— Нет, — засмеялся я, — как раз пишу я молниеносно. Играю очень медленно, но пишу очень быстро. Говорят, что я очень нервный, но это неправда; так считают из-за моего почерка. Я пишу без остановки!
— Я тоже пишу очень быстро, — пробормотал Горелый.
— Я так и думал, — сказал я.
И про себя удивился собственным словам. На самом деле я не ожидал, что Горелый вообще умеетписать. Но когда он это сказал или даже раньше, когда о скором письме упомянул я, у меня возникло ощущение, что у него тоже должен быть быстрый почерк. Мы глянули друг на друга, не говоря ни слова. Нелегко было в течение долгого времени смотреть на его лицо, хотя постепенно я начал к нему привыкать. Тайная улыбка Горелого по-прежнему присутствовала на его лице, хотя и была трудноуловима; возможно, он смеялся надо мной и только что обнаруженной нашей общей особенностью. Между тем я чувствовал себя все хуже и хуже. Пот лил с меня градом. Непонятно было, как Горелый может столько времени находиться на солнце. Его сморщенная, изобилующая опаленными складками кожа временами приобретала то голубоватый цвет горящего газа, то темно-желтый оттенок и, казалось, вот-вот лопнет. Однако же он был способен спокойно сидеть на песке, обхватив руками колени, и вглядываться в море, не выказывая даже малейших признаков неудобства. Неожиданно он, обычно такой сдержанный, спросил, не помогу ли я ему вытащить на берег очередной велосипед. Немного сбитый с толку, я кивнул. Сидевшая на велосипеде парочка, оба итальянцы, никак не могла причалить к берегу. Мы вошли в воду и стали легонько подталкивать их. Итальянцы отпускали шуточки и делали вид, что вот-вот свалятся в воду. В конце концов они спрыгнули с велосипеда, не доехав до берега. Я с облегчением вздохнул, глядя, как они, взявшись за руки и лавируя между лежащими телами, удаляются в сторону Приморского бульвара. Поставив велосипед на место, Горелый сказал, что мне нужно немножко поплавать.
— Зачем?
— Иначе солнце расплавит твои предохранители, — заверил он.
Я засмеялся и пригласил его поплавать вместе.
Мы проплыли какое-то расстояние по прямой, стремясь как можно дальше отплыть от берега, и в конце концов оставили позади первую полосу купальщиков. После этого мы повернулись лицом к пляжу: отсюда берег и сгрудившиеся на нем люди выглядели по-другому.
Когда мы вернулись, он каким-то странным голосом посоветовал мне намазаться кокосовым кремом.
— Кокосовый крем и побыть в темноте, — пробормотал он.
Я разбудил Ингеборг намеренно грубо, и мы ушли с пляжа.
Под вечер у меня поднялась температура. Я сказал об этом Ингеборг. Она мне не поверила. Когда я продемонстрировал ей свои плечи, она велела мне приложить сверху мокрое полотенце или принять холодный душ. Ее дожидалась Ханна, и, похоже, она торопилась оставить меня в одиночестве.
Какое-то время я рассматривал игру, не в силах что-либо предпринять; свет раздражал глаза; гостиничный гул навевал сон. Я заставил себя выйти на улицу и отыскать аптеку. Под палящим солнцем я бродил по старым улочкам в центре городка. Не помню, чтобы мне встретились туристы. Да, по-моему, мне вообще не попалась по пути ни единая живая душа. Только парочка спящих собак. Да девушка, обслуживавшая меня в аптеке, и старик, сидевший в тени портала. Зато на Приморском бульваре народу было столько, что невозможно было протиснуться, не прибегая к помощи плеч и локтей. В районе порта открыли небольшой парк аттракционов, и все, словно завороженные, повалили туда. Просто безумие какое-то. На каждом шагу попадались лотки уличных торговцев, которые в любую минуту мог смыть мощный людской поток. Я поспешил вновь затеряться на улочках старинного центра и, сделав круг, вернулся в гостиницу.
Там я сразу разделся, опустил жалюзи и намазался кремом. Все тело у меня пылало.
