Вадлер молчал. Он никак не мог оправиться, прийти в себя. Первым заговорил Розенберг:
— Вы понимаете, что говорите? — он едва сдерживался, чтобы не закричать, не ударить эту женщину, нет, не просто ударить — избить, раздавить ее. — Не воображайте, что здесь сидят дураки, которые будут верить каждому вашему слову.
— Я говорю правду, — спокойно возразила Рубцова. — Знаю, что Вадлер наводил обо мне довольно подробные справки. Знаю даже, что ему ответили. Вернее, догадываюсь. Что ж, моя карта бита. Бежать, скрываться, прятаться, даже отпираться я не считаю нужным. Свое дело я сделала. И неплохо. А теперь, когда моя миссия окончена, я не могла отказать себе в удовольствии рассказать вам все и посмотреть, как вы будете выглядеть при этом. Я долго мечтала об этом, Розенберг.
— Вы сумасшедшая, фанатичка! Вообразили себя героиней! Жанной д’Арк! Вам это дорого обойдется. Вы говорите, что не скажете, как достали бумаги из сейфа? Чепуха! Вы расскажете не только это. Не пытайтесь уверить меня, что действовали в одиночку. Так вот, вы расскажете обо всем: кто ваши сообщники, как осуществлялась связь, чьи задания вы выполняли. Все, все расскажете!.. И еще могу обещать вам одно — скоро, очень скоро вы утратите свою невозмутимость, свое спокойствие. Думаю, что об этом позаботится господин Вадлер. В его руки я вас и передам. Как это у вас, русских, говорят: «Я тебя породил, я тебя и убью»? Причем смерть вам предстоит достойная. А если господин Вадлер окажется бессильным, то заговорите в гестапо. Ручаюсь.
— Я ко всему готова. И не пытайтесь меня запугать, генерал. Вадлер как-то допытывался у меня — что такое русская душа. Как ее разгадать? Вероятно, мы и продолжим с ним этот разговор. Вернее поединок. В свою очередь, ручаюсь вам, что не Вадлер выйдет из него победителем.
…Вот настал и твой, Вероника, час. У каждого человека бывает он — этот самый решительный час, к которому его готовит жизнь со всеми ее трудностями и испытаниями. И если ты стойко прошел через все — это залог, что и в решительный час не дрогнешь, не отступишь.
Очень немного успел сказать ей, выходя из кабинета Розенберга, Румянцев: задание выполнил. Получил еще одно. Но его подозревают, могут помешать.
Что делать? Веронике Викторовне некогда было раздумывать. Но решение, пришедшее к ней, было верным, она не сомневалась в этом. Каждому разведчику приходится порой принимать вот такие решения, мгновенно, не советуясь ни с кем, не спрашивая ни у кого разрешения. Рубцова понимала, что идет на верную смерть. Но так нужно для дела.
Вадлеру стало кое-что известно о ней. Совсем не то, что говорила она. Ей нужно было исчезнуть из Приморска. Об этом Петров сказал еще неделю назад. Но она не могла сделать этого, пока Румянцев не выполнил задания. Незримо она все время помогала ему. А ее жизнь… С детства она усвоила: если товарищу грозит опасность, выйди вперед, заслони его. Так она жила. Так и умрет. Сейчас самое важное убедить врагов, что Кох не виновен. Хотя бы ненадолго убедить. Он должен довести до конца то, что ему поручено. Должен. Кроме нее, сейчас ему некому помочь. И хорошо, что в трудный час она оказалась возле него. Она сказала Румянцеву:
— Давайте ключ. Можете идти. Все будет в порядке.
Она многим обязана Румянцеву. Благодаря ему она получила возможность сражаться до последнего. И умереть не так нелепо, как могла бы, не окажись у Румянцева такой веры в людей, такой настойчивости. Теперь она умрет в открытом бою. Как солдат. А она всю жизнь прожила как солдат. Всегда на самой первой линии огня. Но, пожалуй, здесь ей было всего трудней. Присутствовать при допросах, встречаться с ненавидящими взглядами людей, перед геройством которых она мысленно склоняла голову. И в то же время она черпала огромную силу в непоколебимой стойкости советских людей, в мужестве своего народа.
