— Привет!
— Привет, Бутч, — поздоровался Тим.
— Вызвать эвакуатор?
— Нет-нет, спасибо, уже вызвали, скоро будет.
Тим тоже поблагодарил.
— Хотите, подвезем до дома? Зачем вам торчать на холоде?
— Не стоит, они обещали быть с минуты на минуту, — отказалась Джейн.
Барб с улыбкой кивнула, все помахали друг другу, и соседи покатили дальше. Бутч, обернувшись, смотрел на них через тонированное стекло, пока внедорожник не скрылся из вида, нырнув под горку. Только тогда Тим и Джейн обменялись обессиленными взглядами. Эвакуатор? Неужели действительно все сначала? Невозможность объяснить соседям, что на самом деле стряслось, превращающая простой дружеский жест в неуместную назойливость… Поворачиваться к миру спиной и отвечать неблагодарностью — это не жизнь.
Джейн, обойдя машину, села за руль, и они с Тимом одновременно захлопнули дверцы.
Все, доехали. Джейн заглушила двигатель — в гараже стояла тишина, слышалось лишь, как потрескивает, остывая, автомобиль.
— Что ж, погуляли, пора и честь знать, — произнес Тим.
Джейн удивилась. Накануне он был настроен так решительно — никакого больше беличьего колеса. Намерен сдаться врачам? Каким? Багдасаряну? Коптеру из клиники Майо? Или опять в Швейцарию?
Да нет же, поняла она вдруг. Тим имеет в виду работу.
— По-моему, не самая лучшая мысль, — покачала она головой.
— Джейни, я отлично отдохнул. Нужно приниматься за дела.
Накануне вечером она отчаянно старалась не думать о вещах глобальных вроде работы, сосредоточив все мысли на том, как обезопасить его хотя бы до утра. Но вот настало утро, впереди новый день, и нечего удивляться, что Тим хочет засучить рукава.
— Возьми отпуск.
— Нет, это будет…
— Нам нужно…
— …капитуляция.
— …смотреть правде в глаза, Тим. Капитуляция? Это называется действительность!
— Но у меня судебный процесс.
— Да черт с ним, с процессом! — воскликнула Джейн. — У тебя рецидив! Ты сам сказал вчера. Оно вернулось.
Машина остывала. Тим сидел не шевелясь в своем патагонском флисовом костюме и пуховике, глядя сквозь лобовое стекло на запасной бензобак, банки с краской, свернутые кольцами удлинители и бухты шлангов на гаражных полках. На стене висели рядком старые таблички с вермонтскими номерами. В неподвижной машине воцарилась тишина. Через минуту дыхание заклубилось паром. Джейн ждала следующей реплики мужа, готовя контраргументы. Пробуждение всегда сопровождалось у него обманчивым приливом сил, но хватало его ненадолго — не пройдет и нескольких часов, как Тима снова потянет в дорогу. И что он тогда будет делать — с обмороженными пальцами, в одном костюме с галстуком, шагающий через Манхэттен бог весть куда? Она уже хотела напомнить ему, как это бывает, но тут он начал колотить затянутым в перчатку кулаком по бардачку. Он обрушивал на дверцу удар за ударом, и Джейн, вскрикнув непроизвольно, отшатнулась к запотевшему окну. Тим прекратил молотить кулаком и начал пинать дверцу бардачка, пока она не открылась с жалобным щелчком, но и тогда он не оставил ее в покое, рискуя впечататься ногой в двигатель. Дверца слетела с петли и повисла набекрень, словно скособоченный солнцезащитный козырек. Теперь не починишь.
Перестав долбить дверцу, Тим небрежно вытащил ногу, и из бардачка посыпались бумажные салфетки. Внутри осталась смятая каблуком инструкция к автомобилю, документы по техобслуживанию и страховка. Он как ни в чем не бывало поставил ногу на коврик, и все успокоилось.
— Мне нужно обратно, — наконец проговорил Тим, не поворачивая головы.
Взгляд Джейн накалился добела.
— Нужно значит нужно. Возвращайся.
— Я имею в виду, что нормально себя чувствую.
— Я соберу тебе рюкзак с зимним снаряжением на всякий случай, и ты сможешь прихватить его с собой.
— Мне нужно обратно, — повторил Тим.
— Я понимаю.
— Правда? — Он наконец повернулся к ней.
— Да.
