На книге Кейт видит свою фамилию, выведенную золотыми буквами. Шоун.Она бережно берет книгу. Спереди напечатано: Боль и радость текста Э.Шоун.Текст — это так телетекст по телевизору, когда ты нажимаешь кнопку TV/MIX на пульте. Кейт раскрывает книгу, и оттуда на коврик выпадают фотографии. Она замирает, но ее бабушка не просыпается. Кейт нагибается, чтобы поднять снимки; на обоих изображен ребенок в саду. Похоже, снимки старые — еще тех времен, когда цвета быстро блекли, ее еще на свете тогда не было. Она кладет книгу на место, поверх журналов, впритык к часам с вмонтированным в них радио. Неплохая идея — иметь часы, в которых есть еще и радио!
Рот у бабушки приоткрыт, у нее из горла вылетают какие-то звуки. Кейт встает на цыпочки — так ей видны верхние зубы бабушки. Они очень белые. У бабушки Катрионы есть вставные зубы, она умеет выталкивать их изо рта языком. Кейт никогда сама этого не видела, только слышала о таком. Эти зубы очень похожи на настоящие. У бабушки Кейт морщины возле уголков глаз и морщина посреди лба, над носом, — как нарисованная. Веки подергиваются, словно глаза под ними бегают.
Внизу, на кухне, Кейт поворачивает металлический запор, пока дверь не открывается. То, что вчера вечером было темнотой, сейчас оказывается бескрайней лужайкой. Солнце уже вышло. Над лужайкой поднимается туман. Кейт пытается догнать туман, но он всякий раз убегает — то он впереди, то позади нее. Оборачиваясь, она видит, что в сырой траве остаются ее следы.
Такое ощущение, что она получила в свое распоряжение целый школьный двор. Кейт кувыркается, как делают дети на школьном дворе, и к ее лицу прилипает листок. Тут всюду листья. Она начинает пинать и футболить их, они прилипают к ее босым ногам, и вот уже кажется, будто на ней сапоги из мокрых листьев. За углом лужайка переходит в кусты и заросли, а между ними вьются тропинки. Кейт замечает белку. Она пытается догнать ее, но та прыгает на ствол дерева, и больше ее не видать.
Сбоку к дому лепится стеклянная комната. Кейт стоит на лужайке, смотрит на отражение сада и себя самой в стекле, на низкий солнечный свет. За стеклом — не оранжерея, там вообще нет растений. Кейт шагает по гравию и прижимается лицом к стеклу.
Книги. Сплошные книги. Больше, чем в школьной библиотеке, больше, чем в городской библиотеке, которую потом закрыли. Больше книг, чем в десяти библиотеках, такое множество книг, что Кейт даже не поверила бы, что столько существует на свете. Комната за стеклом состоит не из стен, как любая обычная комната, а из рядов книг.
Одно из окон вдруг темнеет и, превратившись в дверь, открывается. На Кейт пристально смотрит довольно старый мужчина. Он бородатый и почти лысый, если не считать длинных прядей, свисающих сбоку. Мужчина замечает, что девочка разглядывает эти пряди, и отбрасывает их на макушку.
Кейт делает шаг назад, на гравий. Он колет ей ступни. Старик смотрит на нее так, словно она чем-то провинилась.
Там была белка, говорит она. Я ничего не трогала. Просто смотрела.
Старик глядит на нее по-прежнему сердито.
Вы… Я думаю, вы — мой дедушка, предполагает она.
О! — восклицает старик, и пар вылетает у него изо рта, как дым на холоде. Вот, значит, кто я такой?
Думаю, да, говорит Кейт. Я бегала по траве. У меня ноги промокли.
Старик ничего не отвечает. На нем носки. Брюки расстегнуты, а ворот рубашки весь измят.
Я — Кэтлин Шон, представляется Кейт.
Нужно произносить «Шоун», а не «Шон», поправляет ее старик. Скажи «Шоун».
А мы говорим «Шон», парирует Кейт.
Вот как — «мы»? — старик качает головой.
