Шестаков вспомнил англичанина в золотом пенсне. Мистер интересовался денежным вознаграждением. Где они, английские летчики, сражавшиеся только за деньги? Их корова языком слизала. В эти трудные дни до конца мог держаться только тот, для кого дорого дело республики, кто защищал ее, думая о своей Родине.
Практически вся республиканская авиация была прикована к Арагонскому фронту. Средиземноморское побережье Испании оказалось без прикрытия. Озверевшие франкисты воспользовались этим, стали подвергать побережье массированным бомбежкам.
Но в это время все прогрессивное человечество с новой силой подняло свой голос в защиту республиканской Испании. Под давлением мирового общественного мнения Франция вынуждена была открыть свою границу для военных грузов и добровольцев. В Испанию поступила большая партия модифицированных И-16, прибыла новая группа советских летчиков.
Воспрянули духом ребята, работавшие на пределе возможного: новые самолеты, свежие силы. Теперь франкисты узнают, почем фунт лиха!
Действительно, скоро появилось авиационное прикрытие на побережье. Ведь рядом с теперь уже объединенной эскадрильей, которую возглавил Гусев, разместились вновь прибывшие летчики. Быстро перезнакомились. Особенно пришлись всем по душе Николай Жердев, Анастас Ярковой, Николай Семенов.
Через каких-нибудь полчаса Лев Шестаков уже рассказывал вновь прибывшим об особенностях жизни в Испании, обычаях мужественного народа.
На второй день старожилы вызвались дать новичкам «боевые провозные», как выразился Гусев.
Старые, потрепанные «ишачки» выполняли роль прикрытия, новенькие И-16 были ударной силой. Совершили несколько вылетов, в каждом провели воздушный бой и за день уничтожили четыре вражеских самолета. Причем победы одержали новички, разумеется, под надежным прикрытием «стариков». Модифицированные И-16 превосходили своих предшественников и по маневренности, и по мощности огня. Молодые пилоты оказались хорошо подготовленными, «настырными». Все это поднимало боевой дух, вселяло надежды на новые победы.
В конце дня 28 марта Шестаков обратился к Жердеву:
— Разреши, Коля, слетать на твоей машине, думаю, твой «ишачок», не обидится па меня за это.
— Если командир не против — садись, попробуй, сравни.
Командир не был против. Шестаков уже занял место в кабине, когда на аэродроме показалась легковая машина командующего ВВС республики генерала Сиснероса. С ним приехали главный военный советник Г. М. Штерн и другие.
Приказали собрать всех «старичков».
Шестакову пришлось срочно ретироваться из кабины.
— Товарищи, — торжественно, официально объявил Штерн, — мы приехали, чтобы поблагодарить вас за боевую работу. И сообщить решение командования: сегодня вы совершили свой последний боевой вылет. Завтра отправляетесь на Родину. А сейчас слушайте приказ командования республиканской армии.
Этим приказом всем летчикам от имени испанского народа, правительства республики объявлялась благодарность. Далее в нем говорилось, что командиром вновь сформированной группы И-16 назначался Фернандо Клаудино, командиром объединенной эскадрильи — Василий Лисин, прибывший несколько раньше других новичков, успевший совершить до 80 боевых вылетов, сбить два самолета.
«Вот и все кончилось, — грустно подумал Шестаков, — и больше никогда не вернется. Сколько здесь пережито, сколько оставлено верных друзей… И все уходит в прошлое, оставаясь навсегда только в памяти».
Лев Шестаков приехал сюда обычным рядовым летчиком, уезжал командиром звена, опытным, уверенным в своих силах воздушным бойцом.
Пригодится ли ему накопленный опыт? Потребуется ли еще Родине его боевое искусство?
Он был уверен: пригодится и потребуется. Дело только за временем. Столкнувшись с кровожадным фашизмом, Лев понял, что эти изверги в своих притязаниях на мировое господство не остановятся ни перед чем. Их придется остановить. Раз и навсегда. Для этого еще придет свой час. И к нему нужно сберечь все, чему он научился здесь, в Испании. И только так.
КОМАНДИР ЭСКАДРИЛЬИ
Он спал чуть ли не целые сутки. Спал безмятежно, как в детстве, широко раскинув руки, чему-то тихо улыбаясь.
