9 ноября. В последние дни погода была все время несколько пасмурной, при этом холодной и сухой. – Для нас это хорошо, – замечает унтер-офицер Виттлих, – так «Железный Густав» не сможет нас легко найти.
Постоянные усиливающиеся и ослабевающие раскаты грома и шум на Сталинградском фронте мы уже почти не слышим. Небо по ночам всегда раскалено-красное, и иногда осветительные бомбы «швейной машинки» видны совсем близко. Этот самолет выискивает подходящую цель. Сегодня вечером нам раздали пайки. На каждого бутылка можжевелового шнапса, сигареты или табак, шоколадка и письменные принадлежности. После того, как в шестнадцать лет я чуть не умер от алкогольного отравления, когда я на каникулах помогал моему школьному товарищу в кабачке его родителей наливать коньяк из бочки в бутылки, мне каждый раз становится плохо, когда я чувствую запах алкоголя. Потому я обменял мою бутылку на табак у кого-то из некурящих, и как заядлый курильщик стал владельцем двойной порции табака.
Алкоголь улучшает настроение в бункере, и после большого перерыва мы снова поем. Мы с Громмелем остаемся трезвыми, потому что скоро наша очередь выходить в караул. Снаружи холодно и ветрено, и я рад, что могу надеть теплую шинель, которую из-за ее веса я не раз проклинал во время марша. Когда я бужу Громмеля, все остальные уже спят.
10 ноября. Новый день солнечный. У нас все идет как обычно. Приказ сверху: боевая подготовка для пополнения: устраивать пулеметные гнезда, атаковать, стрелять, обучение ближнему бою и тому подобное. Каждый день построения с оружием и амуницией. Ходит новый слух: сражающиеся остатки нашей части выводятся из Сталинграда и будут переформированы в новую боевую группу. Нас включат в нее. Но после нескольких дней ничего не происходит. Постоянно ежедневные учения, а ночью стояние в карауле.
11 ноября. Похолодало, но пока еще сухо. Ночью трава покрылась инеем, и все выглядит как будто после филигранной работы. В небе каждый день движение. Наши бомбардировщики летят на Сталинград. По маленьким облачкам разрывов мы узнаем о стрельбе зенитных пушек русских.
Я с одним приятелем из нашего бункера стою в карауле. Из Сталинграда только что вернулся грузовик снабжения. Так происходит каждую ночь. Из него снова выгружают двух убитых и трех раненых. Вроде бы, тяжело ранен обер-вахмистр. Раненых помещают в санитарную машину, которая отвезет их в главный перевязочный пункт.
До этого времени нам не приходилось видеть убитых. Мертвых всегда хоронят в определенном месте. Несколько дней назад, когда нас отвозили на маневры, я уже видел много деревянных крестов. С машиной полевой кухни приехали также трое солдат, которых пришлось сменить по состоянию здоровья. Их размещают в отдельных бункерах. Один из них попадает к нам.
Когда после смены караула я возвращаюсь в бункер, то мое место на соломе уже занято. На нем спит солдат из Сталинграда. Я почти не могу рассмотреть его лицо. Оно сильно заросло щетиной, пилотка почти закрывает его глаза, а «уши» опущены. Он крепко спит, но не храпит. Иногда он дергается, будто видит плохой сон. Я ложусь на место Курата, который сменил меня в карауле.
12 ноября. Сегодня наш ротный старшина освободил меня от боевой подготовки и доверил мне особое задание. Мне нужно выкопать выгребную яму для новой уборной, потому что старая уже переполнена. Наш сортир состоит из ямы длиной примерно полтора метра и шириной восемьдесят сантиметров с соответствующей глубиной, с обеих сторон которой вбиты деревянные столбы. На них на высоте сидения установлена т.н. «громовая» балка, на которой можно сидеть и делать свои дела. По удалению и высоте эту балку нужно ставить так, чтобы она подходила и для маленьких людей, и чтобы она в самый неподходящий момент не перевернулась и не упала в выгребную яму, что уже иногда случалось. В помощь мне дают двух русских, взятых несколько дней назад в плен в Сталинграде.
Я впервые вижу русских солдат так близко и рассматриваю их с любопытством. Их грязные шинели и засаленные шапки-ушанки не внушают мне большого доверия. Но от них не исходит ничего опасного, скорее что-что чужое, непохожее. Один из них, похоже, монгольского происхождения. У обоих серые небритые лица и беспокойные глаза. Я чувствую неуверенность и испуг в их взглядах. На их месте я, наверное, чувствовал бы себя точно так же.
