— Получим ли мы, наконец, советские газеты? — спрашивает Лия, маленькая, чернокудрая швея с большими мечтательными глазами. С виду такая хрупкая и болезненная, она — опытнейший подпольщик. — Так хочется почитать, что в них пишут. И не только нам. Когда обходим квартиры сочувствующих только и слышим: «А русской газеты у вас нет?»
Лия права, советские газеты нам очень нужны. Сейчас, когда в мире разгорается пламя войны, каждому хочется знать правду. А разве узнаешь её из ульманисовской жёлтой прессы?
— Как ты спрашиваешь такие вещи, Лия? — Виктор нервничает и потому говорит немного резко. — Ты же сама прекрасно знаешь, что советские газеты взять неоткуда. В киоске на вокзале они есть, но попробуй купи! Там вечно торчат шпики. Помнишь, что случилось с Борисом? Он до сих пор за решёткой…
Это было ещё до того, как организация прислала меня сюда из Риги. По рассказам товарищей Борис, член одной из подпольных ячеек, принял за чистую монету двуличные заявления Ульманиса о дружбе с Советским: Союзом. Он пытался купить в киоске советскую газету и тотчас же был арестован охранниками.
— Я сама знаю, что в киоске не купить, — спокойно отвечает Лия. — Но может быть каким-либо другим путём можно достать? — опять обращается она ко мне.
У меня есть некоторые соображения. Но пока рано ещё говорить об этом.
— Ничего не могу обещать, Лия. Но как только достану, ты получишь в первую очередь.
— И на этом спасибо.
В голосе Лии слышно разочарование. Кажется, она не особенно надеется на мои обещания.
— А теперь — расходиться! Суровый, выйдешь вместе с Лией.
Мы прощаемся. Суровый с комичной серьёзностью подхватывает Лию под руку. Виктор провожает их. Иначе в темноте они не найдут выход в лабиринте лестниц и коридоров.
Остаюсь один и ожидаю возвращения Виктора. Нужно ещё с ним поговорить.
Виктор просто молодец, что смог раздобыть у своей матери, школьной сторожихи ключи от входных дверей школы и от этого класса. Здесь мы собираемся в относительной безопасности. Можно обо всём спокойно поговорить без риска быть услышанными. Одно только неудобство. Каждый вечер в десять часов сторожиха обходит всю школу. «Воров пугать», — как говорит она. К этому времени нас уже не должно быть здесь. Мать Виктора добросовестно выполняет свои служебные обязанности.
Ей сказано: не должно быть никого в школе после занятий. Разразится страшный скандал, если она узнает, что Виктор со своими товарищами нарушает этот запрет школьных властей. И нам больше никогда не отыскать такого удобного места.
В коридоре скрипят половицы. Виктор возвращается обратно.
— Пройдём во двор, Имант. Боюсь, как бы не нагрянула мать. Что-то она сегодня беспокойная очень.
В школьном дворе есть чудесный уголок. Густые кусты черёмухи, сирени, цветочные клумбы. Ночные фиалки расточают свой пьянящий аромат. И тут же низенькая скамеечка. С наступлением весны мы с Виктором часто сидим здесь после работы.
Я первый нарушаю молчание.
— Лия права. Нужно раздобыть советские газеты. Виктор с удивлением смотрит на меня:
— Конечно, нужно. Разве я против? Но как их раздобыть? Это невозможно.
— Кажется, я придумал. Расскажи-ка мне ещё раз, да подробнее, как был арестован Борис.
— Борис подошёл к киоску и попросил газету. Киоскёр дал ему «Известия», он уплатил, сложил газету, сунул в карман пальто и пошёл. Не успел пройти и квартал, как к нему подошёл шпик и потребовал показать, что у него в кармане. Борис спокойно вытащил газету. Шпик вырвал её из рук Бориса, изорвал в мелкие клочья, а Бориса потащил за собой… Вот и всё, что мне известно.
— Значит, шпик наблюдал за киоском.
— Конечно! И по сей день господа из охранки торчат там. Только больше им никого не поймать.
— И всё-таки сегодня мы с тобой попробуем купить в этом киоске все советские газеты, сколько там имеется. У тебя есть деньги, Виктор?
Его глаза круглеют от изумления. Он, видимо, считает, что я рехнулся. Самим идти в лапы к шпикам!
— Сколько у тебя денег? — повторяю свой вопрос.