В комнате стоит запах сигарет. Стол посреди комнаты завален книгами, бумагами и пепельницами. Над камином висит большая картина с человеком и драконом: человек воткнул копье прямо в ноздрю дракона. Когда Кейт поднимает взгляд, то замечает, что тут как будто не одна комната, а две: эта комната вдвое выше обычной. Есть здесь и лестница, по ней можно подняться и подобраться к книгам, которые стоят на самом верху. Под лестницей — садок, полный рыбы. Три рыбы-ангела величиной с ладонь Кейт — темноглазые и плоские, как шумовки, когда они одновременно поворачиваются в воде, проплывают через косяки мелких белых рыбешек и мелких золотистых с красной полоской. На дне — черные сомы с усами и клыками, мечущиеся по кругу.
Большие рыбы любят пожирать маленьких, говорит старик Кейт.
Знаю, отвечает Кейт.
Они едят их заживо, говорит старик. Вон те рыбы - ангелы — они, похоже, даже друг дружку едят, даже собственное потомство, если не поделят территорию.
Кейт наблюдает за крошечным, совершенно прозрачным существом, которое не очень уверенно передвигается по камням на дне аквариума.
Там, где мы живем, продаются цветные камушки для аквариума. Можно еще купить пластмассовые черепа — чтобы рыбы проплывали через глазницы, ну, маленькие точно смогут проплывать. А еще продается пластмассовый ныряльщик — у него из шлема даже пузырьки вылетают, как будто он дышит.
Старик лежит на кушетке, задрав ноги кверху. На полу, рядом с кушеткой, валяются простыня и покрывала. Он уставился в потолок, а может быть, на те книги, что на самом верху. Он выпускает дым, который поднимается над его головой. Рядом с ним на полу, поверх неряшливой груды книг, стоит пепельница, полная окурков.
А вы не знаете, что курить вредно для здоровья? — обращается к нему Кейт.
Ну, вот что, Кэтлин Шон, говорит старик. Что же это за место на земле, где продаются ныряльщики, черепа и разноцветные камешки?
Место на земле? — переспрашивает Кейт.
Ну, где можно купить все эти удивительные веши? — поясняет старик.
Они продаются в зоомагазине недалеко от нашего дома, говорит Кейт. Но они очень дорогие.
И где это?
В Шотландии. У нас нет аквариума, рассказывает Кейт, Эми говорит, что нам не нужен аквариум, ведь мы иногда видим тюленей прямо из окна каравана.
В Шотландии, повторяет старик. Караван в Шотландии, какая близость к природе.
Да, подтверждает Кейт, а иногда, если долго смотреть, можно увидеть и дельфинов.
Дельфины, кивает старик. Кейт не может понять, что выражает его тон — удивление или скуку. И кто же, кто живет в этом караване?
Мы живем, отвечает Кейт. Я и Эми. Ваша дочь, добавляет она.
А ты — Кэтлин, говорит старик. Он все еще смотрит в потолок, глядя, как дым поднимается и растворяется в воздухе.
Да, но чаще меня называют Кейт, поправляет его девочка. Мне почти восемь лет. Я родилась 20 февраля 1988 года. В будущем году мне исполнится восемь, всего через четыре — нет, через три месяца.
А мне, говорит старик, шестьдесят три года. День рождения у меня в апреле. В апреле мне стукнет шестьдесят четыре, восьмилетняя Кейт.
Кейт садится на грязный коврик рядом с вазой. Она уже заглянула в вазу, но внутри только окурки. Она считает на пальцах. Вы в восемь раз старше меня, говорит она старику, своему дедушке. Мой знак зодиака — Рыбы. А ваш?
Телец, отвечает старик. Потом мычит. Наверное, хочет ее рассмешить. Кейт смеется.
А вы знаете такую сказку, спрашивает она, про рыбу, которая превратилась в девочку?
Старик ничего не отвечает. Глаза у него закрыты.
А знаете другую — про двадцать кошек, которые входят в комнату, где спит человек, ну вот, и он просыпается и видит их, как они греют лапы у его очага, а потом одна из кошек подходит к окну и говорит: «Да здравствует Англия, ура!», ну вот, и… Нет, на одной из кошек шляпа, и именно эта кошка подходит к окну и говорит: «Да здравствует Англия, ура!», и бросает свою шляпу в других кошек, и одна из тех кошек подбирает ее, надевает, выпрыгивает из окна и тоже кричит: «Да здравствует Англия, ура!», и они все проделывают это, до последней кошки, она тоже это проделывает, и бросает шляпу на пол, и вот тот человек встает с кровати, надевает шляпу, кричит «Да здравствует Англия, ура!» и выпрыгивает из окна, а когда открывает глаза, то видит, что он в Англии, и на… м-м, ну, на этой штуковине, на которой вешают людей…
Веселка, подсказывает старик.