Киркой я начертил на земле очертания выгребной ямы, дал каждому кирку и лопату в руки, и поторопил их по-русски: – Работай, давай, давай! Эти слова я позаимствовал у повара, когда он подгонял своих «Хиви». Это означало приблизительно: «Вперед, работайте!»
Оба русских, на мой взгляд, им от двадцати пяти до тридцати лет, оказались настоящими лентяями, и мне часто приходилось их подгонять. Мы закончили рыть яму, и я как раз оценивал проделанную работу, как стоявший рядом со мной русский неожиданно отбросил в сторону лопату и прыгнул мимо меня в свежевыкопанную яму. Второй тут же прыгнул за ним. Я чисто рефлексивно пригнулся и тоже прыгнул в яму, прямо на спину первому русскому.
Мы все трое распластались на дне ямы и уже услышали грохот авиационных пушек прямо над нами. Тень, сопровождаемая сердитым гулом, который был мне уже знаком, пролетела сбоку от нас.
Видимо, «Железный Густав» на бреющем полете пролетел над колхозом и направился к нам.
Новая уборная находится немного в стороне. Я осторожно выглядываю наружу, и смотрю в направлении нашего бункера и закопанных машин. «Железный Густав» разворачивается на низкой высоте и открывает огонь из двух пушек, после чего сбрасывает пару бомб среднего размера. Затем в небе неожиданно появляются еще два русских штурмовика. Они тоже стреляют из пушек и сбрасывают бомбы. Там, должно быть, другие подразделения нашей части. Или они обстреливают войска, проходящие учения? Теперь по ним со всех сторон стреляют из пулеметов, время от времени я слышу и более громкие выстрелы одной двадцатимиллиметровой зенитки. Под брюхом самолетов видны искры, как при электросварке. Обычные пули просто отскакивают от брони… но внезапно вижу дымный хвост – попали! Один «Железный Густав» отрывается от других самолетов и падает, объятый пламенем, в степи. Остальные улетают.
Я выскакиваю из ямы и бегу к бункерам и машинам. Кроме солдат из бункера канцелярии в районе бункеров было лишь несколько больных и пара шоферов. Рядом с нашими машинами вижу несколько воронок. В нескольких автомобилях сбоку пробоины. Из одного грузовика вытекает бензин. На бункерах я тоже вижу несколько воронок, но неглубоких. Нашему бункеру тоже немного досталось, потому что трубу печки больше не видно. Плоская воронка прямо рядом с ней засыпала трубу землей.
У входа все выглядит еще хуже. Бомба попала прямо в кромку и засыпала ее. Также вентиляционное отверстие засыпано. Я ищу глазами русских, но их нигде не видно. Может, они воспользовались налетом и сбежали? Кто знает? Я после этого их больше не видел.
Водитель и ротный старшина осматривают засыпанный бункер. Они прибежали быстро, и хауптвахмистр, запыхавшись, говорит на своем жутком восточно-прусском диалекте: – Боже, ведь Майнхард там еще внутри! И верно, обер-ефрейтор из Сталинграда должен был отдыхать в бункере и лечить свой понос. – А что с печкой? – спрашивает кто-то.
– Ею никогда не пользуются днем, – говорю я. – Тогда нет дыма. – Ну, вперед, давайте откапывать вход.
Мы копаем втроем, и ротный старшина растет в моих глазах, потому что он не отказывается сам работать руками… Мы справились быстро. Внутри совершенно темно, мы ничего не видим и не слышим. Я щелкаю зажигалкой – и тогда мы видим на соломенной постели скрючившуюся фигуру. Подойдя ближе, мы слышим его глубокие вдохи – он со спокойной душой спит в бункере, пока снаружи происходит вся эта чертовщина. Ротный старшина трясет его. Солдат пугается и тут же, пригибаясь, встает перед нами. Он смотрит на нас сверкающими глазами. Потом он узнает хауптвахмистра и улыбается. – Дружище, как же ты меня напугал, Руди, – вот и все, что он говорит. Потом он совершенно спокойно набивает табаком свою трубку. Он обращается к ротному старшине на «ты», и тот тоже называет его по имени – Хайнц. Мы еще шутим по поводу его глубокого сна. Поздно вечером с маневров возвращаются все остальные. Они ничего не слышали об авианалете русских, потому что были слишком далеко отсюда. Вариас говорит, что они находились возле Карповки, рядом с железнодорожной веткой Калач – Сталинград. Повреждения бункера мы устраняем быстро. К вечеру обер-ефрейтор Майнхард снова возвращается к нам. Он был в бункере канцелярии у ротного старшины. Мой чувствительный нос унюхивает алкоголь, они точно там маленько приняли. Мы с уважением смотрим на него и видим у него на груди рядом с Железным Крестом серебряный значок за ранение, который получают после трех ранений.