— Пять латов. Вчера была получка…
— У тебя пять, да у меня семь. Значит, шестьдесят газет. Ну что ж, на первый случай неплохо, а?.. Послушай, Виктор, сделаем так…
Подробно излагаю свой план, Виктор слушает, широко раскрыв глаза. Он не даёт мне даже договорить до конца и стремительно вскакивает со скамейки.
— Вот здорово!.. Идём, чего же ты ждёшь?
Но тут же лицо его вытягивается.
— Послушай, а если там не один шпик, а несколько?
— Тогда ничего не выйдет. Но мне кажется, в эти часы там обычно остаётся один. Несколько вечеров подряд я нарочно проходил мимо киоска и замечал только одного.
Виктор снова хватает меня за руку.
— Пошли!
— Не спеши, горячая голова! Нужно договориться, что будем делать с газетами.
Но вот, наконец, мы условились обо всём.
— Пошли, скорей! Закроют же киоск, — торопит меня Виктор.
— Прямо, как маленький!.. Ты ведь знаешь, что киоск открыт до двенадцати ночи. А теперь ведь ещё только десять.
И как будто в подтверждение моих слов у школьной двери раздаётся звон ключей. Это мать Виктора начинает обход своих владений.
— Мама, я провожу Иманта, — кричит ей Виктор.
— Иди, сынок. Только долго не задерживайся. Что-то сегодня в городе неспокойно.
Ни я, ни Виктор не обращаем внимания на эти слова: известно, мать! Всегда ей чудится опасность, когда родное дитятко выходит из дому. Даже если этому дитятке уже двадцать лет и плечи у него — косая сажень.
Но когда выходим на центральную улицу, мне вспоминаются слова сторожихи. Действительно, в городе чувствуется необычное оживление. Взад и вперёд снуют автомашины городских заправил. Около префектуры и почты стоят полицейские, вооруженные винтовками — явление совершенно небывалое.
— Может быть, отложим, — обращаюсь я к Другу. — Не нравится мне этот спектакль.
— Вот ещё! — возражает Виктор. — Одним полицейским меньше или больше — какое это имеет значение. Раз взялись — надо довести до конца.
Мне ничего не остаётся, как согласиться с ним. Благоразумнее, конечно, сегодня ничего не предпринимать. Но попытаться можно. В конце концов, в любой момент смогу дать отбой, если замечу непосредственную опасность.
Подходим к зданию вокзала. Газетный киоск от нас метрах в ста. Толстый, усатый, как морж, киоскёр в белом фартуке дремлет, подперев кулаком голову, в своей фанерной будке. Невдалеке стоит унылый малый в засаленной шляпе. Разве только слепой не признает в нём филёра (филёр — полицейский агент, сыщик, шпик). Больше никого поблизости не видно. Нам, кажется, повезло.
— Давай, — тихонько говорю Виктору.
Сам останавливаюсь у витрины с различными дешёвенькими побрякушками и искоса наблюдаю за ним.
Решительным шагом Виктор подходит к киоску.
— Эй, хозяин, — будит он усача. — Дайте-ка мне эту… как её… «Известия».
Унылая фигура моментально преображается. Теперь у шпика удивительное сходство с охотничьим псом, застывшим при виде добычи. Киоскёр заметно удивлён.
— Вам советскую газету? — спрашивает он, видимо, желая убедиться в том, что не ослышался.
— Да, да, именно советскую, — громко подтверждает Виктор.
Пожав плечами, киоскёр начинает рыться в большом свертке газет. Но Виктор не ждёт. Кинув на прилавок мелочь, он быстро подхватывает лежащую поближе к нему «Яунакас зиняс», складывает её, засовывает в карман и, оглянувшись по сторонам, быстрыми шагами уходит в противоположную от меня сторону.
Шпик, как стрела, выпущенная из лука, бросается за ним в погоню. Виктор убыстряет шаг. Вскоре оба они исчезают из глаз.
Да, филёр сегодня будет проклинать свою судьбу! Виктор — отличный спортсмен, и бег на длинные дистанции — как раз его конёк.
Настаёт мой черёд. Подхожу к киоску. Усач с «Известиями» в руках, перегнувшись через прилавок, удивлённо смотрит вслед необычному клиенту.
— Потом досмотрите, папаша, — обращаюсь к нему. — Скажите-ка лучше, сколько у вас всего советских газет.
Киоскёр, быстро сообразив, в чём дело, широко улыбается.