Да, на веселке, и ему вокруг шеи повязывают веревку, потому что собираются повесить его, и он просит об исполнении последнего желания, он говорит, что перед смертью хочет еще раз надеть шляпу, ему позволяют, и он надевает шляпу и говорит очень-очень быстро и очень-очень громко: «Да здравствует Шотландия, ура!» Тут он открывает глаза — и вот он снова в своей комнате, в своей кровати, в своем доме, а вокруг его друзья, потому что они как раз спрашивали, куда это он подевался, и очень удивились, когда он вдруг появился будто ниоткуда. Знаете такую сказку?
Старик опять уставился на нее.
Мне она очень нравится, говорит Кейт.
Вот как, значит, откликается старик с таким видом, словно ничего не слышал. Кейт под знаком Рыб, которой восемь лет, которая живет в караване в Шотландии, очевидно, с моей дочерью Эми.
Да, говорит Кейт. Он что, глупый, что ли? Может, он не знает про Шотландию, никогда там не бывал? А вы не знаете про такую страну? — спрашивает она. Там холмы и низины. Там горы, там свои песни и все остальное.
Она рассказывает, что Шотландия — это совершенно особая страна, и что, например, там есть граница, которая существует с давних пор, и из Шотландии может получиться отдельный остров, когда там проголосуют за то, чтобы выкопать по линии границы ров и залить туда море. Это скоро случится, уверяет она старика.
Старик слепо шевелит пальцами в воздухе, пытаясь нащупать пепельницу. Он слегка постукивает по сигарете, и столбик пепла падает прямо на пол.
Кэтлин, я отвезу тебя домой, поет он. А потом говорит: Знаешь, Кэтлин, Кейт, что даже по ночам, когда нет шума, совсем никакого шума, я все равно не могу уснуть?
Кейт изображает сожаление, но старик не видит ее лица.
Знаешь ли ты, что, когда я ем, то не чувствую больше вкуса еды? А ночью, когда закрываю глаза и пытаюсь уснуть, в моих ушах раздается трезвон телефона и такой шум, будто целый город, переполненный машинами, гудит и гудит?
Кейт оглядывает стены высокой прокуренной комнаты. Наверное, все-таки хорошо, что у вас есть все эти книги, говорит она.
Старик смотрит на нее. А потом разражается смехом.
Может быть, у него тут есть и та книжка, про горы. Может, у ее дедушки есть здесь какие-нибудь книжки, среди всего этого множества, где рассказывается о других великих чудесах — о тех, что не влезли в ту книжку, которую читала Кейт.
А у вас есть такая книжка с картинками, ну, про сто одно великое чудо света? — спрашивает Кейт.
Нет, со смехом говорит старик. Не думаю, что у меня такая есть. Но скажи мне, Кейт, Кейт великая.
великая шотландка, сто второе великое чудо света, ты хочешь есть? Хочешь позавтракать? Тосты с мармеладом годятся? Хорошо, тогда позавтракаем вместе — а, как ты на это смотришь?
Да, спасибо. Большое спасибо, — отвечает Кейт.
Старик уходит, и она направляется к открытому камину. Он низкий и теплый, огонь отбрасывает искры и лижет дрова приятного красного цвета, как будто под языками пламени — блестящие перья. Кейт тянется вверх и шарит на каминной полке, пока ее пальцы не нащупывают коробок спичек с шершавыми боками. «Кухонные спички». Она открывает коробок. Там полно спичек с яркими коричневыми головками.
Она бросает одну в огонь и наблюдает маленький взрыв, наблюдает за тем, как пузырьки пенятся и шипят, а пламя охватывает всю спичку, и та чернеет и гаснет. Кейт бросает следующую. Потом оборачивается, чтобы проверить, не видит ли кто. И швыряет в огонь весь коробок.
Через миг, когда пламя прожжет стенки коробка, его содержимое вспыхнет, шипя и брызгая искрами, словно спички — живые. Кейт прислушивается, не идет ли кто-нибудь, потом наклоняется к камину, положив руки на колени, напрягшись, затаив дыхание, ожидая какого-то особенного цвета, который сейчас появится, ожидая вспышки света, которая вот-вот произойдет.