Уже лежа в постели, без света, но с открытыми глазами, я попытался перед сном восстановить в памяти события последних дней. Потом мне приснилось, будто у меня уже нет жара и мы с Ингеборг лежим в этой самой кровати и читаем, каждый свою книгу, но в то же время мы с ней вместе, то есть я хочу сказать, мы оба уверены, что мы вместе, хотя и погружены в чтение своих книг, мы оба знаем, что любим друг друга. И вдруг кто-то скребется в дверь, и вскоре мы слышим снаружи голос: «Это Флориан Линден, выходите немедленно, вашей жизни угрожает огромная опасность». Ингеборг сразу отбрасывает книгу (та падает на ковер, и обложка у нее отрывается) и смотрит на дверь. Что касается меня, то я не двигаюсь с места. По правде говоря, мне так уютно в постели, и кожа у меня такая гладкая и прохладная, что мне кажется, беспокоиться не о чем. «Ваша жизнь в опасности», — повторяет голос Флориана, с каждым разом он все больше удаляется и уже доносится будто бы из конца коридора. Действительно, вскоре мы слышим, как приближается лифт, как его двери с металлическим лязганьем сначала открываются, а затем захлопываются, и он увозит Флориана Линдена на первый этаж. «Он пошел на пляж или в парк аттракционов, — говорит Ингеборг и быстро одевается. — Я должна его найти, подожди меня здесь, мне необходимо с ним поговорить». Я конечно же не возражаю. Но, оставшись в одиночестве, не могу дальше читать. «Какая опасность может угрожать человеку, находящемуся в закрытой комнате? — произношу я вслух. — Что о себе возомнил этот горе-сыщик?» Раздражаясь все больше, я подхожу к окну и разглядываю пляж, думая отыскать на нем Ингеборг и Флориана Линдена. День клонится к вечеру, и на берегу виден только Горелый, выстраивающий свои велосипеды под красноватыми облаками и луной цвета кипящей чечевичной похлебки. На нем одни короткие штаны, и он далек от всего, что его окружает, то есть от моря и пляжа, от парапета на бульваре и теней, отбрасываемых зданиями гостиниц. На мгновение меня охватывает страх; я понимаю, что там мне уготованы опасности и смерть. Просыпаюсь весь в поту. Жара как не бывало.
27 августа
Утром, проиграв и описав на бумаге два первых этапа операции, в ходе которой камня на камне не останется от изысканий Бенджамина Кларка ( Waterloo, N 14) и Джека Корсо (The General,N 3, т. 17), где оба не советуют создавать более одного фронта в первый год войны, я спустился в бар гостиницы в прекраснейшем расположении духа, переполняемый желанием читать, писать, плавать, пить, смеяться — в общем, заниматься всем тем, что служит явным признаком здоровья и жизнерадостности. По утрам бар бывает не слишком заполнен, поэтому я захватил с собой книгу и папку с ксерокопиями статей, необходимых мне для работы. Книга была не что иное, как роман К. Г. Wally, die Zweiflerin, [20]однако, поскольку я был внутренне возбужден и переполнен радостью, оттого что провел утро с пользой, мне не удалось сосредоточиться на чтении, равно как и на изучении статей, которые я — буду уж откровенным до конца — намереваюсь опровергнуть. Так что я принялся разглядывать публику, сновавшую между рестораном и террасой, и с удовольствием попивал пиво. Когда я уже собирался вернуться в свой номер, где при известном везении мог бы набросать черновик третьего этапа (весна 1940 года, без сомнения, один из самых важных туров), появилась фрау Эльза. Увидев меня, она улыбнулась. Улыбка была странная. После чего, наскоро отделавшись от клиентов, можно сказать, прервав их на полуслове, она присела за мой столик.
Она выглядела уставшей, но это ничуть не портило ее лицо с правильными чертами, сияющие глаза.
— Никогда не читала, — сказала она, взглянув на обложку книги. — И даже не слышала про такого писателя. Современный?
Я с улыбкой покачал головой, сказав, что автор жил в прошлом веке. Он уже умер. Мы пристально посмотрели друг другу в глаза, не сопроводив свои взгляды ни единым словом.
— О чем эта книга? Перескажите мне сюжет. — Она указала на роман К. Г.
— Если желаете, я могу дать вам ее почитать.
— У меня нет времени на чтение. По крайней мере, летом. Но вы могли бы рассказать мне ее. — В ее голосе, по-прежнему нежном, зазвучали повелительные нотки.
— Это дневник одной девушки по имени Валли. В конце она кончает жизнь самоубийством.
— И все? Какой ужас.
Я засмеялся:
— Вы же спрашивали, о чем книга. Возьмите, потом вернете.
Она задумчиво взяла томик в руки.
— Девочки любят вести дневник… Терпеть не могу эти драмы… Нет, я не буду ее читать. У вас нет чего-нибудь повеселее? — Она открыла папку и увидела ксерокопии статей.
— Это не то, — поспешно объяснил я. — Тут ничего интересного.
— Я вижу. Вы читаете по-английски?
— Да.
Она сделала движение головой, словно показывала, что рада это слышать. Затем закрыла папку, и какое-то время мы сидели молча. Ситуация, по крайней мере для меня, становилась все более неловкой. Самое удивительное состояло в том, что по всем признакам она не торопилась уходить. Я лихорадочно подыскивал про себя подходящую тему для разговора, но в голову ничего не приходило.