5
Бекка, вставшая в школу, уже приняла душ и завтракала за кухонным столом чашкой хлопьев. В свои семнадцать она носила серебряную серьгу в ноздре и немытую гриву из дредов на голове. Звук открывающейся двери заставил ее вздрогнуть, — она-то была уверена, что родители еще наверху, в спальне. Но они вошли в кухню из гаража, молчаливые и угрюмые, отец закутанный, как на Северный полюс, а мама бледная и напуганная.
— Что случилось?
Никто не ответил. Она уже сама все поняла.
Поднявшись, Бекка подошла к отцу и — редкий случай — крепко его обняла. Потом прижалась головой к его плечу. Он благодарно пожал ей локоть.
— Пока еще не наверняка, — сказал отец.
— Наверняка, — возразила мама.
Когда это произошло в первый раз, Бекке было девять. Она помнила, как ехала с мамой в город, и как ее напугали мамино молчание за рулем и нервные перестроения из ряда в ряд. Она спросила, зачем понадобилось забирать ее с остановки школьного автобуса, куда они едут и что случилось. Мама, обернувшись в пробке на мосту, погладила ее по голове, но ничего не ответила. Бекка думала, что они подхватят папу на каком-нибудь перекрестке, где он будет ждать в своем бежевом плаще, с портфелем и свернутой газетой под мышкой. Вместо этого они подъехали к небольшому треугольному скверику — одинокое дерево в ограде, пара мусорных ящиков, телефонная будка и четыре-пять деревянных скамеек. Мама притормозила у обочины и включила аварийку, велев Бекке сидеть на месте. Мимо проносились такси. Перейдя дорогу, мама склонилась над скамейкой и пошевелила лежащего на ней мужчину. Бекка узнала его, только когда он поднялся и зашагал к машине.
Потом они начали подбирать его все чаще и чаще, все время в новых местах, по три, иногда четыре раза в неделю. Бекка ездила с родителями по врачам, когда в школе не было занятий, и дожидалась вместе с мамой в приемной. Заходила в кабинет, где отец лежал на металлическом столе, слушала, как родители расспрашивают докторов, однако ничегошеньки не понимала. Неразбериха, бессилие, и все друг друга перебивают. Врачи вечно старались что-то «исключить». Держа маму за руку, Бекка смотрела сквозь стеклянную перегородку, как папа уезжает в страшный тоннель аппарата МРТ. Дорога домой проходила в молчании, папа смотрел отсутствующим взглядом.
Иногда Бекка, возвращаясь из школы, обнаруживала, что дома никого и машины в гараже нет. Тогда она дотемна сидела перед телевизором, жевала бутерброды и засыпала на диване. Папа будил ее, относил в комнату и укладывал спать. Она спрашивала: «Ты болеешь?» — и он отвечал, что да. Она спрашивала: «Ты поправишься?» — и он опять отвечал, что да.
Впервые на ее памяти папа начал брать отгулы на работе. Однажды после школы Бекка услышала какой-то шум в родительской спальне. Дверь была приоткрыта, и Бекка сунула голову в щель. Мама стояла у кровати, где отец — не в костюме с галстуком, а в спортивных штанах и футболке — лежал прикованный наручниками к изголовью. Руки его напряглись, словно он висел на кольцах, а ноги будто крутили «велосипед», только невысоко и как-то дергано. Вся постель вокруг скомкалась, даже туго натянутая простыня на резинке задралась. Папино лицо морщилось от натуги, на футболке проступили пятна пота. Бекка отскочила от двери как ошпаренная и кинулась вниз.
Вскоре спустилась и мама — при виде Бекки она вздрогнула от неожиданности, словно увидев незваную гостью. Опомнившись, велела не шуметь, потому что папа спит.
— Папа принимает наркотики?
Джейн стояла у мойки, подставив кастрюлю под кран.
— Что?
— Нам в школе рассказывали про наркоманов. Ролик показывали.
— Папа болен, — сказала Джейн и выключила воду.
— Из-за наркотиков?
— Нет, родная, конечно, нет.
— Тогда из-за чего?
Джейн молча поставила кастрюлю на плиту. Потом ушла в кладовку за рисом, потом достала мясо из холодильника и, присев на корточки, стала шарить на нижних полках в поисках доски. Бекка ждала ответа, но мама застыла перед шкафчиком, придерживая дверцу рукой и не глядя на дочь. Ее вообще в последнее время не баловали вниманием. Мама постоянно сказывалась уставшей, отправляла Бекку убирать в комнате или поиграть во дворе. В доме поселилась непривычная тишина, прерываемая только боем напольных часов и отцовской физкультурой.
