Да, я его видел. Редкостно некрасивый человек. В каракулевой серебристой шапке военного фасона, в черном пальто. Приземистый, широкоплечий, ноги очень короткие, не больше трети длины тела, особенно это заметно было сзади. А лицо если не питекантропа, то какого-то древнего человека, тоже темное, как у Валентины, с очень широким ртом, выступающими надбровными дугами. Что ж, они друг друга стоят, подумал я с молодой незлой жестокостью.
Я все чаще заставал Валентину. Не имея подруг, она прикипела душой к моей добросердечной жене, то и дело забегала попить чайку, поговорить. Как только я появлялся, она тут же спешила убраться.
– Привыкла, у нее муж терпеть не может, когда кто-то приходит, – объяснила жена. – Вообще дикий. Запрещает ей краситься, не любит, когда она что-то цветное носит, только темное, если что-то такое наденет, он сразу – для кого наряжаешься?
– Верующий, может? Баптист какой-нибудь?
– Наоборот, даже в партии. Один раз какой-то ее родственник анекдот рассказал политический, он ему: при мне больше таких гадостей не говорите! А ее называет только по отчеству, и даже не Ивановна, а – Иванна. Иванна и Иванна, отчество именем сделал. А она о нем тоже без имени. Муж. Или – он. Или – Самохин, по фамилии. Говорит, он с работы приходит, и, если ужин не готов, все, на целый вечер надулся, замолчал. Хотя и так молчит. Сидит, таблицы составляет.
– Какие таблицы?
– Лотерейные. Где номера проставлять надо.
– «Спортлото», что ли?
– Ну да. После каждого тиража записывает выигравшие номера, графики какие-то рисует. Очень хочет выиграть. Вообще нелепо, да? Такое ощущение, что в одном времени живут люди из разных времен. Вот мы, извини, конечно, но мы все-таки современные, согласись, и вот они – как в пещере у себя живут. Только вместо костра телевизор. Книг, она говорит, почти нет. Только детские, она дочери заранее покупает, на вырост, а он каждую проверяет и, если что-то не так, велит вернуть в магазин. А в магазине не принимают, она на работе продает, у кого дети есть. Смешно, правда? И хорошо еще, ей мать помогает, она совсем старушка, внучку к себе берет, Валентина работать может, а то сидела бы дома, как в тюрьме. Жуть.
Однажды Валентина преподнесла мне роскошный подарок: десяток тетрадей в клетку. 12 листов, цена 2 копейки, с рук дороже. Она работала там, где эти тетради производились, и вот выдали какое-то количество в счет зарплаты. Тогда это бывало – натура вместо денег. Я хотел заплатить, Валентина отказалась наотрез. Только просила не говорить мужу.
– С какой стати я ему скажу? Мы даже не здороваемся.
– Это да, он ни с кем не здоровается. Но – мало ли.
Она говорила так, будто извинялась за каждое произнесенное слово, ее было очень неловко слушать. Я пообещал, что не скажу ее мужу, даже если спросит. Жена улыбнулась, оценив мой юмор, Валентина не поняла, всерьез поблагодарила.
Эти тетради я расшил на листы и целый месяц печатал на них. Клетки немного мешали читать, зато помещалось больше текста, листы были длинней обычных.
Время от времени жена рассказывала новости о Валентине и разные занимательные подробности ее жизни с мужем. Оказывается, он требует от нее близости каждый вечер. При этом гасит свет и наглухо задергивает шторы, что, впрочем, соответствует и ее желаниям. Валентина должна лежать молча и дышать негромко, иначе он обижается и спрашивает: «Чего сопишь?» В дни получки, пятого и двадцатого, со смехом и удивлением рассказывала жена, Самохин предупреждает: «Иванна, сегодня дашь мне раком!»
– Тьфу, неужели так и говорит? – кривился я, очень брезгливый на выражения такого рода и всегда – и до сих пор – предпочитающий заместительные обороты.
– Так и говорит. А она этого ужасно не любит, стесняется, даже плачет. Но не при нем – в ванную запрется и там сидит, заливается. А он видит – нос красный и глаза тоже, ругается, думает, что она простудилась. Ненавидит, когда она болеет.
Как-то вечером я вернулся со смены, когда Валентина выходила из нашей квартиры, и, так совпало, в это же время поднимался по лестнице Самохин.
