— Это Гадов, один из тех, что своровал сумку.
Он раскрыл рот.
— Молчать! — предупредил конвойный.
Еще шаг, и видение исчезло б. Она заторопила меня. Я высвобождал свою руку, чтобы остановиться.
— Не надо, не надо, — запросила она.
Так вот кто враг. Кто обидел ее. Доставил боль. Кому надо отомстить. Конвой у стены — я успею пробить. В глаза. Я повернулся и рванулся. Она тут же вцепилась в мои плечи.
— Алешенька, его накажут и так, их уже арестовали. Пожалуйста… Я знаю, ты смелый, но не связывайся. Я тебя очень прошу… Тем более здесь.
Она висела практически на мне, едва касаясь кафеля. Я опустил голову и увидел ее ноги. Она чуть подтолкнула меня вперед. Возник конвойный:
— Освободить проход для провода арестованного.
Лита потянула меня и быстро повела к выходу. Я сдался… Внутри все дрожало.
— Я их из-под земли выкопаю! В тюрьме найду, но они заплатят.
— Я так скучала по тебе…
Мы вышли на улицу. Ветер гнал теплый воздух. Волосы ее были тщательно уложены в гладкую прическу и залакированы.
— Я так ждала нашей встречи… После всего… случившегося.
— Нам надо поговорить, — с тяжелой душой сказал я. Как будто на сердце у меня сидела большая жаба и лизала его. «Лифчик в руке», «лифчик в руке».
— Конечно, конечно, только, если можно, завтра, я к семи должна быть дома, меня ждет сестра.
Я внимательно смотрю на нее.
— Можно я поеду на такси, мне мама дала деньги? Я знаю, ты не любишь, когда я езжу на такси, да еще в короткой юбке.
Она была в замшевой мини-юбке, лепестками книзу, которая легко снималась и надевалась, так как… полы запахивались одна на другую. Я вспомнил.
— Ты и девятого мая не должна была ехать на такси.
— Я знаю, Алешечка, я знаю, я виновата. Прости меня, но я опаздываю.
Я вспомнил, как мы покупали эту юбку, самую модную, визг сезона и грядущего лета, как Лита сидела в ней, показывая ноги и бедра. И каких безумных денег она стоила.
— Езжай, как всегда, не слушаешься. Может, в следующий раз тебя изнасилуют в машине, в этой юбке. Или еще что-нибудь сделают.
Она вздрогнула и впилась мне в глаза.
Было еще светло, хотя солнце ушло.
— Тебе кто-то что-то сказал? — грустно промолвила она.
— О чем? — ничего не понимая, спросил я.
— Нет, нет, это не важно. Проводи меня до стоянки. Пожалуйста…
Папа смотрел телевизор в кресле, забросив ногу на выступ хельги.
— Как дела, пап? — никак сказал мой голос.
— Ничего. Отдохнул, теперь бодр для вечера. Сынок, ты подумал над тем, что я говорил вчера?
— Беспрестанно думаю…
— И какие выводы ты сделал?
В спальне слышались шорохи.
— У нас гостья, — сказал с улыбкой папа.
— A-а, ну я пойду на кухню, не буду вам мешать.
— Ты мне никогда не мешаешь. Это я все у тебя «под ногами путаюсь». Пойди поешь, Любаша приготовила вкусный обед, мы тебя не дождались.
Он запел: «Люба-Любонька, целую тебя в губоньки…»
Я закрыл тихо дверь и вышел на кухню.
Звуки телевизора доносились даже сюда. (Мне нужен был один только ответ.) «Лифчик в руке»…
Есть не хотелось. Голова болела от перенапряжения. От вида врага и от сдерживания. Я уставился в никуда. И так просидел час. Неожиданный телефонный звонок заставил меня вздрогнуть.
— Алексея, пожалуйста.
— Это я.
— Алеша, это говорит Саша Бонштейн, друг Литиной сестры. Мы сейчас к вам подъедем. Вы не против?
— Я… нет, пожалуйста.
— Ваш дом находится напротив актерского кооператива, где… да? Я знаю этот дом.
Ничего не понимая, кроме того, что что-то не так и все это, конечно, связано с Литой, я повесил трубку. А через полчаса начал одеваться.
Когда я вышел, машина вишневого цвета уже ждала около подъезда. Он вышел, открыл мне дверь, и я сел сзади. Впереди сидела Вера, все поздоровались. Саша сразу спросил:
— Это тот дом, где была Лита?