— А почему он в наручниках? — спросила Бекка.
Мама наконец обернулась к ней.
— Ты видела папу в наручниках?
Бекка кивнула.
— Папа не хочет выходить из дома, — объяснила Джейн, укладывая мясо на доску. — Мы оба ищем способ его удержать.
Бекке эти способы не нравились. Она слышала, как по ночам отец пыхтит, будто поднимает штангу под звяканье наручников. По дому разносились ругательства и невнятное бормотание, проникающее сквозь стены. А порой, наоборот, как ни прислушивайся, стояла одна глухая тишина. Однажды Бекка подкралась на цыпочках к двери родительской спальни и просунула голову в щель — папа лежал привязанный к кровати, уставившись в потолок. Увидев дочку в дверях, он окликнул ее, но она кинулась бежать.
— Бекка, иди сюда! — крикнул он. — Иди, поговорим.
Она со всех ног неслась по лестнице.
— Бекка! Пожалуйста!
Она не остановилась.
Все прошло так же внезапно, как и началось, и папа вернулся на работу. Через несколько месяцев воспоминание о том, как он лежал привязанный к кровати, стерлось и поблекло. Они об этом не говорили. Говорили о других вещах. Папа снова начал приходить к ней на выступления. Снова будил в школу, делал завтрак и помогал собираться. Каждый день звонил ей с работы пожелать спокойной ночи, мама спала дома и никуда не исчезала до утра. Семейный мирок вернулся в прежнюю уютную колею.
6
Хватит ли сил? Она лежала под одеялом, дыхание серебрилось туманом в лунном свете. По плечу ли ей этот крест? Немалый супружеский срок наматывался витками: виток притирки, виток вспыхнувшей страсти, виток истерик и отчуждения, потом новый виток выходов в свет и задушевных ночных бесед, напоминающих, как это здорово — поговорить с родным тебе во всех отношениях человеком. И опять тихая злость, когда он не вынесет мусор в среду. Так и тянешь этот воз. В горе и в радости, в болезни и в здравии — это лишь слова. Но как только они становятся реальностью, ты просто берешь и впрягаешься, без раздумий. А значит, готовься…
Она уже выхаживала его раз, потом другой. Примерно полтора года их семейной жизни, в общей сложности, и к концу первого рецидива занятие это превратилось в круглосуточную полноценную работу. Вернувшаяся болезнь освободила Тима от обязанностей по дому. Все мелкие неурядицы померкли перед грозным призраком большой беды. Тим мог попросту сгинуть где-нибудь в глуши. И Джейн искала способы подбирать его как можно быстрее, научилась правильно отогревать обмороженные руки-ноги и запасать в машине нужную еду. Она читала пособия для «выживальщиков» и укладывала рюкзак. Она записывала Тима к врачам и привозила на прием. Она была ему опорой и советчиком. А по дороге от врача домой работала «жилеткой», в которую изливались все сомнения, страхи, злость и отчаяние. А если не «жилеткой», то буксиром, вытаскивающим мужа из трясины самобичевания. Или просто молча сидела за рулем, одним своим присутствием беззвучно давая понять: «Я рядом. Ты не один».
Болезнь заполняла собой все, погружая обоих в пучину неопределенности и страха, заставляя забросить даже Бекку. Потом, когда болезнь отступала, они бросались лихорадочно наверстывать упущенное, и Тим с головой уходил в работу. Для него первый здоровый день ничем не отличался от дня вчерашнего, тогда как Джейн в растерянности пыталась вспомнить, на каком витке супружеской жизни застал их рецидив. Как вернуться к обычным спокойным будням после всех этих споров с врачами и полуночных разъездов по незнакомым улицам? Тим жил себе дальше как ни в чем не бывало, а она так не могла. У нее разом пропадала цель. И Тим не торопился подставить плечо, обнадежить: «Я рядом, ты не одна». Она не винила его. Наоборот, в чем-то завидовала. Его увлеченность работой вызывала только восхищение, а высокая должность в «Тройер и Барр» подтверждала, что труды не напрасны. Однако Джейн не собиралась забывать о себе ради кого бы то ни было. Ей хотелось того же, чем горел он, какой-то движущей силы, которая не даст закиснуть после выздоровления мужа. Требовалась цель, возможность реализовать себя вне другого человека, пусть даже любимого. В итоге Джейн получила лицензию и начала торговать недвижимостью.