Я предлагаю ему мой табак и набиваю также и свою трубку. Он отрывает кусок газеты, которую привезли с моей последней полевой почтой, держит ее над огнем окопной свечи и прикуривает свою трубку. С удовольствием он втягивает дым в легкие и выпускает его плотным облаком в бункер. Как бы погрузившись в свои мысли, он спрашивает нас: – Кто из вас спал рядом со мной этой ночью?
Вариас и маленький Громмель говорят, что это были они. Лицо Майнхарда расплывается в улыбке. – А, значит, это вы так сильно наваливались во сне на меня. Думаю, вы подхватили пару перебежчиков от меня.
Вариас делает самое глупое лицо из всех нас. – Перебежчиков? – спрашивает он удивленно.
– Ну да, я про этих маленьких милых зверушек, которые всегда устраивают свои маневры у меня под рубашкой. Хотя я и надел еще до этого новое белье, но я все еще снова чувствую их. – Ты имеешь в виду вшей? – спрашивает коротышка Громмель. – Ну, а кого же еще, малыш? – ухмыляется Майнхард еще шире. – Но не бойся, ты очень легко можешь их различить, у моих как раз есть маленькие красные повязки на брюхе.
Хорошенькая шутка этого Майнхарда. Странно, но и я внезапно чувствую зуд по всему телу. Хауптвахмистр во время построений всегда спрашивал нас о вшах и советовал брать у санитара порошок против вшей. Пока никто не докладывал ему о вшах, хотя я и замечал, что некоторые трутся своими спинами об опорные балки. Я заметил, что и я часто трусь спиной о боковую стенку у входа, когда стою в карауле. Но я до сего момента считал, что причиной этого ссадины на коже, которые постепенно заживают.
Но вши? Нет – откуда им взяться? И как они вообще выглядят? Примерно это я сказал и Майнхарду, но он посоветовал мне снять рубашку и посмотреть. Уже по расцарапанным местам на коже он понял, что у меня вши. После короткого поиска он также нашел их в швах моей рубашки и показал их мне прямо перед носом. Когда он раздавил их ногтями двух больших пальцев, они противно щелкнули, и осталось лишь маленькое кровавое пятнышко.
Теперь и все остальные приступили к охоте на вшей, и вот, оказалось, что рано или поздно они нашлись у всех. – Откуда взялись эти твари? – спрашивали мы.
– В России они повсюду, и ты никак не сможешь их избежать. Даже если ты что-то предпринимаешь против этого и даже вывариваешь белье. Через пару дней они появляются снова. Я уже и сам бросил с ними бороться. Привык к ним, как и русские.
Да, хорошенькие перспективы, подумал я.
Мы решили сразу утром взять у санитара порошок и посыпать себя им, чтобы избавиться от вшей. Все знают, что вши распространяют тиф, а в Сталинграде уже было несколько случаев заболевания тифом. Этой ночью свет горит дольше в нашем бункере. Даже через боковое вентиляционное отверстие можно увидеть слабый отсвет.
Майнхард рассказывает нам о замечательных успехах во время летнего наступления и о боях в Воронеже, о котле в излучине Дона, где было взято в плен множество русских, прежде чем в конце августа – начале сентября наши войска дошли до самого Сталинграда. Он говорит о внезапном мощном сопротивлении на Волге и о последовавших боях в городе, который превратился в ад, и на руинах которого некогда столь горды немецкие войска уже на протяжении недель больше не могут обороняться. Мы внимательно слушаем, и я слышу даже недовольный и критический тон в его словах. Внезапно резкая пауза. – Потушить свет, «швейная машинка» над нами, – рычит Вильке в бункер. Он снова снаружи, потому что его очередь стоять на посту. Мы задуваем свечки и прислушиваемся. Ничего не слышно. Я проскальзываю к выходу и высовываю голову. Вильке показывает вверх. Я ничего не вижу, но слышу громкий шум в воздухе. Я вспоминаю о моих курсах планеризма в Гитлерюгенде в Зенсбурге, Восточная Пруссия. Тот же самый шум в вантах планера. Потом внезапно начинает работать мотор, несколько жестко и со стуком, как у старой швейной машинки.