Дом стоял прямо напротив, через небольшой заброшенный холм. Не хотелось говорить, и я кивнул.
Саша включил мотор, и мы поехали наверх.
— У меня знакомые там живут, — нарушил он молчание.
— Алеша, — сказала Вера, — мы не просто приехали. Мы хотим отвезти тебя к одному врачу, чтобы он с тобой поговорил.
— О чем? Я не болен.
— Этот разговор будет не о тебе, а о Лите. Он знает, что она несколько дней назад стала женщиной. И хотел бы обсудить кое-что с тобой и спросить. Это очень поможет Лите пережить то, что случилось.
— Какое отношение имеет врач к краже?
— Какой краже? — спросила Вера.
Водитель перебил ее, многозначительно посмотрев:
— Алеша, это особенный доктор. Ты очень можешь всем помочь. Пожалуйста, сделай это ради Литы.
— Хорошо — согласился я.
Как это ни парадоксально, я знал здание, к которому мы подъехали. Напротив с курса жила девочка.
— Это венерологический диспансер?! — воскликнул я.
— Он, видимо, принимает иногда. Мы не знаем деталей, нам дали только адрес и имя, — произнесла Вера, — врач.
Саша открыл дверь и взял меня за руку. Я колебался.
— А где Лита?
— Она уже здесь была… раньше.
Я абсолютно ничего не соображал. А они вели меня под руки на второй этаж. Как будто боялись, что я вырвусь или убегу.
Вера заглянула в облупленную дверь и таинственно прошептала.
— Заводите, — раздался голос, и меня скорее запихнули в дверь.
Яркий свет ослепил глаза.
— Садитесь, — почему-то скомандовал голос.
Я сел.
— Имя?
— Алексей.
— Фамилия?
Я назвал.
— Год рождения? Возраст? Адрес? Какое образование? — посыпались вопросы.
Я нервно отвечал.
— Вы когда-нибудь болели венерическими заболеваниями?
За столом сидел мужик, мало похожий на врача, с лицом, побитым оспой. С цепкими проникотиненными пальцами, продолжением коротких горилловых рук. Я обернулся на дверь. Она была заперта на ключ. На кушетке сидела медсестра.
— А вы? — спросил я.
— Отвечать на мои вопросы! — рявкнул он.
Я задумался. Но волновал меня не он. А ловушка.
— Итак?
— Нет.
— Ни разу не болели?
— Никогда.
— С кем вы состоите или состояли в половой связи?
Как мерзко можно выворачивать русский язык.
— Ни с кем.
— А эта девушка, сестра которой вас доставила?
— Это случилось несколько дней назад.
Господи, всего неделю назад! Как я сюда попал?
Что я здесь делаю?
— После нее вы с кем-то еще имели половую связь?
Я посмотрел на него.
— Не успел, — ответил я.
— Раздевайтесь, я вас осмотрю.
— Зачем? — Я был ошеломлен.
— Вам объяснят. Снимите брюки и опустите трусы. Я не успел ничего понять, как они с медсестрой навалились на меня и начали раздевать.
— Вы, по-моему, что-то путаете. Меня привезли для беседы с врачом…
— Я вас осмотрю, а потом с вами побеседуют.
Его никотиновое рябое лицо наклонилось к моему паху. Пальцы взялись за мой пенис и стали с силой давить и нажимать.
— Мне больно.
— Потерпи, не умрешь!
Я дернулся, медсестра схватила меня сзади за плечи.
— Стоять смирно! — раздалась команда.
Почему они мной командуют?
Помастурбировав резко взад-вперед мой пенис и бросив, он перешел к заду. Его цепкие гладкие пальцы схватились за мои половинки и стали их мять, сжимать и раздвигать.
Рябизна его лица раздражала, а цепкость наглых пальцев бесила. Он наклонился так близко, разглядывая кожу, что казалось, сейчас ткнется своим толстым носом в мой анус. Он все мял и давил. Как будто искал какие-то следы. Потом неудовлетворенно откинулся.
— Ничего, ну-ка, посмотрите вы.
Медсестра склонилась к коже на моей попе. Я разглядывал, как она разглядывает мой зад.
— Абсолютно ничего. Ни одной точки, ни одного следа.
— Дайте склянку, пусть помочится. Хочу на всякий случай проверить мочу, хотя канал абсолютно чистый. И вокруг отверстия — все розовое. Железы не вздутые, нормальные, ни малейшего симптома.