Мать стояла над ним, скрестив руки на груди, молча рассматривала каждую черточку на лице любимого сына.
Как же он изменился! Уезжал из дому в последний раз почти мальчуганом, а сейчас так повзрослел, возмужал, окреп, что и Левушкой называть-то его язык не поворачивается. А отец, когда сын впервые вошел в хату со своей молодой женой Олимпиадой, от неожиданности даже вытянулся по стойке «смирно», как заправский солдат при виде боевого командира.
Лев и впрямь производил на всех большое впечатление и здесь, в Авдеевке, и в Киеве, и в Днепропетровске. Только в феодосийском санатории обходилось без восторгов: там тогда отдыхали почти все вернувшиеся из Испании.
Статный, в красивом темно-синем парадном мундире, перетянутом портупеей, в белой шелковой рубашке при черном галстуке, в начищенных до зеркального блеска сапогах, он не мог не привлекать к себе внимания. А горящий золотом боевой орден Красного Знамени — редкая по тем временам награда — заставлял встречных оборачиваться, провожать его завороженным взглядом.
А пока герой спит самым крепким сном, какой может быть только в родном доме, впервые за последнее время ни о чем не переживая, ни о чем не заботясь.
Крыша отчего дома — она ведь волшебница для вернувшегося под ее сень: укрывает от бурь и невзгод, усмиряет все страсти и волнения, возвращает душевный покой.
Стоит мать над сыном, слезы набегают на глаза, спазмы перехватывают ее дыхание. Отчего бы это?
Кажется, остается только радоваться за своего сына, гордиться им, ведь вернулся со славою, как говорится, на коне. Почему же печалится мать? Что тревожит ее чуткое сердце? Не тот ли пулеметный патрон, набитый вместо пороха испанской землей, который обнаружила она, когда гладила военный костюм сына. Увидев, как удивленно мать рассматривает находку, Лев сказал:
— Мама, это не просто память. Испанская земля — это самое сильное взрывчатое вещество. Оно еще ой как пригодится нам…
Самое сильное взрывчатое вещество… Еще пригодится нам… Мария Ивановна сама коммунистка, следит за событиями в мире. Слова сына для нее понятны. Но мать есть мать, она всегда страшится военных гроз, всего того, что может представлять опасность для ее детей. И этот патрон с испанской землей больше всего иного сказала ей: оставшееся у Льва позади было трудным, но еще более трудное может быть впереди…
Фашистский спрут — тварь ненасытная. Чего доброго, потянется к нам. И тогда — снова рубиться с ним не на жизнь, а на смерть придется нашим сыновьям, тебе, Левушка. Как же дальше сложится твоя судьба? Куда поведет тебя твоя военная дорога?
Кто-то хлопнул калиткой, быстро прошел мимо окон и в сени, постучал.
— Входите, пожалуйста, — ответила приятным грудным голосом хлопотавшая у печки Олимпиада.
Через порог переступила миловидная, лет тридцати пяти, аккуратно причесанная, строго одетая женщина.
— Извините, вас я еще не знаю, меня зовут Галина Иосифовна. Я — учительница Льва. Хочу посмотреть, каким героем вернулся он домой…
— Да вы проходите, очень рады вам, — предложила Липа, — я жена Льва. Мы только месяц как поженились, но он уже успел многое рассказать мне о вас…
— Что вы говорите? — зарделась Галина Иосифовна. — Приятно такое слышать…
Прогреми в это время во дворе выстрел пушки — он, пожалуй, не разбудил бы Льва. Но тихий голос любимой учительницы, доносившийся из кухни, немедленно поднял его на ноги.
— Мама, пойди скажи Галине Иосифовне, что я сейчас выйду к ней.
У Марии Ивановны снова, как бывало раньше, шевельнулась добрая ревность к Галине Иосифовне. Покорила она малыша с первого класса и тем, возможно, удержала его от разных непутевых компаний, друзей. Высшим судьей во всех его ребячьих делах была она, первая учительница.
Лев вышел при всем параде.
— Здравствуйте, Галина Иосифовна, большое спасибо, что пришли, я собирался навестить вас в первую очередь, а вы опередили меня.
— Как же, Левушка, могла я усидеть дома, когда вся Авдеевка о тебе говорит!