Казалось, Валентина упадет в обморок. Глядя на мужа со страхом, она забормотала:
– А я тут… По-соседски… Зашла вот… Сахара хотела…
Она посмотрела на свои руки, которые выставила перед собой, сложив пальцы ковшом, будто что-то держала, но там ничего не было, она тут же оправдалась:
– А у них тоже… Вот время какое, даже сахар в дефиците!
Самохин стоят, молчал и слушал. Тень усмешки промелькнула на мрачном лице: ему было занятно наблюдать, как выкручивается Валентина. Потом отдельно осмотрел мою красавицу жену и, похоже, не одобрил. Осмотрел и меня, худого, молодого, волосы до плеч, глаза веселые и наглые. Одобрил еще меньше. И пошел дальше. Валентина заторопилась за ним, на ходу оборачиваясь и разводя руками: уж извините, что так!
После этого она неделю не приходила к нам. И с дочерью своей по вечерам гуляла отдельно, посматривая на наши окна. Жена, не желая ее смущать, в это время не выходила.
А потом вдруг сказала, что Валентина и Самохин зовут в гости.
– Он узнал, что ты в школе работал, что университет закончил, почему-то заинтересовался.
– Ты тоже университет закончила и сама там преподаешь.
– Я баба, он, судя по всему, баб всерьез не воспринимает.
– Ладно, сходим.
Это было в субботу вечером. Встретили нас честь честью, с накрытым, как на праздник, столом. И курица там была, и салат какой-то, и пирожки, и даже вино. Запомнилось, что это был портвейн «Кавказ» в шампанской бутылке, народное название – «огнетушитель». Напиток жуткий, крепкий, отрада алкоголиков, но что-то получше тогда достать было трудно. Зато рюмочки Валентина подала красивые, хрустальные.
Самохин пожал мне руку, представился:
– Валерий.
Мне удивительно показалось, что у него есть человеческое имя, и я тут же, конечно, своего удивления мысленно застыдился, поэтому был с Самохиным почеркнуто вежлив.
Жена моя расхвалила их дочь, которая ползала на полу, во что-то играя, назвала красавицей и умницей, Валентина расцвела, Самохин не обратил внимания.
Чинно сели, выпили, закусили. Валентина, мечась в кухню и обратно, выглядела счастливой: надо же, гости пришли, все как у людей! Мы поговорили о том о сем, в том числе, конечно, о политике, как всегда водится в русском застолье, даже немного поспорили. Я тогда охотно спорил с любым человеком и по любому поводу, не зная еще, что истина рождается в споре лишь тогда, когда ее хотят родить, а это бывает очень редко. В большинстве случаев, как и в любовных нежных делах, важней не деторождение, а сам процесс. Мне не терпелось показать свой ум, оригинальность, широту кругозора, я очень не сразу догадался, что многих это только раздражает – у всех свой ум, своя оригинальность, своя широта.
Но Самохину не терпелось перейти к другой теме, и он перешел.
– Значит, вы на философском факультете учились?
– Нет, на филологическом. Литературу изучал.
– Иванна, ты напутала, что ли? – упрекнул Самохин жену.
Та застыла с тарелкой в руке, виновато посмотрела на меня, на него, оправдалась:
– Валера, я так и сказала, филологический!
– Ну, значит, я дурак! – весело сказал Самохин, подмигивая и как бы говоря: мы-то понимаем, кто сдурил на самом деле, но уж ладно, такой уж я великодушный, прощаю!
– Да нет, Валера… Просто… Наверно, все-таки я спутала.
– Ладно, ладно! Философия, филология, это все рядом. Это высшее образование, а оно недаром высшим называется. А сейчас, значит, грузчиком трудитесь?
– Да. Нормальные деньги.
– Понимаю. Сочувствую. Там же вокруг, наверно, безграмотные, бездуховные люди?
– Да нет, есть разные, – сказал я, вспоминая нашего бригадира-выпивоху Шкляева, который всегда находит нам самую выгодную работу, за это получая привилегию не работать руками, а только наблюдать; могучего пожилого Матвейчука, трижды сидевшего за взломы и грабежи и вставшего на путь исправления, ненавидевшего, когда рядом курят или ругаются матом; балагура Костю, который как раз охотник покурить и поругаться – не со зла, а в силу артистизма натуры; молчаливого Юру Сучкова, человека с выдающимся носом, который в тридцать с лишком лет одинок, постоянно рассказывает о неудачных попытках с кем-то познакомиться, а свои густые и длинные волосы перед зимой химически завивает, чтобы даже из-под шапки они смотрелись привлекательно.
