Ежедневно тысячи и тысячи ног проходят мимо нее по Елисейским Полям. Тысячи глаз впиваются в нее. Жены дружно толкают своих мужей локтями в бок, чтобы те наконец захлопнули разинутые рты. Франция распростерлась у ног Делии. Участь ветрогона незавидна. Все его мысли о том, как удержать возле себя эту женщину. Новый роман каждые два-три месяца — минимум, чего ему следует опасаться. Однажды он умрет от сердечного приступа. Нет, этого я ему не желаю.
— Рад видеть тебя, Делия, — произнес я.
Я мог бы сказать лучше. Каждый день мне на ум приходила первая фраза нашего разговора, и всегда более удачная, чем эта. И сейчас я выразился бы не хуже, если бы подумал пару секунд. «Рад тебя видеть», — после тысячи ста семидесяти шести дней воздержания. Плюс ко всему убийство. Хотя это уже совсем из другого романа. Кровавое преступление между строчек, между жизней, между мной и ею. Человек в красной куртке и его приятели из тюремной столярной мастерской — вот мои нынешние ночи. А ее? Французские кровати?
— Почему ты здесь, Ян? Что произошло?
Делия замахала руками, растопырив пальцы, словно хотела высушить покрытые лаком ногти. Однако ее участие казалось искренним. Она всегда умела заниматься несколькими делами сразу, при условии, что они задействовали разные уровни сознания. Почему нельзя сочувствовать человеку и красить при этом ногти? Делия проявляла внимание и отворачивалась, смотрела куда-то в сторону и на меня одновременно. Ей нравилось разнообразие, и любила она сейчас полную мне противоположность.
Я присел рядом с ней. Ее запах показался мне чужим, уголки рта стали острее, ноздри шире. Наверное, влияние горного воздуха. Или рядом с Жаном Лега так его не хватает? У меня всегда найдется для нее воздух. Если ей потребуется, я задержу дыхание и поделюсь с ней. Ее парижский взгляд скользил по моим волосам, словно я был ищущим утешения мальчиком, у которого отняли мяч. Да, именно таким здесь самое место. Несколько скорбных морщин облагородили ее лицо. Она тряхнула головой — и в глазах отразилась жалость, граничащая со страхом, пренебрежением или желанием немедленно поставить меня под душ.
— Со временем все прояснится, — ответил я.
Никакого душа. Я чистый. Разве я обязан что-нибудь говорить? Объясняться с ней, подбирать слова? Кому, как не ей, все должно быть и так понятно! Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Она, как никто, близка всему этому.
— Ты хорошо выглядишь, — заметил я.
Ведь она меня больше не любила.
— Спасибо, — прошептала Делия и пожала плечами. — Ян, я тут, чтобы…
Я заткнул уши, не касаясь их руками. Я умел это делать со школьной скамьи. Это ее «я здесь для того, чтобы» представляло для меня опасность. Что она хотела сказать на сей раз? «…чтобы проститься с тобой навсегда»? «…чтобы сказать, что мы с Жаном собираемся пожениться»? «…чтобы объявить, что я на четвертом месяце»? Я боюсь таких предложений, и они всегда появляются, когда я их боюсь.
Тогда, в конце нашего с Делией тринадцатого лета, меня пугало, что я могу ее потерять. Моя жизнь была для нее слишком спокойной. Моя дорога — слишком широкой, плоской и наезженной. Однажды в редакции «Культурвельт» вахтер сообщил, что ко мне пришли. Это была она, женщина из иного мира. Она отвела меня в сторону и прошептала: «Ян, я здесь для того, чтобы сказать тебе, что я от тебя ухожу». — «Почему?» — удивился я. «Потому что».
Объяснение читалось в ее взгляде.
— Ян, ты слышишь меня?
Не слышу. Но это уже упрек, значит, я что-то пропустил.
— Ян, я тут для того, чтобы помочь тебе выбраться из неприятностей.
«Из неприятностей» меня разочаровало. Но оно ничего не требовало и не отнимало. Даже вызвало во мне нечто похожее на благодарность. Кроме того, оно указывало на определенный формат. Визитная карточка. Делия выложила ее на стол и обвела по периметру большим и указательным пальцем, словно живописную миниатюру.
— Это лучший адвокат, которого можно найти для такого дела, — сказала она.
«Для такого дела»? Разве мой случай не единственный?