— Да неужели? И что же она говорит?
— Да то, Лева, что писал ты в своем последнем школьном сочинении.
— А что же я там писал?
— Я тебе сейчас прочту.
При этих словах она раскрыла свою сумочку, достала конверт, а из него извлекла вчетверо сложенный двойной тетрадный лист в линеечку, исписанный ровным почерком. Развернула его, начала читать:
«Кем я хочу стать? Пока не знаю. Знаю, каким мне хочется быть. Добрым и открытым, честным и смелым, стойким и решительным. Как Гаврош, Павка Корчагин. Но это, наверное, очень трудно. И я не уверен, что мне удастся быть таким».
— Вот, Левушка, — закончив чтение, сказала учительница, — о том, что ты стал таким, и говорят все в Авдеевке. А ведь для учительницы большего счастья не надо. Ее жизнь — в ее учениках.
Столь неожиданно обнаружившееся сочинение быстро перекочевало в семейный архив Шестаковых. А в руках у Галины Иосифовны появился фотоальбом со снимками испанских видов — корриды, тореадоров, — сделанных самим Львом, всегда носившим при себе фотоаппарат.
Закончилась эта трогательная встреча приглашением Шестакова на школьный комсомольско-молодежный вечер, посвященный героям Испании.
Лев даже не предполагал, насколько волнующим может быть возвращение в родную школу после долгих странствий и испытаний. Тихо и грустно он посидел на своей парте. Прошел по коридорам, где когда-то не раз стремительно проносился во время перемен… Все в этих стенах такое дорогое, столько хранят они чудесного, неповторимого, что при одной мысли об этом сердце заходится нежностью и благодарностью, потому что именно здесь он впервые всем сердцем почувствовал, какое это дорогое слово — Родина.
Олимпиаде не хотелось расставаться с Киевом. Но коль уж вышла замуж за военного, то будь готова ко всему. Побыл Лев совсем немного помощником командира эскадрильи на аэродроме под Киевом, а затем получил назначение в Ростов-на-Дону командиром отдельной истребительной эскадрильи. Вот по дороге к новому месту службы и заехали они в Авдеевку. Отпусками Лев не пользовался до 1939 года. Все не получалось. Прибыли из Испании — день и ночь писали подробные отчеты. Потом короткий отдых — и новая должность. Через месяц — повышение. И хоть Шестаков был молод и идеально здоров, но не трехжильный — усталость чувствовалась. Отоспался у матери в два-три дня, получил заряд душевной бодрости, побывал в школе, в железнодорожном депо, где работал слесарем-инструментальщиком — и снова зовет труба солдата в поход. А вместе с ним и его верную боевую подругу — стройную, милую Липу.
В Ростове-на-Дону стояло чудесное, теплое бабье лето — прекрасное время для полетов. Молодой командир эскадрильи, познакомившись с личным составом, вникнув во все, первым делом решил посмотреть на своих новых подчиненных в воздухе. Два дня летал с каждым по очереди в зону, где проверял всех на умение вести воздушные бои.
Результаты огорчили его. Летчики, обучавшиеся в упрощенных, не боевых условиях, казались ему медлительными, малоактивными. «Наверное, и я таким прибыл в Испанию, — подумал Шестаков. — Так что к ребятам особых претензий не предъявишь, но научить их настоящему бойцовскому искусству надо».
Однако об этом легко было думать. А как, с чего начать? Ведь придется ломать устоявшиеся порядки, традиции. А такое не проходит безболезненно. У него, конечно, отличный заместитель — прибывший вместе с ним из Испании старший лейтенант Матвеев. Политрук эскадрильи Юрий Борисович Рыкачев — подвижный, деятельный, все время жаждущий чего-то нового, интересного. Командир первого звена лейтенант Анатолий Комоса, по всему видно, человек надежный, готовый на все ради того, чтобы как следует обучить подчиненных. Ну, а как быть, например, с командиром второго звена лейтенантом Тытарем, если сдававший Шестакову дела комэск отрекомендовал его одним из лучших летчиков эскадрильи, а он в навязанном ему Львом учебном бою просто-напросто сорвался в штопор? И трудно было сказать, случайно ли это вышло у него. К тому же, но всему видно, — парень гонористый, привык ходить в «королях» и, если его развенчать, может вообще сбиться с правильного пути.