– Нет среди работяг никаких разных! – заявил Самохин. – Я техником среди них двадцать лет кручусь, знаете, что их только волнует? Зарплата и норма! Вечно воют, что зарплата маленькая, а норма большая! И все, и больше никаких интересов. Но я не об этом. Как вы относитесь к теории вероятности?
Вопрос был неожиданным, поэтому я ответил несерьезно:
– Хорошо отношусь.
Самохин хмыкнул. Но снизошел к моей молодости, не замкнулся, не ушел в себя, продолжил:
– Значит, считаете, что всегда есть факторы, которые можно учесть и рассчитать?
– Есть, но мало, – ответила вместо меня жена. – Вон в соседнем дворе на человека сосулька с крыши упала, чуть до смерти его не убила, как это рассчитаешь? Шел себе, шел – и бац!
Самохин посмотрел на нее раздраженно. Он не к ней обращался, что за вольности такие! Валентина страшно испугалась, начала что-то накладывать на тарелку, привстав так, что заслонила собой мою жену, будто защищая ее, одновременно она глянула на мужа просительно, будто умоляла его пощадить наивную женщину, которая не соображает, что говорит. Но тот и сам решил не обращать внимания на пустяки, слишком увлеченный ходом своих мыслей, слишком желая эти мысли высказать.
– Хорошо, возьмем этот бытовой пример, – сказал он мне. – На самом деле и это можно рассчитать. Количество осадков, количество скопившего снега на крыше, температурные перепады, образование сосулек, время, необходимое, чтобы масса сосульки стала выше критической. А еще ведь статистика, количество несчастных случаев в данный период на данной территории в пересчете на душу населения! Я не хочу сказать, что вероятность высокая, но она, что главное, возможна и предсказуема! Ее можно предвидеть!
– Да бред! – воскликнула жена моя со свойственным ей прямодушием. – Дичь какая-то! Хотите сказать, что, если я подсчитаю осадки, снег – что там вы еще говорили? – статистику на душу населения, тогда смогу уберечься? Ерунда полная, простите! Это за секунды происходит, никто не способен подсчитать, в какую именно секунду сосулька рухнет! Только если не ходить там, но как не ходить, домой-то надо попасть, правильно? Вы что, и в лотерею так выиграть хотите? Подсчитать вероятность?
И она кивнула в сторону телевизора. На нем, накрытом кружевной салфеткой, лежала кипа истрепанных по краям тетрадей, из них высовывались листы с цифрами и диаграммами, прямоугольники лотерейных билетов, сверху лежали карандаши, школьный треугольник и циркуль.
Валентину как столбняком ударило, она сидела, ссутулив до горба свою спину, не поднимая глаз. Самохин крепко сжал свой длинный рот и казался жрецом, в присутствии которого надругались над капищем. Помолчав, он встал из-за стола, очень осторожно отодвинув стул. Так осторожничают люди, которые сильно себя сдерживают, боятся собственного взрыва – взять, к примеру, тот же стул и запустить со всего размаха в кого попало.
Деревянными шагами Самохин обогнул стол, пошел к двери другой комнаты, у них было две комнаты, просторно жили, пошел кратким прямым путем, экономя силы. Перед ним оказалась дочь, он отодвинул ее ногой, как неживую, как большую куклу. И девочка безропотно отползла – видимо, привыкла. Самохин скрылся в комнате и аккуратно, но плотно закрыл за собой дверь.
– Извините! – прошептала Валентина.
– Ты еще извиняешься! – возмутилась жена, тоже шепотом. – Хотя зря я, конечно, прости дуру. Испортила все. Мы уйдем, а он тебя теперь заест насмерть.
– Ничего. Я привыкла.
– Валя, если что, беги к нам или вызывай милицию. Я серьезно. Он страшный, я бы с ним ночью в одной комнате не осталась!
– Да нет, ты зря… Он немного… А так… Нормально все. Вы не сердитесь, но идите, пожалуйста.