— Паскаль Бертран, площадь Виктории, 14, Париж.
Красивый шрифт.
— Это друг… — Я задумался, потому что нужное имя вылетело у меня из головы.
— Да, Жана, — кивнула она.
И как она это сказала? Будто только что выклянчила у Жана пропуск в рай.
— Паскаль вытащит тебя отсюда, — заверила Делия.
Отсюда? О боже, знала бы она, как нелегко было мне сюда попасть!
Я кивнул. Самая большая моя сила и слабость в том, что я соответствую ожиданиям. Люди привыкают к этому. И если однажды я обману их, мир вокруг меня рухнет.
— Паскаль может уже сегодня поговорить со следователем, — продолжила Делия.
Да, следователь! Она все еще здесь? Неужели она все это слышала, наблюдала за нами, протоколировала?
Похоже, лак на ногтях уже высох, и теперь Делия нетерпеливо барабанила пальцами по столу. Этот тип, сообщила она, долго работал в Гамбурге и выиграл там все крупные процессы. Я уже ненавидел его. Справедливость не имела больше никакого отношения к моему делу. Вопрос заключался в том, «проиграем» мы или «выиграем». Финансовая сторона — не моя забота, успокоила она.
— Я не возьму с тебя ни евро, Делия, — возразил я.
Она нежно улыбнулась мне. Разве она предлагала мне свои деньги?
Я уже протягивал ей руку, чтобы попрощаться. Пора заканчивать с благотворительностью. Ветрогон, наверное, заждался в такси. На вечер, вероятно, намечена культурная программа. Надеюсь, Жан заблаговременно позаботился о билетах в оперу? В это время с ними могут быть проблемы. Даже у звезд французской литературы в таком блистательном сопровождении. Прощай, Делия! Я не хочу больше быть объектом твоего сострадания, мне предстоят дела поважнее. Я возвращаюсь в камеру, где буду ждать суда.
Делия схватила мою руку и сжала ее. Какая тонкость, какой такт! Разумеется, этому она научилась во Франции. Она пристально посмотрела мне в глаза, будто вселяя мужество. «Держись!» — говорил мне ее взгляд. Или, может: «Посмотри, у меня новая тушь от „Виши“». В конце концов, какая разница?
Я знал, что выйду из этой комнаты в паршивом настроении. Мне оставалось произнести еще несколько слов, которые могли бы смягчить удар. Наклоняясь к ее уху, я все еще не знал, что скажу. «Я до сих пор люблю тебя»? «Ты — моя жизнь»? Нет, роман дописан. «Ты изменилась»? Разве? «Я жду тебя»? Лучше прикусить язык. «Хорошо, что ты пришла»? Ах, если бы это было правдой!
— Делия, чтобы ты знала, — начал я. — Я совершил убийство и признаю себя виновным. Так и передай своему адвокату.
Она скользнула по мне взглядом, опуская голову. На мгновение наши глаза встретились. Это время она была со мной. Мне полегчало.
— Блестящая инсценировка, поздравляю, — сказал я следователю, когда Делия вышла.
Ее ямочки исчезли. Я снова занял свое место. Я всхлипывал и стыдился своих слез. Она же не предпринимала никаких попыток утешить меня. Пусть, так даже лучше.
— Думаю, допрос следует перенести на вторую половину дня, — предложила Хелена.
Я не возражал, оставаясь сидеть с прижатыми к лицу руками.
— Прошу прощения, я не знала… — оправдывалась Зеленич.
Но теперь-то она знала! Я старался не слушать ее, однако слово «свобода», которое я уловил, вернуло меня к действительности.
— Вы не хотите на свободу?
Ее ходатайство одобрили «наверху». Миллионный залог уже внесен.
— Кем? — спросил я.
— У вас много друзей, Ян, — ответила Хелена.
Она сказала «Ян», и ямочки на щеках появились снова. Старалась поднять мне настроение. Только благодаря состраданию окружающих я знал, каким несчастным выгляжу со стороны.
— Подумай, Ян. Если ты сегодня решишься, то уже завтра выйдешь отсюда.
Она говорила мне «ты». Вот как мы с ней сблизились! Зачем же было приглашать сюда эту парижанку?
