Так вот, как я уже говорил, я был в тот день невероятно голоден. Я убил быка, освежевал, разжег костер из деревянного плуга и стрекала, добавил туда несколько сухих бревен, которые вытянул из стенки амбара поблизости. Пока мясо жарилось, я благочестиво посвятил труп Тейодаманта Матери Зерна и разбросал его куски в борозды, чтобы улучшить урожай, что, как я счел, было ловким способом ускользнуть от мести его духа. Только я собрался пообедать, как услышал хныканье со стороны амбара — у-у-у, у-у-у, у-а, у-а! Там сидел хорошенький малыш двух лет от роду, который спал на рубахе своего отца под теплым солнышком, его, должно быть, разбудил треск моих челюстей. Да, ты верно угадал — это был Гилас. Он мне сразу ужасно понравился. Я дал ему пососать мозговую кость и поджарил для него на костре лакомый кусочек — бычий язык. Вскоре мы с ним настолько подружились, что я унес его в своем мешке. И с тех пор он сопровождает меня во всех моих путешествиях. Говорят, его матушка умерла от двойной утраты. Если так, она была глупая баба: Тейодамант ведь был упрям, как мул, а уж ей-то следовало понимать, что не стоит лишать Гиласа такого воспитания, за которое большинство матерей чем угодно заплатили бы — лишь бы так пристроить своих сыновей. Не тревожься, мой дорогой Гилас, Геркулес теперь тебе и отец и мать. Геркулес о тебе всегда позаботится.
Ясон спросил:
— Нельзя ли узнать, что ты делаешь во Фтиотиде, благороднейший Геркулес? Может, ты отправился совершить еще один из твоих всемирно известных подвигов?
— Нет, нет, я только что покончил с шестым. Или это был седьмой? Неважно… когда мне пришло в голову взять отпуск и податься в Фессалию — показать Гиласу отчие земли, а заодно и навестить моего старого дружка, кентавра Хирона. Буквально на днях я возведу Гиласа на дриопский трон, если он пожелает. А, дорогой? — он снова схватил Гиласа и принялся его обнимать. Гилас завизжал от боли, и Геркулес его немедленно отпустил.
— Вот видишь, — сказал он, — я все время забываю о своей силе. Я сломал ему парочку ребер несколько месяцев назад, и ему пришлось отлеживаться. Но я правда не хотел ничего плохого. Просто у меня очень пылкий нрав.
— Итак, как я понял, у тебя сейчас свободное время, — сказал Ясон, — хочу заметить, что мы, минии, не такие выродки, какими ты нас считаешь, и мы сочтем для себя величайшей честью, если ты отравишься с нами в Колхиду и станешь капитаном этого корабля. Ибо там мы собираемся вернуть себе Золотое Руно Зевса.
Геркулес задумался на минуту.
— Колхида… ведь ты сказал «Колхида»? Помню, где это. Сперва плывешь в Трою, ввязываешься в обычные раздоры с угрюмыми троянцами и расшибаешь несколько голов. Затем двигаешься вдоль южного берега Черного моря, тащишься вверх-вниз по холмам несколько сотен миль — у племен, с которыми ты там встречаешься, дикие нравы, потом добираешься до страны Амазонок к северу от Армении. Не так давно я отправлялся туда совершить Подвиг — раздобыть пояс царицы Ипполиты, это было вовсе не легкое задание, ибо амазонки дерутся, словно дикие кошки, пришлось к ним малость приноровиться. Однако я получил то, за чем пришел. После Амазонии — еще сотня миль или около того — и ты наконец видишь на горизонте горы Кавказа, а Черное море кончается. Это и есть Колхида. Помню широкую заболоченную реку, заросли диких лесов, древесных лягушек цвета изумруда, туземцев с чудными головами в порту и густые странные индийские деревья. Я двинулся было вверх по реке в челне, ибо у меня было кое-какое дело в святилище Прометея, что стоит выше по течению, пришлось снова повернуть назад, как обычно, из-за детских голосов в голове. Хотел бы податься туда снова! Посетить страну вечных снегов на вершине Кавказа, где пропахшие чесноком соанийцы скользят вниз по снежным склонам на кожаных санях быстрее, чем пикирующая ласточка, или взбираются на скользкие ледяные шпили в башмаках из сыромятной кожи с шипами. Я слыхал, что снег там падет плоскими лепешками, острыми словно ножики, а не звездами и цветами, как у нас, интересно, так ли это? Замечательно, поплыву в Колхиду. Наш фессалийский отпуск может и подождать — а, Гилас?