– Иван ищет нас, – говорит Майнхард за моей спиной. – Штурмовики сообщили о наших позициях. Теперь они знают, где мы, и наверняка будут посещать нас чаще.
Мы наблюдаем, как он медленно удаляется и в отдалении сбрасывает свои осветительные бомбы. Потом слышны взрывы его бомб. Сегодня был бурный день. Я устал как собака. Так как мне сегодня не нужно идти в караул, я могу спать до шести утра.
13 ноября. Погода почти не изменилась. Холодно и сухо, где-то пятнадцать градусов мороза. Говорят, что русские каждый день атакуют наш участок фронта. Перед атакой они проводят мощную артподготовку из тяжелых орудий. Но мы всегда отбивали эти атаки. Правда, наши потери высоки. От нашего эскадрона на передовой находятся только восемнадцать человек. Весь полк преобразован в одну боевую группу, которую перебрасывают на те участки фронта, где она более всего нужна. Горячую еду и боеприпасы подвозят, если это только возможно, каждый день. Кроме повара, унтер-офицера Винтера, с машинами всегда приезжает санитар и два водителя. Каждый раз требуются два добровольца, которые помогали бы разносить кухонные бачки с едой. Кюппер и я вызвались на эту работу еще вчера вечером, так как каждый бункер выделяет людей на это по очереди, и пришел черед как раз нашего бункера.
Когда стало уже почти совсем темно, мы выезжаем на транспортере «Штайр-70» с откидным верхом и полуторатонном полноприводном «Опеле-Блице» с кузовом под брезентом. Мы едем, пока это возможно, со слабым светом затемненных фар, сквозь темноту. Повар знает дорогу, но заявляет, что в Сталинграде не может быть и речи о переднем крае обороны, потому что линия фронта в руинах города меняется практически каждый час. Вчера наши находились на участке так называемой «теннисной ракетки». Русские защищают там химический завод и образовали плацдарм. – Нам нужно спросить дорогу, – говорит нам унтер-офицер Винтер.
Ну, тогда вперед! – Мы можем только надеяться, что мы найдем их как можно быстрее.
Мы едем по шоссе, пользуясь только лунным светом. Машины едут нам навстречу или перегоняют нас. На правой стороне железнодорожная линия, которая ведет от Калача в Сталинград. Немного дальше станции Воропоново сворачиваем налево, проезжаем несколько километров и оказываемся уже в развалинах города. Мы едем среди неглубоких воронок и куч щебенки, объезжая завалы битого кирпича и опрокинутые телеграфные столбы. Густой едкий дым все еще тлеющих пожарищ мешает нам дышать, слева и справа виднеются обгоревшие обломки разной военной техники. Наш водитель медленно и только зигзагами ведет машину к какому-то леску или парку.
Мы останавливаемся на вершине небольшого холма, откуда видна часть города. Далекие языки огня и черный дым. Мы чувствуем в воздухе жаркое дыхание Сталинграда. Ужасающее зрелище. Должно быть, примерно так когда-то выглядел сгоревший Рим после того, как Нерон приказал его сжечь. Только визжащие снаряды и смертоносные взрывы делает все это еще более адским. Чем глубже мы проникаем в город, тем ближе к нам падают снаряды.
– Это обычное вечернее благословение от Ивана, – говорит санитар. Он, видимо, хотел сказать это в веселом духе, но развеселить ему нас не удалось. Санитар, так же как и я, сидит, согнувшись, на ящике с боеприпасами. Я чувствую, как громко бьется мое сердце. Страх охватывает меня. В воздухе какой-то новый звук в воздухе – как будто хлопает крыльями многотысячная стая птиц. Звук усиливается и приближается точно к нам. – Выпрыгивайте! Быстро! Это «сталинские органы» ! – кричит санитар. («Катюши» – прим. перев.)
Мы выскакиваем из машины и укрываемся за сожженным тягачом. Шум усиливается, и затем перед нами и вокруг нас грохочут взрывы, напоминающие звук фейерверка. Над моей головой со свистом пролетает осколок, похожий на изогнутый лист металла размером с человеческую ладонь, и вонзается в землю возле Кюппера. – Повезло, – говорит санитар.
За нами мы слышим крики, зовущие санитара.
– Похоже, попало в кого-то из зенитчиков, мимо которых мы проезжали, – говорит унтер-офицер Винтер, также запрыгнувший в нашу воронку. – Пошли, нам надо двигаться дальше! Мы снова садимся в машину.