— Мочитесь, — сказала сестра, подставив баночку.
Я смотрел на ее руку и думал. Думал.
Я брызнул мимо, и моча попала ей на руку. Она подняла голову и взглянула мне в глаза:
— Аккуратней.
Мне захотелось помочиться ей прямо в лицо.
— Достаточно. Одевайтесь! — скомандовал врач.
Все его оспы выражали сожаление, что он ничего не нашел. А что он искал?
Рябой дегенерат рассматривал мою мочу. Застегнувшись, я вышел из отпертой двери. «Доставщиков» нигде не было. Я спустился со второго этажа.
Машина стояла прямо у подъезда. Дверь сразу распахнулась. Вера извиняющимся тоном произнесла:
— Мы боялись, что ты не поедешь, мы понимали, что ты здесь вовсе ни при чем. Но они хотели исключить даже вероятность гипотезы, чтобы точно знать.
— Как это все понимать?! — процедил я.
Наступила тишина. Бонштейну было сорок пять лет, хотя выглядел он на десять лет моложе.
— Алеша, я тебе сейчас кое-что скажу. Только ты должен быть мужчиной. (Я дико напрягся.) — Литу изнасиловали. Сначала напоили, а потом изнасиловали. Она боялась тебе сказать: было групповое изнасилование. (Я задохнулся.) Но это еще не все. Один из насиловавших болен гонореей и заразил ее. (Я стал пытаться схватить воздух ртом.)
У меня все поплыло. Я думал, сейчас растворюсь и исчезну. Но он продолжал:
— Она рассказала следователю, что стала женщиной пять дней назад — с тобой. Поэтому он попросил нас проверить, не болен ли ты…
— Что?!
— …чтобы исключить всяческую возможность и иметь прямое доказательство, что это тот, другой. Мы должны были сделать это сегодня вечером — для следствия. Чтобы помочь Лите…
Я сидел ошеломленный и раздавленный. Меня душила ярость на нее: предавшую, солгавшую, обесчещенную, обесчестившую.
— Значит, она заражена?
— Да.
Мне хотелось взвыть, закричать, зарычать, взреветь: все что угодно, только не венерическое заболевание. Только не это. Меня душило от озноба. Горло сводила судорога.
Я не знал, что сейчас вся моя жизнь переворачивается.
Дыхание с хрипом вырывалось из горла. Лицо Веры округлилось и расплылось…
— Саша, ему плохо!
— Не волнуйся, мы сейчас отвезем тебя домой.
Это последнее, что я услышал.
Папа открыл дверь:
— Что случилось, сынок? У тебя лицо белее мрамора.
Я молчал. Я не мог говорить. Мне нужна была вода, внутри душило.
— Ты меня не послушался?.. Ты хочешь, чтобы я в это вмешался?
Не дай бог! Я заскочил в ванную и захлебнулся холодной водой.
Тело дрожало, внутри трясло, колотило. Руки были холодные, пальцы непослушные. Заморозив гортань, я захотел чаю.
— Алексей, вам сделать чаю? — спросила Любаша, вошедшая на кухню.
Сделав, она бесшумно удалилась.
Почему это происходит? Остановись все, исчезни! Мне больно, мне страшно. Я не хочу этого. Не хочу. Она же только что была девушкой. Невинной. Нетроганой. Нецелованной. Как же все запачкано. Как же все изгажено.
Мои зубы стучат о край стакана. И ломают его, течет кровь из губы. Неужели я вскрикнул? Входит папа, кровавый чай. Он что-то говорит, говорит, говорит.
Потом относит на диван-кровать. И кладет руку на лоб. Я начинаю бредить:
— Только не на этот диван… Диван… не этот…
И проваливаюсь в тартарары.
…Утром я захожу в гулкое здание своего института, в середине которого пустота. Предлекционная беготня, звонок, и все стихает. В аудитории половина студентов из ста двадцати. Ее среди них нет. Для того чтобы ей собраться и накраситься, нужен час. Иногда полтора. Поэтому часто она появляется ко второй половине. Или второй лекции. Воображая, видимо, что преподавателей волнует ее внешность и вид, а не посещаемость. Сегодня она будет избегать меня или, наоборот, пользоваться защитой публичного места. Хотя это ей не поможет. Ей ничего уже не поможет.
У меня зуд в руках. Я готов задушить ее.