— Как ты великодушен, князь Геркулес! — вскричал Ясон, желая в душе, чтобы тот умер и был надежно погребен под высоким курганом из земли и камня.
Геркулес заставил его замолчать.
— Послушай мальчик. Я всегда очень тщательно выбираю себе товарищей. Если я соглашусь возглавить экспедицию, я настаиваю на том, что мне решать, кто идет со мной, а кто остается дома.
— Это избавит меня от многих затруднений, — сказал Ясон, — лишь бы ты согласился включить меня в число тех, кто идет.
— Не могу сказать, что твой вид мне нравится, — сурово сказал Геркулес. — Ты называешь себя минием, клянешься пятнами леопарда, будто магнезиец, а волосы носишь гривой, как если бы был кентавром. Ты напоминаешь мне Химеру — карийскую козу с львиной головой и змеиным хвостом. Сам я с ней никогда не встречался. И не надеюсь, что встречусь. Уверен, половина того, что о ней болтают, — вранье. Кто ты?
Ясон коротко рассказал о себе. Когда Геркулес услыхал, что перед ним — один из учеников Хирона, он воскликнул: «Хорошо, хорошо!» и стал говорить с ним вежливее.
— Хирон — последний из моих старых друзей, — сказал он. — Он и его мудрая матушка Филара когда-то исцелили мне одну противную рану. Я этого вовек не забуду. Я боялся, что потеряю руку.
Больше они не говорили об экспедиции, а весело пили вместе, вскоре прочие минии ворвались хижину и приветствовали Геркулеса дикими восторженными криками. Он прорычал, чтобы они убирались прочь, сказав, что ему некогда отрываться от чаши, и так резко захлопнул дверь у них перед носом, что обрушилась часть крыши. И они, раздосадованные, поплелись обратно в Иолк.
Ясон льстил Геркулесу и потчевал его вином, новый кувшин которого принес из близлежащего крестьянского дома, и наконец неосторожно попросил дозволения запечатлеть на щеке Гиласа невинный поцелуй.
Геркулес разразился негодующим смехом и пригрозил Ясону своим громадным и мозолистым большим пальцем.
— Лучше тебе ничего такого не делать, — сказал он. — Мальчик мой, а не твой!
В углу хижины среди плотничьих инструментов лежала железная вага. Геркулес схватил ее и принялся сгибать в ошейник вокруг шеи Ясона, но Гилас взмолился о прощении для Ясона, и Геркулес изогнул вагу, точно змею с головой, поднятой, чтобы ужалить, и поставил ее на пол лицом к Ясону, угрожающе шипя. Лицо его покраснело от напряжения, ибо ему шел уже пятый десяток, и его сила начинала мало-помалу убывать. Выглядел он ужасно.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Аргонавтов отбирают
На следующее утро Геркулес отсыпался после попойки. Он проснулся около полудня очень злой, но Гилас уже дожидался его с огромной чашей вина и двумя кусками жареного мяса, которые приготовил Ясон, и вскоре силач уже согласился, чтобы его переправили на лодке в порт Иолк. Они уже были на полпути, когда мимо пролетели две галеры, мчавшиеся наперегонки, и поднятые ими волны закачали лодку. Геркулес выругался, схватил и натянул лук и, вскакивая, разъяренно топнул ногой. Он бы выпустил вслед галерам град стрел, если бы не пробил ногой дыру в днище лодки, которая немедленно наполнилась водой и потонула. Гилас умел плавать, как рыба, и устремился к Иолкскому берегу, которого скоро достиг, Ясон же пожалел, что не извлек для себя урока из прежнего приключения и не занимался плаванием наряду с греблей. Он умудрился держаться над водой с помощью весла и стал звать на помощь Геркулеса. И потерял сознание: это Геркулес, не желая, чтобы Ясон, брыкаясь, утянул его под воду, на всякий случай оглушил его кулаком. К счастью, крепкий череп Ясона был защищен прядями кудрявых волос и кожаным шлемом.
Когда он наконец очнулся, испытывая дикую головную боль, он услышал поблизости тяжелую поступь и, приоткрыв глаза, увидел Геркулеса, растерянно уставившего на него.
— Так ты не помер, верно? — спросил Геркулес.
