, что мы взорвались смехом от столь неожиданной остроты в адрес бесноватого фюрера и его приспешников. Заразительнее всех смеялся Амет-хан, очень любивший меткую шутку, острое словцо.
Вот такими, заливающимися смехом, и застали нас сошедшие в общежитие сразу три летчика с Золотыми Звездами на груди.
— Вы посмотрите, какое веселое пополнение к нам прибыло! — громко сказал невысокого роста блондин с живыми карими глазами.
Мы вытянулись по стойке «смирно», четко представились, догадавшись, что белобрысый капитан — из полкового начальства.
Это действительно был заместитель Шестакова капитан Михаил Баранов, о котором в дни обороны Сталинграда мы не один раз читали во фронтовой и армейской газетах. С ним пришли Иван Королев и Василий Серогодский.
Заика пояснил им, по какому поводу мы смеялись, Баранов, тоже впервые слышавший об этом, в свою очередь улыбнулся:
— Да, настоящая сатира! — согласился он и, заметив, что мы поторапливались приводить себя в порядок к предстоящей встрече с командиром, предупредил:
— Сегодня Шестаков не сможет вас принять, у него много неотложных дел. Так что знакомьтесь пока с людьми, обстановкой, осматривайтесь, привыкайте…
У нас сразу спала напряженность: все-таки легче представляться командиру после того, как более-менее освоишься в новом полку.
Так мы все рассуждали, только я со своими расчетами, как говорят в таких случаях, попал впросак. Мы быстро сдружились с летчиком Женей Дранищевым. С утра следующего дня он вызвался быть моим экскурсоводом по городку. По дороге он кое-что поведал о населявших эти места калмыках, их обычаях. А когда проходили мимо одной приземистой хатки с цветастыми занавесками на окнах, сказал:
— А вот тут живут Шестаков и Верховец.
И только он это сказал — открывается потрескавшаяся, давно не видавшая краски дверь, и на пороге появляется стройный, подтянутый, аккуратно выбритый, с Золотой Звездой на груди майор.