Что ж, она сделала все, что смогла. А жить-то как хочется! Отгремит война, и жизнь станет еще прекрасней. Жаль, что не придется увидеть все это своими глазами. Ведь никакой надежды на спасение. Это — конец. Из лап Вадлера и Розенберга не вырваться. И единственное, что ей осталось, — заставить их верить ей до конца и тем самым продать свою жизнь дорогой ценой.
Вместо того, чтобы торжествовать, чтобы со злобой вцепиться в Рубцову, терзать ее, наслаждаться муками этой женщины, Вадлер отказался ее допрашивать и попросил Розенберга сегодня же передать Рубцову гестаповцам. Розенберг не возражал. Он просто излишне погорячился, сказав Рубцовой, что отдает ее в руки Вадлера. Этот бездарный дурак чего доброго упустит ее или убьет раньше времени. Действительно, лучше всего сегодня же отправить ее в Тополевск.
А Вадлер прошел к себе и лег, он чувствовал себя совсем разбитым. Все так хорошо шло… Несколько дней назад Розенберг сказал ему, что его, Вадлера, в скором времени переведут из Приморска. Он стар для оперативной работы, он будет назначен начальником одного из концлагерей на территории Польши. Вадлер отнюдь не был огорчен. Подальше от России — это замечательно.
А пока Вадлер с великим рвением принялся разматывать клубок, чтобы разоблачить Рубцову. Первое подозрение зародил у него некий Мультин, служащий городской управы, недавно переведенный в Приморск из Тополевска. Он сказал, что Рубцова — ярая большевичка. Вадлер в ответ только рассмеялся. Он рассказал о Рубцовой все, что знал с ее же слов. «Помилуйте, — удивился Мультин, — она действительно была арестована советской контрразведкой, но это же было подстроено…» Дальнейший свет на эту загадочную историю пролил Бердышев-Беляев. Он был дальним родственником Бекбулаева и отлично знал всю историю ареста Рубцовой. Она была невинна, но ее нужно было арестовать. Вадлер усомнился и в этом. Мало ли что? Эта женщина могла озлобиться. С другой стороны, может, она действительно ловко маскировалась, так ловко, что даже те, кто оклеветал ее, не знали. И все же он решил проверить. Он послал запрос через гестапо в центральный архив секретной разведывательной службы Германии. В отдел, ведающий эмигрантами. И ему ответили: да, был генерал Гордеев и у него действительно есть дочь, в настоящее время она проживает в Англии — Вера Викторовна Гордеева-Смит. Гордеева-Смит, но не Рубцова! Об этом Вадлер и решил рассказать Розенбергу и затем с его согласия передать дело в гестапо. Но и тут обошлось без него.
И с Куртом Кохом чепуха получилась. Конечно, Вадлер далек был от подозрений, что Кох — советский разведчик. Он считал его английским шпионом. Но этот человек знал прошлое Вадлера, которое сам Вадлер хотел забыть и скрыть от новых своих хозяев. Коха надо было убрать. И когда Вадлер встретил его в кабинете Розенберга, а наутро узнал о пропаже Краузе и истории с сейфом, он не сомневался в том, что Курт попал в ловушку. И решил выдать его, Вадлера.
И вот все рухнуло, все. Как кричал на него Розенберг, когда Рубцову увели. Он-де такой жалкий подонок, предатель, смел заподозрить в чем-то немецкого офицера и рекомендовал ему, генералу, эту большевичку. Вадлер было заикнулся, что он почти разоблачил Рубцову, но Розенберг и слушать его не стал. Выгнал. Теперь, вероятно, о новой должности и думать нечего. Что-то с ним будет? Правда, остается еще эта русская с радиостанцией. Но этого мало, очень мало.
И Курт Кох теперь возненавидит его. И, конечно, расскажет все Розенбергу. Кругом плохо, кругом…
Однако на этом не кончились все неожиданные и неприятные сюрпризы для господина Вадлера. Вечером на квартире его посетил незваный гость — Курт Кох, собственной персоной. Вадлер глазам своим не поверил, не знал, что и думать.
Не обращая внимания на удивление Вадлера, Курт подошел к столу, поставил на него две бутылки коньяку.
— Ну, а закуска, Вадлер, у вас, наверное, найдется. — И не дожидаясь ответа: — Давайте побеседуем по душам… Что же вы молчите? Неужели не разделяете моего столь откровенно высказанного желания?
— Садитесь, обер-лейтенант, — вяло проговорил Вадлер. — Только я не представляю, о чем мы с вами будем беседовать?
