В облаке, прямо над нашими головами, вспыхнуло светлое пятно. Небо озарилось яркими мгновенными вспышками. Сквозь шум моторов стали слышны разрывы. Нас обстреливали зенитки.
Самолет круто взмыл вверх. Я ухватился руками за сиденье.
– Начали бомбить, – крикнул капитан Комочин. – Уходим.
Вот мы уже в облаках. Самолет лезет все выше. Облака растаяли, я увидел звезды. Равнодушные, холодные…
Мотор вдруг умолк. Сразу стало тихо. Лишь внизу, в стороне, лаяли зенитки и время от времени тяжело рявкали бомбы.
– Порядок! – услышал я веселый голос Миши. – Пусть теперь идет самотеком.
Мы планировали с выключенным мотором.
– Высота? – коротко спросил Комочин.
– Три с половиной. Прибываем по расписанию. С вас причитается, товарищ капитан.
Самолет нырнул в облако и застрял в нем. Казалось, мы никогда не выберемся из этого отвратительного плотного и вязкого тумана. Трудно стало дышать. Рядом со мной надсадно кашлял лейтенант Оттрубаи.
– Высота? – снова спросил Комочин.
– Не видать ни дьявола! Около тысячи, должно быть… Редеет. Сейчас выскочим.
Туман рассеялся, опять просочилась луна. И сразу же я услышал торжествующий голос Миши:
– Ну! Каково?
– Мастер! – отозвался Комочин.
Внизу стояла тишина. «Кукурузники» уже отбомбились и улетели за новыми гостинцами. Мы быстро и круто снижались. Слева блеснула неширокая лента реки. Миша и Комочин больше не переговаривались – их могли услышать внизу.
Включив на секунду фару, Миша посадил самолет на просеке, облюбованной им еще накануне. Отсюда до села, в котором располагался полк, было не больше трех километров.
Мы вылезли из самолета, вытащили катушки с проводом, стараясь не производить шума, прислушались.
Все спокойно. Вдалеке мирно тарахтел движок.
– Источник электрического освещения нашего полка, – улыбнулся лейтенант Оттрубаи. – Милости попрошу к нашему шалашу – так говорят у вас?
Я быстро зарыл рацию под толстенным стволом, присыпал сверху листьями.
Мы пожали руку Мише – он остался на полянке ждать возвращения бомбардировщиков, чтобы незаметно подняться и присоединиться к ним. Накинули на плечи тяжелые катушки и двинулись в путь. Впереди шел лейтенант Оттрубаи, позади него я. Шествие замыкал капитан Комочин.
Эту часть нашей операции я не считал опасной. В полку все знали лейтенанта Оттрубаи – он был адъютантом командира. Так что если даже и остановят, ничего страшного не произойдет. Единственное, что могло нам грозить осложнениями, это встреча с полевыми жандармами – они командованию полка не подчинялись. Но и то не страшно. Документы у нас были добротными. А на крайний случай, если бы жандармы что-нибудь заподозрили, мы с ними справились бы без особого труда: жандармы обычно ходили по двое.
Все же, во избежание неприятных встреч, лейтенант Оттрубаи повел нас не дорогой, а метрах в ста от нее, боковой тропкой.
Вот уже на фоне ночного неба появились колодезные журавли. Прошли еще немного. Крестьянский дом.
– Это передовой дом, – шепотом пояснил лейтенант Оттрубаи. – Потом мост. Триста метров от настоящего места. А потом село.
Я остановился, поправил катушки с проводом – здорово отжимали плечи, проклятые.
И тут с моста прозвучало неожиданное:
– Хальт! Вер да? (Стой! Кто здесь? (нем.) – Щелкнул затвор.
Мы застыли, словно приросли к земле. Немцы?! Оттрубаи ничего не говорил о них.
Лейтенант, который успел пройти вперед, тоже остановился. Мы отчетливо видели его темную фигуру. Вот он повернулся и бесшумно двинулся в нашу сторону.
Часовой на мосту успокоился. Он громко топал по деревянному настилу и мычал какую-то песенку. Потом к нему со стороны села подошли еще двое, и они стали переговариваться по-немецки, громко смеясь.
Лейтенант Оттрубаи сделал знак, чтобы следовали за ним. Мы отошли по тропке подальше от дороги.
– Что это значит? – спросил Комочин по-венгерски.
– В селе не было ни одного немца, господин капитан.
