Я хотел ее хорошенько расспросить о ней самой, но уже было позднее время, и нужно было подумать о еде и ночлеге. Я оставил ее одну в лесу, у дороги, а сам зашел в крайнюю избу села расспросить о фронте и купить чего-нибудь поесть. Купить мне удалось хлеба, масла, вареной свинины. О фронте же я узнал не совсем утешительные для себя вести. Оказалось, что весь фронт в этом районе верст на двадцать занимают офицерские части. Нужно было мне за ночь сделать крюк верст в 20–25 и тогда уже рискнуть под утро пробраться через солдатский фронт.
Поблагодарив хозяев, я ушел. Мою спутницу я застал на том же месте, где оставил. Она очень обрадовалась моему появлению и даже схватила меня за руку.
— Ах, вот и вы. Почему так долго?
Мы пошли опушкой, обошли деревню и верстах в трех от нее, уже в поле, у прошлогоднего стога сена остановились и расположились на ночлег, как у себя дома. При лунном свете хорошенько подкрепились. Она была голодна не менее, чем я. Потом я ей устроил ложе в стоге, а сам сел рядом, в полудремоте охранять ее сон. Она, правда, уговаривала меня лечь рядом, но я отказался. Она быстро заснула. Через некоторое время и я заснул. А под утро, еще до рассвета, проснулся и разбудил ее. Нужно было уже итти. Она лениво потянулась, но потом встала и сказала мне:
— Вы ступайте прямо и не оглядывайтесь, я сейчас буду за вами следом.
Итак, скоро она догнала меня и мы пошли рядом. Тут я стал расспрашивать ее. Она точно близкому другу рассказала мне много поразительных вещей. Во-первых, она оказалась княжною, самой настоящей. Теперь фамилии не помню — не то Барятинская, не то Воротынская, словом, чистокровная аристократка. Была при дворе Николая, имела в Москве богатейший дворец. Революция первая и вторая застали ее за границей — не то в Неаполе, не то в Ницце. Она там жила очень весело и не особенно интересовалась революцией. Но потом, однажды, у нее вышли деньги. Поблизости не было родственников, которые смогли бы помочь. А тут вдобавок приехал к ним некий барон, который стал агитировать за спасение отчизны от большевиков кто чем может. После доклада этого барона в русской эмиграции была произведена запись добровольцев в добровольческую армию. Ну, она и решила поехать. Продала свое имущество и отправилась в деникинскую армию сестрою. Стаж сестры она уже имела еще со времени войны 14 года. Приехала в армию. Сначала все было хорошо. Но потом, когда ее послали в полк, стало плохо и скучно. Замучили приставаниями офицеры. «Такие наглые, такие циничные, — говорила она — и я решила уйти, где — нибудь встретить знакомого по дороге. Я этих белых теперь ненавижу».
Я внутренне улыбнулся. «То-то ты, — подумал я, — пунцовая».
— А не жаль вам прежней жизни? — спросил я.
— Очень жаль, — простодушно ответила она. — Но что же будешь делать? Ведь у меня были выезды, балы, был будуар. Вы знаете, у меня был малиновый будуар, такая прелесть! Я не могу никак забыть. Потом в моем доме в Москве была мраморная колоннада в саду. Я очень любила эту колоннаду. Там было много статуэток. Особенно мне нравился разящий амур. Это было такое дивное произведение искусства. Вы любите скульптуру? Я очень люблю. Затем у меня было много хороших знакомых. Многие из них мне нравились. Ну, да прошлого не вернуть!
— Почему?
— На стороне красных сила. Белые были уже под Москвою — теперь за 500 верст от нее. Ну, да оставим этот скучный разговор. Вот я не знаю до сих пор, кто вы, мой спаситель.
Я ответил с улыбкой: я чекист!
— Чекист, — с состраданием произнесла она, — бедненький. Давайте, бежим за границу. Там у меня есть знакомые, и я вас устрою как-нибудь.
Я так искренне расхохотался над ее предложением, что она смущенно залепетала:
— Что вами, что с вами?
— Благодарю за покровительство, но отказываюсь. Скоро за границею будет Чека, и тогда я отправлюсь за границу.
Но как бы там ни было, я решил с нею перейти фронт. Я немного успокоил ее, сказал ей, что там она будет во всяком случае в большей безопасности и что я окажу ей там всяческую помощь советом и делом. Я тогда говорил искренно.