Она появляется в обтягивающем ситцевом платье, блестящем, как шелк. Все оборачиваются, она считается красивой на курсе. Вернее, необычной, экзотичной, пленяющей — не могу найти слова, — с классической фигурой, выточенными бедрами и зовущей формой ног. Я вздрогнул. Голыми ногами… Их раздвигали. Когда вставляли…
Я дернулся и попытался вышибить секачом эти мысли из головы. Я обжигаю ее взглядом. Она не поворачивается, сидит, глядя на лектора. Головка змеи на лебединой шее. Волосы уложены волосок к волоску. Лита делает полуповорот головой и замирает, не решаясь встретиться с моим ненавидящим взглядом. Я сижу выше и по диагонали испепеляю пространство. Так солгать! Я забываюсь в своем взгляде, он утыкается ей в щеку, профиль, лицо. Она не смеет повернуться и отворачивает голову в другую сторону. Я вижу ее затылок, волосы, вздернутые наверх, стан шеи, внизу которого лежит шелк платья. Ситец касается ее кожи, которую сгребали, мяли, лапали, сжимали, раздвигали, вставляли… Я наливаюсь дрожью. Они лезут, эти мысли, лезут. Не могу их остановить, ни убить, ни задушить, ни прогнать, ни испепелить. Голова начинает опять раскалываться. Кажется, я сейчас… Звенит звонок. Я выскакиваю на улицу, мне нужен воздух. Тихая, как переулок, улица. Сзади слышу шаги. Не поворачиваюсь, мало ли кто.
— Алеша… — она уже рядом. Я ускоряю шаги. — Я… я очень виновата, я все объясню.
Я желал, не делая этого. Я задыхался от…
— Можно… мы где-нибудь сядем? Я не могу на бегу. — Звук ее каблуков едва поспевает. Эти же босоножки… А что делать, если… Она хочет быть модной.
Заброшенный сад-парк клинической больницы, одинокая лавка, покуроченная временем, ни души.
Она садится на лавку, задирается платье, обнажая ноги. Колени сжаты вместе. Ах, эти колени, какие чувства они во мне возбуждали… Как тетива, кожа. Все высочайшего качества. И все это — испорчено, изгажено, испачкано, заражено. Господи, заражено! Из-за глупости. Глупости ли…
Она поднимает лицо и смотрит:
— Мне страшно твоих глаз… Я знаю, мне нет прощения. Я одна… во всем виновата.
— Это наш последний разговор. Правду, одну только правду. Хочу знать я! — Голос обрывается в крике.
Она не испугалась, только как-то надорвано взглянула. И пошла навстречу…
— Одну… правду… Алешенька… Спрашивай, спрашивай, я все отвечу!
— С начала, мы все пройдем с начала, по штрихам, по деталям. Не упустим ни одной штришинки. Ни одной детали, чтобы тебе было понятно, кто ты такая.
— Ни одной деталинки…
— Ты меня передразниваешь?!
— Что ты, Алешенька, упаси господи. Я все скажу, как ты пожелаешь. Все!
Я отвел взгляд от ее груди. Притягивающе обернутой ситцем. Ее грудь вызывала у меня… Несколько дней назад она была нетронутой, ладной, высокой, упругой, не лапаной, выскакивающей из лифчика, как…
Я крутанул головой:
— Значит, тебя обокрали? Ложь первая! Ты солгала!
— Да, я солгала. Я не знала, как сказать: ну что же я могла сказать… Я боялась… сделать тебе больно.
— О чем я тебя просил? О чем я тебя предупреждал?
— Чтобы я всегда говорила правду. Одну только правду.
— Ты это сделала? Нет!
— Я буду говорить, я буду говорить одну только правду. Но… ты простишь меня, простишь?!
Она захватывает мой взгляд, всматриваясь в глаза.
— Простить — за что? Что ты себе переломала всю жизнь?.. Что ты на пятый день, как стала женщиной, на пятый… — вскричал в гневе мой голос.
Она схватила мои руки:
— Я знаю, Алешенька, я знаю. Я такая дура. Только не переживай так, только ты не переживай так. Я не могу видеть твое лицо таким. Я не верю, что я это сделала, это страшная бессмыслица.
— Почему ты оказалась в чужой машине?!
— Я устала. Это было такси, они сказали, что подвезут к стоянке…
— И как тебя подвезли?.. Ты довольна?! Конечно, тебе же всем нужно было показать свои ноги. Новую замшевую юбку.
— Меня никто не интересует. Я хотела нравиться только тебе.
— Почему же ты поехала в ресторан?! С неизвестными, первыми встречными мужиками!