— О, вот как! До сих пор мы без труда находили темы.
— Бывает, господин обер-лейтенант, так, что у человека нет настроения к пространным излияниям. Хочется ему одиночества, — Вадлеру действительно сейчас больше всего хотелось остаться одному. Хватит с него загадок.
— Плюньте, Вадлер. Уверяю вас, после первой же рюмки коньяку ваше желание одиночества испарится. Как будто и не было его. И тогда я вам стану просто необходим.
Вадлер неохотно присел к столу, неохотно взял наполненную Куртом рюмку. Кох оказался прав: после второй рюмки подполковник заметно оживился, глаза его заблестели.
— Ну вот видите, — прервал затянувшееся молчание Курт, — вам, клянусь головой, уже хочется говорить. Надеюсь, вы не откажетесь ответить на некоторые из моих вопросов. Во-первых, за что вы меня ненавидите, Вадлер? Что я сделал вам плохого? — и, не замечая протестующего жеста Вадлера, продолжал: — Я всегда высказывал вам самое доброе расположение. И оно, как вам известно, не оставалось чисто словесным. Я не злоупотреблял ни разу теми сведениями в отношении вас, которыми располагаю. А мог бы сделать это, хотя бы в порядке самозащиты, когда вы сумели убедить Розенберга в том, что я открывал сейф.
— Я не убеждал его. Он сам заподозрил вас. Но эта Рубцова тут же разбила его подозрение.
— Фрау Рубцова? Вот уж не ожидал! И каким образом ей удалось это сделать?
— А таким, что все это время она дурачила меня и Розенберга, эта ловкая баба. Таким образом, сама, представьте, сама рассказала, что она вовсе не та, за кого себя выдавала, — не аристократка, не дочь генерала, а большевичка…
— Не кричите, Вадлер, — поморщился Кох, — ну и что же сделали с Рубцовой, если не секрет?
— Какой там теперь секрет? Отвезли сегодня в гестапо, в Тополевск. Там с ней поговорят…
Румянцев узнал все, что ему было надо. Видимо, для Вероники Викторовны сейчас ничего сделать ему не удастся. Надо скорей выбираться из города, тогда, может быть, вместе с Грозным они что-нибудь предпримут.
— Ну, а та девушка, которую я видел в вашем кабинете, что она?
— О, ее я надежно упрятал. Завтра утром поговорю с ней…
— Нет, Вадлер, вы поговорите с ней сегодня, сейчас! Позвоните немедленно в полицию, попросите привезти эту девушку сюда и оставить у вас.
— Шутите, господин обер-лейтенант? — Вадлер сразу протрезвел, он почувствовал, как дохнула на него смертельная опасность. Надо действовать решительно и хладнокровно. — Вы много позволяете себе, Кох. Конечно, вам известны кое-какие мои прошлые ошибки. Вы хотите сыграть на них, погубить меня? Скажите, зачем вам это нужно?
— Ваши прошлые ошибки? Пусть это именуется так. Да, они мне известны. Из этого вы сделали заключение, что я связан с вашими прошлыми хозяевами, что я продался им так же, как и вы некогда. Вы очень легко в это поверили, и здесь нет ничего удивительного. Предатель легко верит в предательство другого… Вам и не пришло в голову иное: что есть люди, для которых Родина — святое. Которые во имя своей Родины жертвуют всем, даже жизнью. Вам, конечно, не пришло это в голову, потому что вы не понимаете этих людей и никогда не поймете их.
— Что вы хотите сказать, господин Кох? — голос Вадлера прерывался, глаза с ужасом смотрели на Румянцева, руки дрожали. Он был невыразимо жалок.
— Что я хочу сказать? А не приходило ли вам в голову, Вадлер, что я — советский разведчик? Что…
Вадлер приподнялся со стула.
— Вы, конечно, шутите, Кох? — глаза его округлились от страха. — Быть не может… чтобы это оказалось правдой… Все, что угодно…
— Нет, я не шучу, Вадлер. А вы — сидите, сидите.
Только теперь Вадлер заметил, что его собеседник держит в руке пистолет.
Вадлер сидел растерянный, раздавленный. Умолять, просить пощады? Он знал, что это бесполезно. Сопротивляться? Но как сопротивляться под дулом пистолета? Надо прежде всего оттянуть время. А там видно будет.