Неужели сейчас придется пережить все то же самое в третий раз? По-хорошему, нужно увольняться. Как она будет показывать людям жилье, терзаясь вопросом, где сейчас Тим? Но чем тогда заняться, когда все закончится? Если сейчас бросить работу и всецело посвятить себя мужу на неопределенный срок, что будет ждать ее, когда болезнь отпустит?
Джейн выбралась из постели и, ежась от пронизывающего холода, прошла по коридору к Бекке. Оттуда лился типичный репертуар вечерней кофейни — томительные струнные баллады, которые при появлении Джейн тотчас оборвались.
— А стучать уже не принято?
Бекка давно оставила бесплодные попытки вписаться в телерекламные стандарты, прошла эпоха беговых кроссовок и гелей для волос. Свой зашкаливающий вес она прятала теперь за изгибами акустической гитары. Выпускной класс, а девочка даже альбом на память заказывать отказалась. Фланелевая рубашка, футболка «Рокси Мьюзик», черные спортивные штаны. Кто бы сомневался…
Джейн обвела непреклонным взглядом комнату — горы одежды, которую спасет лишь костер, и нагромождение грязных тарелок на столе и тумбочке. Запах вокруг стоял соответствующий.
— Ну что, мадам Кюри, как проходит эксперимент?
— Я занята, мам, музыку пишу.
— А я думала, период полураспада барахла вычисляешь.
— Сколько лет этой шутке?
— Ты почему не ложишься? Час ночи.
— А ты почему?
— Не спится.
Толстые дреды при каждом повороте головы лениво покачивались, словно бахрома резинового занавеса на автоматической мойке машин. Между тяжелыми тусклыми прядями просвечивала бледная кожа. Когда девочка откинулась затылком на изголовье кровати, дреды самортизировали, как подушка.
— Мам, а ты не думаешь, что он симулирует?
— Симулирует?
— Ты пробовала погуглить? Спроси в «Гугле», посмотри, что выпадет.
— Что именно погуглить?
— Вот и я об этом.
— И что выпадает?
— Какие-то заболевания у лошадей, наевшихся ядовитой травы.
— Это не значит, что он симулирует.
— Ну не симулирует, а как сказать-то?.. Типа сдвиг такой.
— Природа заболевания пока не установлена. Он считает, что вряд ли это психическое. Ему кажется…
— Да знаю, знаю. Он думает, это ноги, сами. Но мне что-то не особенно верится. По-моему, он просто едет крышей.
— Последи-ка за языком, барышня.
— Его все устраивает — иначе он бы с собой справился.
— Как ты со своим весом? — спросила Джейн. Бекка дернулась, будто от пощечины, и на секунду, прежде чем разразиться упреками и слезами, мать и дочь застыли, осознав вдруг после долгого взаимного безразличия, какую боль могут друг другу причинить. В Джейн полетел медиатор.
— Уходи!
— Прости, я не должна была так говорить.
— Уходи!
— Я просто хотела, чтобы ты поставила себя на его…
— У-хо-ди!
В комнате было холодно. К облегчению Джейн, Тим никуда не делся, спал поверх постели в пуховике, словно прикорнув на минутку. В темноте слышалось его неровное, тяжелое дыхание, и пахло потом.
Джейн забралась под одеяло. Холод ее не пугал, наоборот, даже радовал. Сегодня ты молодая женщина, а завтра — одышливый комок тревожных симптомов. Приливы жара, ночной пот, перепады настроения, бессонница… И никакой человеческой возможности объяснить ему, мужчине, каким испытаниям подвергает ее собственный организм. Можно поговорить с гинекологом, тот поймет. Можно поговорить с подругами. А у него слово «приливы» в одно ухо влетит, в другое вылетит. Как, наверное, мучились бы доктора, убеждая ее, что это «просто сдвиг», и как мучилась бы она сама, описывая симптомы, о которых больше никто никогда не слышал. К счастью, нужды в этом нет. Ее недуг широко распространен, фармацевтические компании тратят миллионы на лекарства, облегчающие страдания. Пусть с каждым приливом она сражается сама, но в этой войне она не одинока.