Перед рассветом, когда начали тухнуть яркие звезды, мы были у реки. Часть ее находилась в наших руках, а часть у белых. Нужно было достать лодку и, пользуясь темнотою и туманом, сплошной стеною висевшими над рекою, подняться по реке несколько верст вверх.
Лодку мы нашли у деревянного моста через речку; она лежала, вместе с десятком других, вверх дном на песке, привязанная канатом к столбу. На мое счастье я не забыл захватить с собою перочинный ножик, а то нам бы с канатом голыми руками ни за что не справиться. Я посадил мою спутницу резать канат, а сам пошел вблизи поискать чего-нибудь, что бы заменило нам весла, так как весел у лодок не было. После непродолжительных поисков, я нашел две широких доски и один большой шест. Нужно было спешить, и я почти бегом вернулся к лодкам. Вместе с спутницей перетащил лодку к тяжело-плескавшейся темной воде, посадил ее на руль, а сам стал орудовать шестом и досками, в зависимости от глубины реки.
Уже стало светать, и я очень спешил проехать нужные нам 2–3 версты.
Тихо плескалась вода под ударами шеста. Но кругом в тумане ничего не было видно. По моим расчетам, мы уже давно проехали три версты, но я все еще продолжал толкать шестом лодку. Сквозь туман начали проглядывать близкие к нам берега. Я скала спутнице, чтобы она правила к левому берегу реки. Я был уже глубоко убежден, что мы цепь белых оставили позади.
Звезды уже к тому времени совсем погасли и загорелся восток. Когда мы уже подъезжали к берегу, то нас обстреляли. Пули цокали, попадая в воду и одна даже угодила в нос лодки. Я стал кричать, чтобы не стреляли, что мы свои. Стрельба прекратилась, и чей-то низкий голос с берега прокатился по воде «Прича-а-аливай!». Все-таки с некоторой дрожью я стал толкать лодку к берегу. «А вдруг, — думал я, — здесь не наши, а белые?» На страхи мои были напрасными. На берегу нас встретили красноармейцы сторожевого поста. На посту находились два пулемета, и если бы я продолжал грести дальше, то не миновать бы нам смерти. Начальник поста уже отдал приказ пулеметчикам обстрелять лодку. Я сказал начальнику поста, чтобы он нас тотчас же отправил в штаб полка или бригады, в зависимости от того, что ближе. «Срочное донесение», — сказал я. Он недоверчиво посмотрел на нас, но, не задерживая, направил в штаб дивизии, который находился в двенадцати верстах от поста. Разумеется, нас предварительно обыскивали, и у меня отобрали браунинг. Мы, под охраною четырех красноармейцев, через полчаса отправились в путь. Красноармейцы в пяти верстах от поста в селе достали две подводы, и дальнейший путь мы ехали на подводах.
В штабе дивизии я поговорил с военкомдивом, который оказался моим старым знакомым. Он угостил нас обедом, расспросил у меня про положение в отряде и губернии, затем затребовал автомобиль, и мы, уже без стражи, шоссейной дорогой, поехали в штаб армии. Штаб армии помещался в восьмидесяти верстах, в губернском городе Б. Прибыли в штаб армии в первом часу дня. Я попросил шофера подвести нас особому отделу армии.
В комендатуре особого отдела я застал хорошо знакомого мне чекиста Ершова. Когда мы вошли в помещение, то он долго смеялся надо мною и над моей спутницей, которую его насмешки приводили в сильнейшее замешательство. Я попросил его устроить ее где-нибудь поблизости со столом и дать ей на одежду. Ершов посмотрел на меня с удивлением, но все-таки отдал распоряжение. Сам же я, не переодевшись и не отдохнувши, пошел с Ершовым к начальнику отдела с докладом. Начальник отдела уже знал о нашем прибытии и ждал меня с нетерпением. Узнав, что из Н-ской губернии из партизанского отряда с донесением, он вызвал по телефону к себе начальника политотдела армии, начальника разведывательного управления и командующего армией. До их прихода я рассказал ему подробно наше положение и положение городской организации. Рассказал и о последней забастовке в городе.
— Только не знаю я, что теперь с забастовщиками, — сказал я в заключение.