Ясон с усилием огляделся и увидел, что они снова в чертоге Пелия, а не в пещерах Преисподней, как он поначалу вообразил.
— Нет, я все еще жив, — ответил он. — Чем это меня ударило?
Гилас прыснул, Геркулес рассмеялся, и вскоре весь зал задрожал от громового хохота.
— Чем его ударило? Ха-ха! Чем это его ударило?
Ибо Геркулес как раз показывал свою силу, по ходу чего вызвал Авгия, молодого царя Элисы владельца знаменитых конюшен, на состязание в борьбе и, схватив его обеими коленями, забросил под крышу, пояс Авгия зацепился за колышек поперечной балки, и молодой царь болтался, словно сушеный козий бок. Геркулес еще оставил след, как это всегда случалось, ударив правым кулаком по большому медному котлу, так что следы его костяшек виднелись словно вмятины четырех дюймов глубиной.
— Чем его ударило? Ха-ха! Чем это его ударило?
Общий смех подхватил из-под стропил царь Авгий, благодаривший судьбу, что остался жив. Он не торопился спуститься.
На следующий вечер после ужина Ясон, все еще слабый, но способный ковылять, опираясь на палку, пошел к Геркулесу и спросил, отобрал ли он уже экипаж для «Арго». Геркулес и забыл про это, но теперь он приступил к нему безотлагательно. Он хлопнул в ладоши, призывая к молчанию, и даже царь Пелий, который давал подробные указания своему виночерпию, счел благоразумным подчиниться. Геркулеса самого все приняли за царя.
— Прежде всего, — начала он своим гулким голосом, я прикажу всем гостям царя Пелия, которые собрались отплыть со мной в Колхиду на корабле, как бишь его там, выстроиться по правую руку от меня, а тем, которые плыть не желают, выстроиться по левую.
После минутного колебания пятьдесят человек шагнуло направо, лишь несколько из них были миниями, а тридцать налево, из них большинство были миниями.
— Далее, — сказал Геркулес, — приказываю вам, тридцати трусам, которые не решаются плыть, даже зная, что с вами отправляется Геркулес, положить оружие и поскидывать все наши одежки. Вы должны оставить их здесь как достойную плату царю Пелию за гостеприимство, которое он вам оказал, и немедленно отправиться домой, оставив себе только кожаные штаны.
Раздался громовый хохот пятидесяти человек и крик негодования тридцати, которые принялись размахивать оружием и отказались подчиниться Геркулесу. Но когда он потянулся за своей окованной медью дубиной и поплевал на ладони, эти тридцать быстро взялись за ум и начали складывать свои мечи, копья и дротики и расстегивать застежки. Дочери царя Пелия и гостьи зарделись и вышли через боковую дверь, сам царь встревожился, опасаясь, что это происшествие может привести к дюжине войн. Но Геркулес не смягчился, и молодые люди вышли в чем мать родила в холодную ночь, оставив во дворце свою одежду, оружие и драгоценности. Пятьдесят парней поотважнее пошли за ними.
Геркулес добродушно сказал Ясону:
— Я несчастливец и всегда был таким. Говорят, мне нельзя судить о людях и, возможно, правильно говорят. Пусть Гилас вместо меня отберет команду. Он лучше моего знает, какого рода люди требуются: он смышленый юнец, этот Гилас. Но пусть сперва все добровольцы минии отойдут в сторону, ибо вестники обещали им первые места на корабле.
Искатели приключений, которые не были миниями, вознегодовали, что выбор должен делать какой-то мальчишка, но никто не осмелился перечить Геркулесу.