— Вместе со вчерашними пятьдесят штук. Завернуть?
— Сделайте одолжение.
Уплачиваю десять латов и получаю объёмистый пакет.
— Здорово вы его провели, — подмигивает мне киоскёр. — И знаете что, — он склоняется над самым моим ухом, — если интересуетесь советскими газетами, то приходите в следующий раз к шести часам утра. Эти господа редко бывают к открытию киоска. Они обычно опаздывают минут на двадцать.
— Спасибо…
От газетного киоска направляюсь в Дубровинский сад. Там, в одной из боковых аллеек, как и было условлено, встречаю Виктора.
— Ну как? — спрашивает он. Вместо ответа показываю ему пакет. — А у тебя?
— Благополучно. Но знаешь, достойный противник попался. Неплохо бегает.
— Значит, всё-таки догнал тебя?
— Да я и не пытался убежать. Просто быстро шёл. Когда услышал за собой пыхтение, обернулся и спросил с участием: «Вам плохо, господин?» А он в ответ хрипит, задыхаясь: «Я… из… по… политической полиции… Газету сюда!» Пожал плечами, вынул «Яунакас зиняс» и подал ему. «Другую, советскую!», говорит. Я тут благородное негодование разыграл. Мол, честного человека оскорбляете и всё такое прочее. Дал себя обыскать. Он прямо зелёный сделался, когда понял, что промахнулся. Извинился передо мной, даже шляпу снял. Словом, я остался им вполне доволен. Не знаю только, как он мной.
Передаю Виктору газеты.
— Ночью дома не держи. Могут нагрянуть с обыском. Лучше всего спрячь где-нибудь в школе, а завтра после работы передай Лие и Суровому. И предупреди их, чтобы берегли. Через неделю пусть вернут все до единого экземпляра. Передадим газеты в уездный комитет — они нужны и на деревне.
Мне хочется ещё посидеть с Виктором, потолковать, помечтать о том времени, когда будем читать советские газеты не таясь, не скрываясь, а свободно, как полноправные читатели и граждане. Но надо идти. Мне нельзя поздно возвращаться домой. Я снимаю пустующую комнату для прислуги в семье зубного врача Лангсмана. Хозяева укладываются в двенадцатом часу и не любят, когда их беспокоят.
Уславливаюсь с Виктором о следующей встрече, и мы расстаёмся.
Когда я подхожу к дому, часы на ратуше бьют полдвенадцатого. Опять Лангсман будет ворчать.
Но хозяева ещё не спят. Дверь открывает сам зубной врач.
— У вас гость из Риги, — недовольным тоном говорит он. — Ждёт в комнате.
Гость? Из Риги? Неужели отец?
Быстро прохожу через кухню в свою каморку. Навстречу со стула поднимается старый знакомый.
— Силис!
Мы крепко обнимаемся. Вот уж действительно нежданный гость!
— Где ты так долго шляешься по ночам? Жди тебя тут, — укоризненно говорит Силис, когда мы, наконец, усаживаемся: он — на мой единственный стул, я — на кровать. — Уж не влюбился ли ты?
Силис всё такой же шутник, каким и был.
— Влюбился, Силис, что поделаешь, — отвечаю ему в тон. — И знаешь в кого? В одного усатого дядьку. Он меня сегодня советскими газетами снабдил.
— Да ну!?
Не скрывая гордости, рассказываю ему про сегодняшнее приключение.
— Молодцы! Здорово придумали! — говорит он с восторгом.
Но нет! Не искренний у него тон. Уж я-то слишком хорошо знаю Силиса, чтобы поверить этому восторгу. В его глазах плутовской огонёк. Ручаюсь, он сейчас преподнесёт сногсшибательную новость.
— Сдаюсь! Не томи, выкладывай, что у тебя есть. Я же вижу по твоим глазам. А! Наверное, ты сам привёз нам целую кипу советских газет.
Силис громко смеётся.
— Ты почти угадал, Имант. С завтрашнего дня мы начнём регулярно получ-ать советские газеты. И журналы. И книги. И всё, что хочешь!
Он встаёт и берёт меня за плечи.
— Настал наш час, дорогой товарищ!
По всему моему телу пробегает горячая волна. Неужели…
— Говори, говори же!
— Имант, сегодня Красная Армия вошла в Литву, а завтра утром будет у нас.
— Красная Армия?