Одногодок Шестакова, поджарый, жилистый, Тытарь был из тех, кто ни в чем не умел уступать своего первенства. Лев понял сразу: удастся ему сделать своим другом и союзником Леонида Тытаря — многие трудности уберутся сами собой. Но как подобрать ключи к нему, до сих пор слышавшему в свой адрес только похвалы?
Попробовал поговорить, рассказать ему об Испании. Леонид как-то нехотя выслушал его, а потом будто вскользь бросил:
— Вам повезло — вы повоевали. Окажись на вашем месте, я тоже мог бы героем вернуться…
Кроме Тытаря, были и другие, с которыми требовалось найти контакт. Вывод один — больше работать с людьми. Но в эскадрилье партийная организация была еще малочисленна. Шестаков и Рыкачев, понимая, что в короткий срок ряды коммунистов не возрастут, особый упор делали на комсомольцев.
В канун отчетно-выборного комсомольского собрания в эскадрилью пришла бумага из вышестоящего штаба. Прочитав ее, Шестаков пригласил к себе комиссара и его заместителя.
— Посмотрите, — вручил он им листок с текстом, отпечатанным на машинке.
Оба пробежали его глазами и молча уставились на Шестакова, как бы спрашивая: «А что дальше?».
— А дальше, — сказал Лев, прочитав их мысли, — то, что мы должны активно включиться в конкурсные состязания на лучшую эскадрилью воздушного боя.
— Что же тут особенного, — ответил Рыкачев, — мы каждый год участвуем в подобных состязаниях.
— И какие места занимали? — голубые глаза Шестакова загорелись боевым азартом.
— Да где-то в конце всегда были…
— Вот-вот, в конце, замыкающими. Особенное же состоит в том, что мы должны выйти в лидеры.
«Да, напористый наш новый командир», — мелькнула у комиссара мысль. А вслух он сказал:
— Сложное это дело. Там такие зубры участвуют, что с ними не потягаешься.
— Подумаешь, — ответил Лев, — у нас тоже зубры… В Испании говорят: тореадорами не рождаются, ими становятся.
— В таком случае сдаюсь, — поднял руки вверх Рыкачев, — и тут же иду к людям, растолковывать, что к предстоящей «корриде» мы должны прийти во всеоружии.
— Отлично, Юрий Борисович, при таком согласии мы горы свернем.
На отчетном собрании Лев выступил сам.
— Гораздо лучше все идет, — сказал он, — когда намечаешь себе большую цель и любой ценой стремишься ее достичь. Тогда жизнь и служба приобретают четкий смысл, что уже само по себе является хорошим стимулятором. Нам нужно включиться в борьбу и победить в летных состязаниях по воздушному бою. Если мы этого не добьемся, значит, даром едим государственный хлеб, и не летчики мы, а извозчики. В том, что вы можете выйти в лидеры — не сомневаюсь. Техника пилотирования у всех приличная. Добавим к ней боевую выучку и будем в дамках.
Видел по лицам, по реакции в зале: не все с энтузиазмом восприняли его предложение. Комоса со своими летчиками, конечно, поддержит. А Тытарь? На мгновение вспыхнул задорный огонек в его глазах, но тут же угас. Как-то неопределенно поелозил на стуле Ломазов, летчик, не очень-то рвавшийся к полетам, озабоченно хмыкнул подумывавший перейти в транспортную авиацию Лобзарь.
Подошло время утверждать проект решения собрания. Председатель сказал:
— Кто за то, чтобы внести в проект предложение командира эскадрильи включиться в борьбу за первое место в состязаниях по воздушному бою?
Проголосовали единогласно.
— Значит, дело пойдет! — удовлетворенно потер руки Шестаков.
Однако дело пошло не сразу и не просто.
Лев, со свойственным ему азартом, горячился, торопил события. И сразу стал предъявлять к летчикам жесткие требования. До этого они летали в основном по кругу, по маршруту, в зону. Шестаков сразу же переключил эскадрилью на воздушные бои. Правда, перед этим провел совещание, рассказал об испанском опыте, растолковал, что истребитель рожден для боя и только для него, в этом главное его предназначение. В эскадрилье же получился невольный перекос — полеты ради полетов, а главное — бой — на втором плане.