Четырнадцать миниев (всего лишь!) отошли в сторону. Среди них обращал на себя внимание лапиф Мопс, недавно старая аистиха уверила его, что он умрет в пустынях Ливии, так что он был совершенно уверен, что уцелеет до конца плавания, так как оно уведет его совсем в другом направлении. Мопс утверждал, будто понимает язык птиц, хотя допускал, что они несут иногда такой же вздор, как и люди. Он носил гребень скворца, а кончик его языка был разрезан ножом. Близ него стоял честный Корон, лапиф из Вороньего братства, хмурый Меламп из Аргоса, двоюродный брат Ясона, который носил сорочий гребень, и горячий Эргин из Милета, на плаще которого были полосы, как у тунца, в честь его отца Посейдона, он носил пояс из плетенного конского волоса. Рядом с Эргином стоял еще один сын Посейдона, чародей Периклимен из Песчаного Пилоса, пояс на нем был такой же, что и у Эргина, он родился во время солнечного затмения, и поэтому ему дозволялось носить любые символы, — ему даже разрешалось есть пищу мертвых. Его мать Хлорида была теперь женой Нелея, жестокого брата Пелия. Рядом с Периклименом стоял молчаливый Аскалаф, сын бога Ареса от Астиохи, на руках у которого были вытатуированы ящерицы. Эти трое были божественного происхождения, благодаря своим матерям, у которых было написано на роду быть храмовыми проститутками. Другими миниями были Ясон, сын Эсона, Акаст, сын Пелия, Эвридам — долоп с озера Ксиниас в Фессалии, здоровенный коневод, кормчий Тифий из беотийской Фисбы, двое из Галоса, имена которых ныне забыты, и парочка братьев, внуков Периера, бывшего царя Месении, по имени Идас и Линкей — они носили рыбьи шапки, которые никогда не снимали, это были парни во цвете лет, и все им было нипочем.
Гилас прошелся взад-вперед вдоль ряда добровольцев, которые не были миниями. Двое мощных рослых борцов, сразу видно — близнецы, одетые в головные уборы из лебединых перьев и плащи из лебяжьего пуха, первыми привлеки его внимание. Он похлопал их по плечу.
— Ваши имена? — спросил Геркулес.
— Кастор и Поллукс, — ответили они в один голос. — Мы — сыновья Леды от Отца Зевса, царевичи из Спарты.
— Чудится мне, будто я вас узнал, — сказал Геркулес. — Хотя, клянусь душой, ни за что не смог бы отличить одного от другого. Который из вас — укротитель коней и борец — тот самый, кого я швырнул далеко за веревки в толпу в Олимпии и кто потом пытался учить меня владеть мечом?
Кастор улыбнулся и ответил:
— Я — Кастор. Я сглупил выйдя против тебя на ринге. И все же меня никогда никто не мог побороть — ни до того ни после того. Хорошо помню твои уроки боя на мечах… В конце концов, я тебе посоветовал полагаться на твою дубину.
— А я — Поллукс, — сказал Поллукс. — Я победил в состязаниях по кулачному бою на олимпийских играх. Мне повезло, что ты не участвовал в них.
— Я был тогда зверски пьян, — сказал Геркулес, — нам обоим повезло: если уж я выхожу на ринг, я тут же забываю, что это — дружеская встреча. Верно, Гилас, дитя мое?
Кастор и Поллукс, не будучи миниями, приходились двоюродными братьями Идасу и Линкею и росли с ними вместе с самого детства, между этими двумя парами братьев шло непримиримое соперничество.
Затем Гилас похлопал по плечу двоих грозного вида северян, еще одну пару близнецов, на которых были головные уборы из перьев коршуна, окрашенных морским пурпуром. На лице у каждого были вытатуированы синие переплетающиеся кольца.
— А вас как звать? — сказал Геркулес.
— Калаид и Зет, — ответил Калаид. — Наша матушка, Орейфийя из Афин, девушкой была увезена фракийскими пиратами, когда танцевала, славя Артемиду на берегах Илисса. Они сделали ее проституткой в Оракуле Северного Ветра на берегу реки Эргинос, и там мы у нее родились. Впоследствии слепой царь Финей из Тинии взял Орейфийю в жены и она родила от него еще двух сыновей, поэтому мы известны как сыновья Финея. Но на самом деле мы — сыновья Северного Ветра.
Затем Гилас выбрал Эвфема, сына Европы из Тенарона, который расположен на мысу на крайнем юге Пелопоннеса, лучшего во всей Греции пловца. По сравнению с другими, он скользил по водной поверхности, словно ласточка, которая, кстати, была и его тотемом. За умение плавать поэты прославляли его как сына Посейдона, хотя его отцом был фокиец Ктимен.
Истина заключалась в том, что Гиласу безумно нравились головные уборы из перьев, и он выбирал всех, кто принадлежал к птичьим братствам. Потом он выбрал Идмона из Аргоса, украшенного золотым гребнем удода. Идмон был наследником аргоского царя, но его мать Каллиопа забеременела им после приятного посещения Дельфийского оракула, и поэтому он считался сыном Аполлона. Он носил алые сандалии и тунику и белый плащ, вышитый лавровыми листьями в честь его божественного отца. Как и Мопс, он изучал науку гадания на птицах.