Скажи, что ты взяла ребенка. Скажи, что ты просто взяла ребенка.
Ну же. Скажи.
Эми подвела Кейт прямо к краю кратера. Они следят за тем, как струится дым по внутренним стенкам вулкана. Всю дорогу, пока они шли по красновато-коричневой щебенчатой тропе, вырубленной для туристов вокруг вулкана, их окружало облако, так что ничего не было видно, они не видели даже того, что идут вдоль изгиба. Видна была только сама тропа, облако внизу и облако наверху, но вот сейчас перед ними разверзлась зияющая пропасть, и больше уже некуда было ступить.
Теперь проглянуло солнце, прожгло облако. Оно еще висит, растворяясь, и плывет, как дым. Воздух мертвый и чистый, с приятным серным запахом. Одинокая оса вьется между кустами и редкими кочками мха у обрыва; в остальном стоит почти полная тишина; слышно только легкое жужжанье осы, далекий гул самолета, тихие реплики и щелканье фотоаппаратов двух англичан, которые в некотором отдалении идут по тропе.
Здесь почти никого нет, только Эми с Кейт и англичане — молодые люди держатся за руки и явно недовольны тем, что оказались в этой точке мира не в полном одиночестве. Сейчас поздно для туристов, сказал водитель, который привез Эми и Кейт от станции Эрколано на то место у подножия горы, куда можно заезжать машинам. Они хотят забраться на вершину. Ну и что тут нового? Ничто не ново на этом свете, сказал он по-итальянски владельцам ресторана возле автостоянки, остановившись поболтать с ними у одного из уличных столиков бара. С Эми он говорил по-английски: Very sheep [9]. Very sheep, повторил он, протягивая свою стариковскую руку еще раз, после того, как Эми дала ему сумму, на которой уже сговорились. Я жду, сказал он. У вас есть сорок пять минут.
Эми предупреждает Кейт, что, если та зайдет за веревочное ограждение, может случиться беда. Потом Эми просовывает голову по ту сторону веревки, чтобы тоже посмотреть. Там, внутри кратера, из разных скальных слоев растет несколько деревьев. Они кажутся совсем крошечными; невозможно угадать, какие они на самом деле — большие или маленькие. Невозможно определить масштаб всего этого, хотя, казалось бы, вот оно, прямо перед глазами. Везувий. Эми садится на корточки, разглядывает красноватый щебень — хрупкие останки давнего великого огненного взрыва, просеивает их между пальцами. Пыльные осколки с острыми краями. Везувий — она будто просеивает это слово у себя в уме. Слово и то, что оно обозначает, колючая тьма между словом и миром; один только веревочный мостик, держащийся на узлах, переброшенный через ущелье, немедленно провисающий, как только на него надавит твой вес. Тропа вокруг пропасти — вот что это такое.
Оттуда, почти из любой точки на побережье, кажется, что Везувий — всюду, куда ни посмотришь. Он нависает над городком, в котором они остановились, иссиня-черный, не грозный, вырастающий как будто из моря; он цепляется за облако прямо посреди кпртины, открывающейся из их гостиничного номера, где на стенах висят рисунки сплошь с видами Везувия. Когда приближаешься к настоящей горе, замечаешь, какая она зеленая. Зелень взбирается по ней ввысь, почти до самого верха. Везувий с тенями облаков, бегущими по его склонам, всегда впереди или позади них — в окнах поезда, который, извиваясь, то приближается к нему, то удаляется. И вот мы здесь, сейчас мы развернемся и начнем спускаться, вот и все, думает Эми, все будет кончено, с Везувием покончено.
Дома их караван пуст и заперт, занавески задернуты, за железным порогом, за дверью — коврик. Наверное, там идет дождь, ветрено и холодно; дождь барабанит по крыше, оставляет узор на световом люке. Она поднимается. Облако окончательно рассеялось. Далеко внизу ей видна тончайшая сеточка из крошечных городов и дорог, ведущих в Неаполь, который неряшливо развалился у самого моря, а поверхность моря сейчас сплошь залита светом, похожа на лист драгоценного металла. Приходит небольшая кучка туристов, пожилых и перепачканных, запыхавшихся после долгого подъема. Гид по-французски рассказывает им об историческом месте, которое они посещают. Эми оборачивается, ищет взглядом Кейт, но той нигде не видно.