С этого вечера мы с Валентиной не общались и, конечно, с Самохиным тоже. Она умудрялась так не попадаться на глаза, что я не видел ее неделями. А Самохин, завидев меня, демонстративно останавливался и отворачивался. Я проходил мимо, иногда подмывало сказать что-то ехидное, но хватало ума промолчать.
Потом мы уехали из этого дома, а через много лет я случайно узнал, что их дочь стала чемпионкой области среди юниоров по фигурному катанию. А ведь даже ходить не умела.
Анти-Ганна
…Кресло с полным, бледным, голубоглазым генералом ровно катила навстречу к нему высокая, статная красавица…
Я расскажу, если смеяться не будете. Скажете, что таджик неправильно говорит. К нам в Таджикистан русский приедет, тоже будет неправильно говорить, что смешно?
Я ремонт работал, дача, коттедж, в бригада работал. Мене для отец[2] деньги надо было. Отец на грузовик авария попадал, хозяин штраф большой наложил, а отец нога и рука сломал, работать не мог. Я работал много, на отец все деньги слал. Бригада домой поехала, а я не могу ехать, работать надо, деньги надо, зимой остался. Снег чистил, водопровод чинил, все чинил, все умею, в подвал жил.
Один человек меня позвал, тоже таджик, но живет тут давно, у него гости, он меня показал. Почему я тут, а не дома, спросил. Я отца случай рассказал, он говорил, что незаконный преступлений хозяин на твой отец совершил, отец авария не сам делал, хозяин его грабит. Надо тебе туда езжай и суд подавай. Я говорю, что суд не надо, а деньги надо, суд на пользу хозяин решит, а деньги сам все решит, без всякий суд. Он с гостями возмутился, они спорить начали. А один спросил, сколько отец должен. Я сказал, он смеялся, деньги доставал. А хозяин сказал, что только испортишь человек. Надо не рыбу для человек давай, а удочку давай. И они опять спорили, а я не знаю, зачем мене удочка, кого я буду зимой ловить? Они про меня совсем внимания уже не обращали, я на выход пошел, меня там их дочка догнала. Зайчик маленький мене подарок дала. Мягкий зайчик такой.
Совсем мене плохо, для отец нечего послать, кушать мало, все мало. А потом женщина мене позвала. Маргарита. У Маргарита теплиц во дворе, очень большой, цветок и растений рос, такой тропический, знаете, да? Жарко, как у мене дома, я одна рубашка ходил. Она Саня мене звала. Я Сангин, она на русский способ сделала – Саня. Не пожилая женщина, но не молодая, средняя. Я с ней немного спал. Она мене кино нехороший смотреть показала, там мужчины и женщины секс делают, парнография называется. Они парами там, парнография потому, да? Хотя они иногда и трое там. И четверо там. Я сильно стеснялся, а она мене делать как там велела. Никогда я так не делал, а с ней сделал, она мене деньги давала. Теплица работал деньги отдельно, а это отдельно.
Потом муж ее приезжал, он командировка ездил, мене прогнал, что я не садовник. Маргарита мене квартиру в город сняла, рядом, три километра всего, ко мене приезжала, опять кино смотреть показала, мы опять, что там делают, тоже делали. А деньги совсем не давала, только кушать привозила. Я так не согласился, а она мене ругала и из квартира ночью прогоняла. Я на вокзал ночевал, в полиций ночевал, где попал ночевал, умереть хотел, так не хотел жить. Полиций начальник к себе позвал, у него тоже коттедж, ремонт я там делал, на сарай жил. Сарай холодно, у него там старый войлок рулон, я его нарезал, как кошма, три на низ постелил, три сверх на себя положил, мене тепло стал.
С домашний телефон домой позвонил, мене отец сказал, что Маида, сестра, за хозяин выходит. Как такое, Маида тринадцать лет нет! В наш места правильно считают замуж идти пятнадцать лет, шестнадцать лет, а тринадцать лет только очень раньше замуж девушки выходили, теперь нельзя так, нехорошо. Отец говорил, что загс не будет, никох[3]будет. Я подождать просил, что деньги пришлю, отец говорил, что на март уже свадьба будет.
Я дальше работал, потом полиций начальник узнал, что я Таджикистан звонил, на мене кричал, сказал, что за это штраф будет, и мене не платил совсем. А я уже вся работа кончил. Выгнал мене, ничего не дал.