— Скажите, а если я сделаю все: вызову эту девушку сюда, на квартиру, и дам возможность вам вместе с ней уйти, тогда… Тогда я могу надеяться?
— Не торгуйтесь, Вадлер, не время.
— Но я должен знать.
— Если вы сделаете все, чего я требую от вас, то этим сохраните себе жизнь. Но смотрите, Вадлер, если вы…
— О да, конечно, я сделаю все, — засуетился Вадлер, понимая, что это единственный выход.
Вадлер подошел к телефону, взялся за трубку. Румянцев стоял тут же, следя за каждым его жестом, за каждым словом Вадлера.
…В ожидании Гали Румянцев ходил по комнате, не спуская с Вадлера глаз. Тот сидел у стола, плечи его были вяло опущены, глаза закрыты. Он думал, напряженно, лихорадочно обдумывал, как ему поступить. Он добился оттяжки, небольшой передышки, это хорошо. А что, если попробовать… Ведь военный трибунал тоже не блестящая перспектива.
За дверью послышались шаги, затем стук. Вадлер встрепенулся, взглянул на Румянцева. Тот убрал пистолет, опустился в кресло, принял небрежную позу, кивнул Вадлеру.
— Да, входите, — громко проговорил тот. Дверь распахнулась, в комнату втолкнули Галю. Она пошатнулась, но удержалась на ногах. Едва сдержавшись, чтобы сейчас же не броситься к ней, Румянцев сказал Вадлеру:
— Я полагаю, господин подполковник, сопровождающий может идти?
И тут Вадлер вдруг вскочил, бросился к двери, закричал:
— Стреляйте, стреляйте в него! Стреляйте же!
Для конвоира это было полной неожиданностью. Он оторопел. Сухо щелкнул выстрел, затем второй. Полицейский, схватившись за живот, застонал и медленно сел на пол, не издав ни звука. Вадлер метнулся было к двери, но Галя, бросившись на него, вцепилась ему в плечи и вместе с ним рухнула у порога. В один прыжок оказавшись возле, Румянцев помог ей подняться, довел до кресла, усадил. Вадлер лежал, прикрыв голову руками, не шевелясь.
— Вставайте, Вадлер, а впрочем, теперь это безразлично. Как это говорится: «Сколько веревочка ни вьется, а конец все равно будет». Надеюсь, вы не забыли еще русских пословиц, господин граф Вадлер?
Вадлер лежал неподвижно.
— Вот что, Галчонок, ты идти сможешь?
Галя утвердительно кивнула головой. Говорить она не могла: ее сотрясали рыдания. Ни слезинки не проронив, стона не издав, выдержала она и жестокие побои и пытки. А это такое ласковое, так давно не слышанное ею «Галчонок» — оно потрясло ее.
Бережно придерживая Галю за плечи, Румянцев повел ее к двери и, прошептав несколько слов, закрыл дверь. Потом подошел к Вадлеру.
— Вы нарушили наше соглашение. И тут вы остались верны себе, Вадлер. Пеняйте же на себя… За предательство Родины, за кровь советских людей…
Прозвучал сухой, короткий выстрел. Румянцев вложил в руку Вадлера пистолет и вышел, плотно притворив за собой дверь.
В этот вечер Курт Кох исчез из города. Задание командования было выполнено.
Глава четырнадцатая
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Город, недавно освобожденный от врага. Смотрят на улицу пустыми глазницами мертвые дома. Капает вода из покореженного крана. Света нет, и по вечерам город погружается во тьму. Редко-редко светятся окна.
Вот одно из них. На столе горит огромная, под старинным фарфоровым абажуром керосиновая лампа. Керосин тоже роскошь в военное время. Но девушка, что, задумавшись, сидит у стола, и не думает прикручивать фитиль. Потом, вздохнув, подходит к широкому окну, облокачивается о подоконник, вглядывается в темноту. На тротуар ложится толстый сноп света. А под деревом стоят двое — парень и девушка. Он с перевязанной рукой, в сдвинутой на затылок пилотке, в гимнастерке с расстегнутым воротом, в зубах зажата зеленая веточка. Совсем еще молодой, круглолицый. Она — тоже очень юная, тонкая, пышноволосая… Галя улыбнулась. Только-только начал оживать город, а улицы его уже заполнили влюбленные пары. И странно, они совсем не ищут укромных уголков, не ищут темноты. К свету тянутся. Впрочем, это понятно. За годы войны темнота всем успела надоесть.