После обеда мне стало лучше. Теперь я был готов выслушать стенания разносчиков пищи. Они жаловались на тяготы службы, нехватку персонала, сокращения отпусков, дежурства по выходным, сырой воздух, низкое жалованье, семейные проблемы и одиночество, на детей, алименты, сломанные или слишком дорогие спортивные автомобили, бесконечную скуку и безденежье, и так каждый день. Чего стоили мои неприятности рядом со всем этим?
Я принял важное решение. Хелена Зеленич удивилась, как быстро я пришел в себя. Во-первых, никакого освобождения. Я отклонил ее ходатайство. Хочу остаться там, где нахожусь. Она покачала головой. Ох уж эти ямочки!
Во-вторых, никаких парижских адвокатов! Мне не нужен ни друг французского ветрогона, ни победа в суде в ущерб истине. В-третьих, меня не интересует ни один из трех десятков лучших в стране специалистов по уголовным делам, которые в последнее время осаждают мою камеру. Ни один из тех загадочных типов, пытающихся с моей помощью пробиться в высшую лигу. Только бесстрастный, объективный и честный представитель. Пусть это будет положенный мне по закону защитник, услуги которого оплачивает государство.
Мне было приятно видеть ее удивленные глаза. Она полагала, что я уверен в победе, и радовалась. Правда, не понимала почему. И это беспокоило ее.
А потом начался допрос.
13 глава
Во время работы в издательстве «Эрфос» я имел дело с определенным видом рукописей, особенно огорчавшим меня. Речь идет о произведениях с многообещающим началом и безнадежной концовкой. С первых строк они ослепляли фейерверком идей, рассыпавшихся самыми невероятными искрами и посылавших тысячи разноцветных лучей во всех направлениях. Маниакально действующие герои напоминали столбы высоковольтной линии электропередачи, прикосновение к которым угрожало жизни читателя. Действие было подобно извержению долго дремавшего вулкана. Мысль, эмоции, страсти — все било через край.
Однако примерно на трети рукописи аккумулированная в текстовых программах энергия шедевра куда-то рассеивалась, и все сходило на нет. Линия сюжета обрывалась, словно не выдержав напряжения. Персонажи становились плоскими, как игральные карты. Помотавшись еще пару сотен страниц, они достигали долгожданной развязки, точно выброшенные на берег останки потерпевшего крушение корабля. Каждый раз, покончив с таким романом, я вздыхал со смешанным чувством облегчения и досады: «Слава богу, готово! Но жаль, жаль… что могло бы из этого получиться!»
Случалось, я встречался и с авторами. Как правило, это были большие таланты: блестящий слог, гениальная образность, неподражаемое чувство юмора, безупречное драматическое чутье. Но когда я видел их изгрызенные ногти, искусанные губы, вздувшиеся вены на шеях, стиснутые челюсти, будто в попытке восстановить пошатнувшееся равновесие между амбициями и действительностью; сверкающие глаза, дрожащие колени, мне становилось ясно: эти люди опустошили себя, выпустив наружу слишком много. Писательское мастерство и бурная фантазия сыграли с ними злую шутку.
Роман созревает где-то внутри. Его вынашивают и терпеливо ждут. Одни переносят его в реальность, другие — на бумагу. Первым писать не следует. Проза, выросшая из самого яркого и глубокого переживания, может оказаться плохой. Но взятая из головы целиком и полностью никогда не бывает хорошей.
— И что же ты им такое говорил, беднягам? — поинтересовалась Хелена.
Шел третий день нашего допроса. Мы беседовали без малого четырнадцать часов и почти закончили. Оставалось только, чтобы один из нас сказал: «Ну, на сегодня все».
Однако ни я, ни она не торопились.
Теперь я был почти уверен: Хелена поверила, что я намеренно убил человека в красной куртке. Я описал ей свои действия в мельчайших деталях, ничего не приукрашивая и не скрывая.
Вот уже сотни раз она, напрямую или косвенно, спрашивала меня: зачем? Ничто во мне не напоминало ей убийцу. Хелена полагала, что достаточно повидала их, наслушалась жизненных историй и описаний совершенных злодеяний во всех подробностях.
Я возражал. Ведь в качестве сотрудника газеты «Культурвельт» я имел дело с не меньшим числом убийц, и они также исповедовались мне с глазу на глаз. Должен сказать, эти люди производили впечатление совершенно нормальных. Под всеми нами зияет пропасть, от нее мы отделены несколькими ступенями падения. Вот только проходим мы к ней по-разному. Преступникам присуща особая сила толчка, позволяющая преодолеть сразу несколько уровней.