– Как же они появились?
– Понятия не имею… Думаю, вам следует остаться здесь и обождать, а я пойду и все выясню.
– Лучше вернуться к самолету, – сказал Комочин.
«Он не такой уж дуб зеленющий», – с облегчением подумал я.
В ночном небе снова гудели «кукурузники». Вот уже пошла пальба. Зенитки били из соседнего села.
– И зенитной артиллерии здесь тоже не было, – растерянно произнес Оттрубаи.
– Бегом в лес! К самолету! – скомандовал капитан Комочин. – Бросайте катушки!..
Минут через двадцать мы снова вернулись к этому же месту и стали шарить руками по грязи, отыскивая брошенные катушки.
Мы опоздали. Миша уже улетел. Зато, войдя в лес, мы увидели мельканье фонарей, услышали громкую немецкую речь – вероятно, наш прилет не прошел незамеченным. И, что хуже всего, они обнаружили рацию; кто-то кричал: «Смотри, передатчик!»
– Может быть, ваш командир полка передумал? – снова по-венгерски спросил Комочин.
Было вполне естественно, что он перешел на венгерский. Говорить по-русски опасно: вдруг кто-нибудь в темноте услышит незнакомую речь. Но мне показалось, что он хочет от меня что-то утаить.
– Что вы, господин капитан! Он порядочный человек… И потом, даже если бы и так, то все равно это не объясняет появления немцев в селе. Вероятнее другое: полк срочно отправили на фронт, а сюда прислали немецкое подразделение.
– Да-а… Это усложняет нашу задачу!
– Я думаю, надо сделать так. Вы с лейтенантом обождете здесь, а я пойду в село. У меня ведь отпускной билет. Скажу, что прибыл из отпуска и узнаю, где полк. А потом будем решать. Если близко – доберемся все вместе. Если далеко – доберусь я один и приеду за вами на машине. А вы пока поживете у какого-нибудь крестьянина. Я приведу вас и дам соответствующую бумагу – наши крестьяне питают к бумаге глубокое уважение.
Капитан Комочин медлил. Я не выдержал – то, что предлагал лейтенант Оттрубаи, казалось мне единственным выходом из положения.
– Что будем делать? Может, лейтенант пойдет в село и все разузнает?
Капитан глянул на меня из-под своих черных бровей:
– Вы тоже так считаете?
Но я не дал себя поймать.
– Как – тоже?
Он не ответил, сказал лейтенанту Оттрубаи – опять по-венгерски:
– Давайте сначала попытаемся хоть что-нибудь узнать, не заходя в село. Тут есть поблизости отдельные хутора?
«Все-таки дуб. Дуб! – мысленно выругался я. – Начнет гонять всех нас взад и вперед, пока не нарвемся на жандармов».
– Есть, – ответил Оттрубаи. – Отсюда вправо, километра два. Старик со старухой. Я у них молоко покупал.
Мы поплелись по бездорожью. Ни кочечки, ни кустика, ни травинки – сплошная грязь. Причем, особого, высшего сорта. Ноги скользили по ней, как по мылу. А когда попадался пригорок, то вскарабкаться на него иначе, как на четвереньках, было вообще невозможно. Через полчаса я был облеплен грязью с ног до головы. Подумать только, еще вчера я досадовал по поводу запачканных голенищ!
Они оба тоже выглядели не лучше. Оттрубаи то и дело восклицал негромко: «О!» Это означало, что он опять вляпался. Комочин же все грязевые процедуры проделывал в полном молчании.
Одно единственное слово произнес он за всю дорогу, когда я предложил кинуть проклятые катушки с проводом.
– Нет, – сказал он.
Наконец, доползли. Домик, обнесенный изгородью из промазанного глиной хвороста, стоял на опушке леса.
– Осторожно! – предупредил Оттрубаи по-русски. – Сейчас к нам направится пес. Весьма большой величины и в такой же степени злого настроения пес.
Но пес не появился. Никто не появился. Кругом стояла мертвая тишина: ни вздохов коровы, ни блеянья овец, ничего, ни единого звука. Дом казался брошенным.
Оттрубаи постучал в дверь.
– Кого еще там черт носит? – раздался через минуту дребезжащий старческий голос.
– Я, дедушка Габор. Лейтенант Оттрубаи. Мой денщик за молоком к вам ходил.