— Они уже стали на работу, силой заставили, — сообщил мне начальник отдела. Я искренне похвалил отдел за хорошо поставленную информацию. Затем мы немного помолчали. Прервал молчание Ершов. Он поставил вопрос сразу ребром;
— Откуда ты, Федор, раздобыл эту аристократическую особу и на кой чорт ты ее сюда привез?
Хотя я был подготовлен к этому вопросу, но все-таки в такой форме он меня озадачил. Я с минуту подумал и затем, посмотрев на друзей, рассказал им все по душам, как и что было. Когда я сказал о своем чувстве к ней, то Ершов так громко рассмеялся мне в лицо, что я даже тогда почувствовал, что сказал какую-то глупость. Я знал Ершова, как человека, хотя и грубого, но откровенного.
— Не ожидал я от тебя такой глупости, Федор, — сквозь смех кричал Ершов — ну и дурак же ты, братец… Ну, что у тебя с этой княжною общего? Просто ты должен хорошенько разрядиться — а то вон какой бугай! Ха-ха-ха! Вот уже разодолжил.
Глядя на него, смеялся и начальник отдела. Но он смеялся как-то беззвучно, по-отцовски.
— Нет, — пытался оправдаться я, — по моему она все-таки выше того, что вы о ней думаете. Потом, она сущий ребенок в вопросах классовой идеологии и политики. Она неспособна к действию.
— Хорошо, хорошо, — отмахнулся от моих слов начальник. — Я ее прощупаю хорошенько и, поверьте мне, я вам точно скажу, чего она стоит… Когда думаете уезжать обратно?
— Завтра же.
К этому времени пришли старшие начальники армии. Они рассмотрели сводки и решили совместно с нашим отрядом и городской организацией выступить на завтрашнее число, так как фронт был уже от города в двадцати верстах. Постановили завязать связь с городом, написать ряд воззваний в городскую организацию и в партизанский отряд. Часть из воззваний решили разбросать с аэропланов, а несколько рукописных экземпляров передать со мною. — Затем собрание закрылось, и я отправился на квартиру к Ершову.
Через час после моего прихода на квартиру Ершова, меня вызвал по телефону начальник особого отдела. Я передам мой разговор с ним дословно.
— Я только что отпустил Волконскую, толковал с ней около двух часов.
— Да?
— Она на самом деле кое в чем сплошная дурочка, но не настолько глупа, как это вам показалось.
— Гм. Ну?
— Мы с нею нашли общий язык. Она, оказывается, очень любит деньги вообще, из чьих бы они рук не шли… Я нанял ее на службу в Чека.
— Как?
— Да, представьте себе. Даже не пришлось принять методов уговора или воздействия. Как только она услышала от меня, что она за какие-то сведения, даваемые нам из кругов нашей восточной эмиграции, будет получать известное количество денег… слушаете? которых ей хватит на будуар, духи и хотя бы маленький выезд, так — вы не поверите — она стала умолять меня дать ей эту работу.
— Да что вы говорите?
— Да. Я затем пытался ее попугать перспективой обычного конца всех шпионов. Но она не испугалась. Поверьте, у нее большой авантюристский талант. Она нам будет очень полезна. Ведь она там будет вхожа во все высшие сферы.
— Так-с. — Я не знал, что делать с телефонной трубкой. Она у меня горела в руках.
— Я ей выдал вперед денег и документы. Завтра она вместе с вами и еще одним заграничным сотрудником переходят фронт и едут за границу. Я ей сказал, что каждый ее шаг будет нам хорошо известен и что в случае чего… Но она меня обнадежила тем, что она человек честный и благородный и будет честно работать кому служит.
— Гм. Хорошо… — Только и нашелся сказать я.
— Вы зайдите к ней, она просила, чтобы вы зашли к ней. Адрес спросите у Ершова. Ну, пока. Вы очень хорошо сделала, что перетащили ее сюда. Перед отъездом зайдите ко мне, ну хотя бы завтра утром. Пока, — до свиданья.
Звонок прозвонил отбой, а я все еще стоял у телефона с «очень выразительной дурью на челе», как сообщил мне потом Ершов.