— Какая сила толкнула тебя, Ян? — недоумевала Хелена.
Так звучал один из вариантов вопроса «зачем?», ответа на который она так и не получила.
— Это как-то связано с Делией?
Я пожал плечами. «А что в моей жизни не было хоть как-то связано с Делией?»
Раньше я не знал, что Хелена может быть безжалостной. Наш допрос вступил в третью стадию. Если на первой она наказывала меня своим формализмом, а на второй соблазняла ямочками, то теперь Хелена вела меня за руку, взяв на себя роль одновременно союзника и старшей сестры моей жертвы. Она пыталась докопаться до истины и взывала к моей совести. «Почему именно Рольф Лентц?» «Ты его знал?» «Откуда?» «Что у тебя общего с геями?» «Что он тебе сделал?» «Как у тебя рука поднялась убить человека?» «Ты решил поиграть в Бога?» «Как ты смог нажать курок?» «Откуда эта жестокость?» «А о его семье ты подумал?» «Почему в тот момент ты стал другим?» «Что ты за человек?»
Больше всего на свете мне хотелось сейчас обнять ее и не отпускать от себя. Но я не решился коснуться бы и ее пальца, если бы она протянула его мне. Потому что это был палец следователя, неподкупного и несгибаемого. И сейчас он должен был указывать на меня как на виновного.
В ближайшие две недели Хелена планировала закончить и допрос свидетелей. Ей оставалось побеседовать с инспектором Томеком, родственниками убитого, полицейским, которому я сдал оружие, тремя посетителями бара, самим Бобом и юной официанткой.
Официанткой? Ах да, Бразилия… Ту ночь я помнил отрывочно, и это беспокоило меня. Алекс тоже предстоял разговор в суде. «А без нее нельзя?» — спросил я. Нет, это оказалось необходимо. Я расстроился еще больше.
В течение трех недель Хелена хотела окончательно оформить протокол в письменном виде и передать его прокурору.
«На сегодняшний день у него есть все для предъявления обвинения в убийстве», — сказала она. Это прозвучало с угрозой и вызовом. Хелена ждала ответа на главный вопрос, который мог бы изменить ситуацию. Но я только повторял: «Ну, вот и отлично», чем причинял ей боль.
— И что же ты им такое говорил, беднягам? — спросила Хелена.
Если трехдневный допрос можно сравнить с ужином на двоих в итальянском ресторане, то сейчас мы сидели в баре за заключительным коктейлем. В здании уголовного суда все стихло. Приглушенно звучало фортепиано. Свет в коридоре уже погасили, лишь в кабинете Зеленич все еще горела настольная лампа. Это была наша свеча.
В плохом романе я немедленно принялся бы соблазнять Хелену. В совсем никудышном мне бы это удалось. Автору не пришло бы в голову, что я не оправился после ночного приключения в столярной мастерской. Однако сейчас мы оба были готовы опуститься до героев дешевой мелодрамы, вступив в четвертую стадию нашего допроса.
— Жаль, что мы не встретились несколькими неделями раньше, — прошептала она.
— Жаль, — соврал я.
Потому что «несколькими неделями раньше» было уже безнадежно поздно.
Я разглядывал самое миниатюрное в мире черное колечко, сверкающее на самом тоненьком пальчике самой нежной из следовательских ручек. Я почти забыл, зачем здесь нахожусь, и не напоминал об этом Хелене.
Что я сказал бы автору, представившему мне безжизненный роман? «Хорошо», — заметил бы я. В конце концов, кто я такой, чтобы судить? Или на меня возложена обязанность прекратить его мучения последним выстрелом? «Начало просто великолепно, середина, возможно, нуждается в доработке, конец еще не созрел». И, предупреждая уже появляющееся на его лице выражение разочарования, быстро добавил бы: «В целом неплохо, местами даже очень, отдельные пассажи просто блестящи. Вижу в вас открытие года», — я не стал бы уточнять, какого именно.
— Зачем ты это записываешь? — спросил я Хелену.
14 глава
Сорок четыре ночи до Рождества, а потом еще семьдесят две до самого суда пролежала салфетка с посланием Беатриче возле моей подушки. «Бразилия» зимовала со мной. И когда я чувствовал себя потерянным — а это ощущение не оставляло меня, — я трогал пальцами яркие буквы.