Дверь со скрипом отворилась. Мы с капитаном подошли ближе. На пороге стоял старик в меховой телогрейке, с седыми обвислыми усами. Он сосал длинную, гнутую, похожую на маленький саксофон, трубку.
– Поздновато вы, ваше благородие.
– Служба, дедушка Габор… А где ваш чудесный пес?
По-моему, не следовало говорить со стариком таким заискивающим тоном. Он мог бы заподозрить неладное.
– Пса псы убили… – довольно загадочно буркнул старик. – Ну, проходите.
Он пропустил нас в дом, запер дверь.
Керосиновая лампа с разбитым стеклом, усиленно моргая, едва освещала большой самодельный стол.
– А это кто с вами?
– Солдаты из роты связи… Располагайтесь, ребята. Ты сюда, ты туда.
Оттрубаи показал мне на табурет в углу у плиты. Я понял его. Он хотел, чтобы я был подальше от старика – вдруг что спросит? Он сам и капитан Комочин уселись за стол.
– Из роты связи? – переспросил старик, не выпуская изо рта трубку.- Разве не всех еще разогнали?
Разогнали? Я насторожился. Что бы это могло значить?
– Нет, – осторожно ответил лейтенант Оттрубаи. – Меня, видите ли, послали с ними в Будапешт. Мы не были здесь уже целую неделю. Слышал я, будто перевели их, а куда, не знаю.
– Перевели! – старик сердито запыхтел трубкой. – Вы что, виселицы в селе не приметили? На площади, возле самой церкви.
– Ну как же! Вот только кто на ней болтается – издалека не разобрали. Темно.
– Кто как не ваш командир полка!
– Полковник Кишфалуи?! – поразился лейтенант. – Святой боже! Что же случилось?
– Кто его знает! Говорили в чарде, продался он – русским ли, румынам… Три мешка ихних денег, говорили, при нем нашли. Только немцы пронюхали. Привели сюда своих солдат, танки даже, окружили село. Его взяли, еще офицеров штук с десяток. Он пулю себе в лоб пустил – все равно не помогло, повесили.
Лейтенант отодвинулся в тень.
– А полк где? – у него дрожал голос.
– Погнали всех отсюда. Одних в одну сторону, других – в другую, третьих – в третью. Никого не осталось.
– Расформировали! – выдохнул лейтенант.
– Не знаю, как это по-вашему, по-военному, называется. Я ведь в армии не служил, не привел милостивый господь… Лес мой покойный дед валил, так меня, маленького, сучьями помяло. Что-то там внутри порвалось…
В дальнем темном углу у окна кто-то заворочался, завздыхал. Я схватился за карман, в котором лежал пистолет.
– Кто у вас там? – нервно опросил Оттрубаи.
– Кто как не старуха моя спит… О господи, господи! Заснуть бы сейчас и проснуться, когда уже будут русские.
Лейтенант сидел с каменным лицом и молчал. А молчать ему явно не следовало. Я бы не поручился, что старик не пускает пробный шар.
Вместо Оттрубаи заговорил капитан Комочин.
– Выходит, вы, отец, русских не боитесь?
– А чего мне их бояться?
– Как?! Вон газеты пишут… Грабить будут.
– А я уже весь кругом ограбленный. Неделю назад наши у меня поросенка «купили». Вот, бумажку какую-то сунули, после войны, в ней написано, отдадут. Вчера немцы корову угнали – без бумажки, на честное слово. Пса заодно пристрелили – он ихнему слову не поверил. Курицу я сегодня сам прирезал, а то еще так и не попробуешь курятинки. Так что же русские у меня заберут? Разве что старуху? Так я им еще спасибо окажу. Она смолоду вредной была, а теперь такой стала – не приведи господь.
– Ну, что будем делать, господин лейтенант? – спросил Комочин.
Оттрубаи встрепенулся, словно очнулся от сна.
– Придется нам с вами обратно в Будапешт. Зайдем в штаб, получим новое назначение… Спасибо вам, дедушка Габор.
Он встал, поправил измазанную в глине шинель. Старик остался сидеть на скамье, извлекая клубы дыма из своего саксофона.
– Тут кругом петушиные хвосты ночью рыскают…
– Жандармы?
– И еще немцы. Патрули всякие. Как бы вы не напоролись в темноте.
– Что вам в голову приходит, дедушка Габор! – возмутился лейтенант.
Но что значила вся наша жалкая конспирация по сравнению с житейской мудростью старика!