Сердце бешено колотится в груди. Так ведь это же… Неужели приходит конец всем мучениям народа, всему чёрному царству фашистов?
Нет, не может быть! Силис, наверное, опять разыгрывает меня. Хватаю его за руку.
— Слушай, такими вещами не шутят…
Сам не узнаю своего голоса. Он хриплый, прерывающийся…
— Да я не шучу, чудак ты этакий. Завтра, — он смотрит на часы, — нет, уже сегодня, самое позднее в шесть часов утра, части Красной Армии будут подходить к городу. Можешь отправляться на мост и встречать советских воинов.
Значит, правда!
Обнимаю и крепко целую вестника свободы.
— Силис, милый, какое счастье! Ты понимаешь, мы осуществим то, за что боролись.
Во мне всё поёт и ликует. Свобода! Теперь я готов горы свернуть.
— Я здесь проездом, — говорит Силис, когда мы опять усаживаемся. — Утром должен быть на советской границе. Поезд уходит через полчаса, и мне нужно идти. Так вот, слушай. Городской комитет партии я уже известил. Принято решение: встречать Красную Армию у моста. Сбор — к пяти часам утра. Тебе поручено сообщить всем своим. Только учти, Имант, полицейские, айзсарги вооружаются. Они, наверное, попытаются помешать встрече. Могут быть кровавые стычки. Так что будьте осторожны.
— Ну, теперь их песенка спета.
Крепко сжимаю кулаки. Пусть только попробуют что-нибудь предпринять.
Двумя часами позже в просторной подвальной квартире Виктора собираются комсомольцы — члены подпольных ячеек. Когда они узнают о предстоящем приходе Красной Армии, начинается что-то неописуемое. Восклицания, шум, смех… Незнакомые между собой юноши и девушки обнимаются, целуются, поздравляют друг друга. Суровый выхватывает из кармана губную гармонику, и вот уже звучит мелодия песни «Широка страна моя родная». Её подхватывают все присутствующие — кто на латышском, кто на русском языке.
Я отчаянно машу руками, пытаясь успокоить комсомольцев. Но ничего не помогает.
— Качать его! Качать! — провозглашает кто-то.
Мгновение — и я лечу к потолку. Меня подбрасывают десятки рук.
Наконец, с трудом удаётся установить относительную тишину. Объявляю о решении городского комитета партии организовать народную встречу Красной Армии.
— Теперь ваша задача, дорогие товарищи, обойти всех знакомых, всех соседей. Мы должны сообщить им радостную новость, призвать участвовать в встрече… В пять часов у моста, друзья…
Квартира быстро пустеет. Остаёмся вдвоём: я и Виктор. Да ещё в соседней комнате похрапывает его мать. Ну и крепок же у неё сон, если она не проснулась от такого ужасного шума.
Виктор вскакивает с места:
— Не могу сидеть сложа руки. Ведь Красная Армия идёт к нам, Красная Армия! Надо что-то предпринять.
— Подождём половины пятого — и к мосту.
— Опять ждать! Знаешь что, — внезапно предлагает Виктор, — войдём навстречу Красной Армии. Через мост, а затем по шоссе и в сторону границы. Тогда мы их первыми встретим.
— Нет, Виктор, так не годится. Мы должны быть вместе со всеми… Ведь решено — встречаем на мосту.
Но Виктор не успокаивается, нервничает, ходит из угла в угол теребя свою густую шевелюру. Внезапно он останавливается посреди комнаты.
— Имант! Имант! — кричит он во весь голос. — Дай слово, что ты согласишься!
Опять что-то надумал, неугомонный!
— Как же я могу дать слово, если не знаю, что потребуешь.
— Нет, ты согласишься, обязательно согласишься. Честное слово, я здорово придумал.
Он открывает ящик стола и вытаскивает оттуда тетрадку. Затем пишет в ней что-то карандашом.
— На вот. Смотри.
Громко читаю вслух:
— «Да здравствует Красная Армия!» Ну и что же?
— Не понимаешь?
— Не понимаю.
— Как ты считаешь, хорошо будет, если такая надпись появится на мосту? Представляешь, подходит Красная Армия и вдруг эта надпись. — Вон куда он клонит!
— Будет просто замечательно.
— Вот мы с тобой это и сделаем, — торжествует Виктор. Разрабатываем план действий. Разведённой красной краски у Виктора чуть ли не целая банка. Кисть тоже есть. Таким образом мы выходим из дома во всеоружии.