За чтением газет, журналов и материалов я совершенно забыл о существовании моей княжны. Уже хотел ложиться спать, так как час был поздний — около двенадцати часов ночи, уже я стал раздеваться, как слышу, Ершов зовет меня к телефону. Подхожу. Беру трубку, спрашиваю:
— Кто звонит?
— Противный, противный, противный! — раздался голос княжны. — Как не стыдно, до сих пор не пришел. Это не по-дружески.
— Занят был.
— Занят был!.. И слышать ничего подобного не хочу. Слушайте — чтобы вы сейчас же пришли ко мне. Я вас жду уже несколько часов. Противный, противный. Я вас жду.
Я отошел от телефона. Сначала мне не хотелось итти к ней. Я чувствовал себя точно обиженным. Но потом меня все-таки потянуло видеть ее. Я не совсем решительно спросил у Ершова адрес ее квартиры и спешно вышел на улицу. Сердце во мне почему-то замирало… По дороге я выругал себя хорошенько, пытаясь таким образом успокоиться. Но и ругань не помогла.
Поместили ее в военной гостинице, в отдельном номере. И гостиницу и номер я разыскал скоро, но почему-то несколько минут стоял в нерешительности перед маленькой стеклянной дверцей. На матовом стекле по временам появлялась чья-то тень. Наконец, меня загнал в комнату какой-то военный, подозрительно посмотревший на меня. В комнате было уютно. В темноте вырисовывались ширмы, кровать, мраморный умывальник и стол с электрической лампой под голубым абажуром.
— Идите сюда, противный, — раздался ее голос из глубины кресел в тени. Я подошел к ней и сел рядом на стул.
— Ну, говорите, где пропадали?
Я повторил, что был занят.
— Есть хотите?
Я сознался, что хочу.
— Я вам сейчас устрою поесть, — сказала она. Легко подбежала к небольшому столу у кровати и принялась там возиться с баночками и хлебом. Я невольно залюбовался ее фигурой. Распущенные пышные волосы спадали волнистыми локонами до пояса. Одета она была в каком-то легком, полупрозрачном свободном платье, из-под которого вырисовывалась полная женская фигура. Через несколько минут она смастерила мне вкусный ужин. Тут было много вещей, о которых я не мог и мечтать в нашей обстановке. На столе стояли в коробочках какие-то рыбки, ветчина, сыр и другое. Я недоумевал. Спросил, откуда она все это достала.
— За деньги все можно достать, — отвечала она, — даже в стране большевиков. — На это я ничего не мог возразить и принялся есть. Она подсела возле меня и все время шутила. Напевала веселые песенки на неизвестном для меня наречии. Шутила надо мною и, наконец, заразила меня своей веселостью.
«Эх, — махнул я рукою, — повеселиться можно». Да и если бы я хотел, братцы, то все равно тогда не сумел бы сохранить серьезность.
Она полушутливо, полусерьезно стала болтать о том, что она будет делать за границей. В тон ей я стал пугать ее тем, что с ней может случиться там.
После ужина мы расселись в креслах и разговорились.
— Что вы думаете относительно вашей будущности? — спросил я у нее. — Вы многим рискуете, взявшись за эту опасную работу.
— О, я о будущем не думаю… это пустое занятие, мой спаситель. А риск — это моя стихия. Я люблю, когда у меня замирает сердце и звенят нервы.
— Но вы бы могли найти себе работу менее опасную и которая бы идейно вас удовлетворяла.
— Ах, вы так смешны — меня физически, а стало быть и идейно удовлетворяет полная приключений, беззаботная жизнь.
— Я хотел сказать, что между теми, т. е. нами, кому вы взялись служить, и вами, слишком мало точек соприкосновения.
— Нет, вы невменяемы. Большой ребенок. Ну, какая точка соприкосновении может быть более прочной, чем деньги? А я буду от вас в этом отношении зависеть.
— Но неужели ваши симпатии не на той стороне?
— Какой вы, право, чудак! Все это просто глупые слова. Белые, красные. Я не знаток в политике, но поверьте, что вы мне также милы, как хотя бы мой хороший петербургский знакомый, князь Жорж. Вы такой взрослый и говорите такие пустяки.
— Ну, хорошо, — пробовал я перейти в атаку по последнему пункту, который я считал наиболее чувствительным у каждой женщины. — Ну, хорошо, допустим; но неужели вас не привлекает перспектива домашнего очага?