– А утречком, перед самым рассветом, они все уходят в село, – невозмутимо продолжал он. – Смена у них или что. А потом опять принимаются шарить по округе. По двадцать раз на день суются в каждый дом, все дезертиров ищут… Укладывайтесь-ка лучше до солнышка в той вон комнате. Ваше благородие на кровати – сын у меня там спал, убили его два года назад под Воронежем. А они на бундах переспят – не велики господа. Вон, на вешалке, берите, солдатики.
Мы с Комочиным взяли по мохнатой накидке из шкуры длинношерстных овец и украшенной с гладкой стороны пестрыми узорами из разноцветных шнурков. Такая накидка – бунда – служит для венгерских пастухов и постелью, и одеялом, и защитой от дождя, от ветра, от зноя, от холода – решительно от всего.
– Спокойной ночи! – сказал я по-венгерски, закрывая дверь в комнату.
Старик, окутанный облаком дыма, кивнул не спеша.
– У вас совсем неплохо получается, – шепнул мне чуть позже капитан Комочин. – Учительницей была какая-нибудь черноглазая венгерка?
– Вы угадали! – я снова почувствовал к нему неприязнь. – Ее зовут Марика. Она испекла мне на дорогу целую гору погачей, а я подарил ей на прощанье свою фотокарточку. Погачи я слопал, а карточку выкрал и сжег.
Он посмотрел на меня с удивлением, но ничего не оказал.
Подошел лейтенант Оттрубаи, и мы стали тихонько совещаться, как быть дальше.
Еще не рассвело, когда мы вышли из домика дедушки Габора. Предстоял трудный, длинный день.
Длинный… Он мог стать и очень коротким для нас троих.
Ночью шли долгие споры. Я считал, что надо каким-то образом продержаться сутки здесь, на месте. По эфиру мы связаться не сможем, теперь уже ясно, и следующей ночью, как условлено, Миша пролетит над лесом. Увидит наш сигнал бедствия – сделает посадку.
– И мы вместе с ним и с самолетом в придачу попадем в их лапы, – спокойно возражал мне Комочин. – В этот лес теперь нельзя соваться, по крайней мере, неделю: они будут на стреме, не сомневайтесь. И оставаться здесь тоже нельзя – утром прочешут все вокруг.
Лейтенант Оттрубаи предложил пробираться на север, в промышленный город. Там лейтенант рассчитывал получить временное убежище в доме друга своего отца, протестантского пастора. Я горячился, доказывал, что если уж уходить отсюда, то совсем в противоположную сторону, к фронту, к своим. Но лейтенанта поддержал капитан Комочин, и мне не оставалось ничего другого, как подчиниться.
Потом, лежа рядом с капитаном на мягкой, пахнувшей табачным дымом и степными травами бунде и тщетно пытаясь заснуть, я понял, что кипятился напрасно. До линии фронта было не меньше сорока километров, путь пролегал через множество населенных пунктов, и мы со своими документами, которые теперь, после расформирования «нашего» полка, стали вдвое опаснее, сделались бы легкой добычей жандармов.
За ночь грязь подвяла, из лакированной стала тусклой, ноги придавливали ее, не увязая. Конечно, мы и сейчас не летели на крыльях, но все-таки идти стало легче.
А путь предстоял долгий. Город находился примерно в двадцати километрах – если по шоссе. Но мы решили держаться подальше от дорог и обходить встречные селения. А это увеличивало расстояние до города, по крайней мере, вдвое.
Тьма безнадежно боролась со светом. Небо, уже чуть посветлевшее на востоке, еще было покрыто звездами. Перед нами расстилалась беспредельная равнина – пуста. Лишь на севере, куда мы направлялись, далеко-далеко впереди угадывалась гряда холмов.
– Смотрите! – подтолкнул меня капитан Комочин.
Я посмотрел на восток. Над горизонтом показался край темно-красного шара. Через мгновение он заострился вверху и на моих глазах превратился в красную пирамиду. Я не успел удивиться, как вдруг пирамида перестроилась в правильный пятиугольник. Но и он, все более светлея, через несколько секунд изменил свою форму. Теперь солнце уже казалось гигантским, лежащим на боку, яйцом. Верхняя часть его поползла вверх, все расширяясь, отделилась от нижней, и вот уже я увидел два солнца – одно над другим. Постепенно они сблизились и слились в одно, большое и ярко-красное.
Я отвел глаза и прищурился.