Неожиданно мне вспомнилась сцена, произошедшая лет десять-одиннадцать назад. Фрау Эльза отделилась от публики, собравшейся на праздник в честь не помню кого, пересекла Приморский бульвар и исчезла на пляже. Тогда на бульваре не было фонарей, как сейчас, и достаточно было сделать пару шагов, чтобы вступить в зону полной темноты. Не знаю, заметил ли кто-нибудь ее бегство, по-моему, — нет, праздник был шумный, все пили и танцевали на террасе, включая даже прохожих, которые случайно оказались здесь и не имели никакого отношения к гостинице. Так или иначе, но никто, за исключением меня, ее не хватился. Не знаю, сколько времени прошло, когда она вновь появилась; думаю, что довольно много. Причем вернулась она не одна. Рядом с ней, держа ее под руку, шел высокий и очень худой мужчина в белой рубашке, которая билась на ветру так, словно под ней находились одни кости, а вернее, одна большая кость, длинная, как флагшток. Когда она пересекла бульвар, я узнал его: это был хозяин гостиницы, муж фрау Эльзы. Поравнявшись со мной, она поздоровалась по-немецки. Никогда не видел улыбки печальней.
И вот теперь, десять лет спустя, она улыбалась точно так же.
Недолго думая, я сказал ей, что она очень красивая женщина.
Фрау Эльза непонимающе взглянула на меня и тут же рассмеялась, но очень тихо, так что ее смех вряд ли могли расслышать за соседним столиком.
— Это правда, — настаивал я; страх показаться смешным, который я обычно ощущал всякий раз, когда общался с ней, исчез.
Внезапно посерьезнев и, видимо, поняв, что я тоже говорю серьезно, она сказала:
— Вы не единственный, кто так считает, Удо; должно быть, так оно и есть.
— Вы всегда такой были, — уже не сдерживаясь, выпалил я, — хотя я имел в виду не только физическую красоту, которая бесспорна, но и ваш… ореол, атмосферу, возникающую вокруг самых простых ваших действий… Вашу молчаливость…
Фрау Эльза засмеялась, на сей раз откровенно, так, будто услышала что-то очень забавное.
— Извините меня, — тут же спохватилась она, — я смеюсь не над вами.
— Не надо мной, но над моими словами, — рассмеялся я в ответ, показывая, что ничуть не обиделся. (Хотя, по правде говоря, немного обижен был.)
Мое поведение, кажется, понравилось фрау Эльзе. Я подумал, что, сам того не желая, задел ее скрытую рану. Очень может быть, размышлял я, что за фрау Эльзой ухаживает некий испанец и, возможно, она вступила с ним в тайную связь. Муж наверняка подозревает что-то и страдает; не в силах бросить любовника, она в то же время не находит в себе решимости расстаться с мужем. Сохраняя верность обоим, она винит во всех бедах свою красоту. Для меня фрау Эльза была словно яркое пламя, озаряющее все вокруг, хотя изначально ясно, что рано или поздно оно иссякнет и потухнет; или словно вино, которое, смешавшись с нашей кровью, исчезает как таковое. Красивая и недоступная. К тому же изгнанница…Это последнее обстоятельство выглядело наиболее загадочным.
Ее голос прервал мои размышления.
— По-моему, мысленно вы где-то далеко-далеко отсюда.
— Я думал о вас.
— Ради бога, Удо, вы вгоняете меня в краску.
— Я вспоминал, какой вы были десять лет назад. Вы ничуть не изменились.
— Какой же я была десять лет назад?
— Такой же, как сейчас. Притягательной. Энергичной.
— Энергичной, согласна, а куда денешься, но притягательной? — Ее доброжелательный смех вновь зазвучал под сводами ресторана.
— Да, именно притягательной. Помните ту вечеринку на террасе, когда вы ушли на пляж?.. На берегу была кромешная тьма, хотя на террасе горело множество огней. Я один заметил ваш уход и ждал, когда вы вернетесь. Вон там, у той лестницы. Через какое-то время вы вернулись, но не одна, а в сопровождении мужа. Проходя мимо меня, вы мне улыбнулись. Вы были очень красивы. Я не видел вашего мужа, когда вы уходили, из чего заключаю, что он уже был в это время на пляже. Вот о какой притягательности я говорю. Вы притягиваете к себе людей.
— Дорогой Удо, я абсолютно не помню эту вечеринку, их столько было, и столько времени прошло с тех пор. В любом случае в вашей истории не я выгляжу притягательной, а мой муж, ни больше ни меньше. Вы утверждаете, что не видели, чтобы он сопровождал меня, а это значит, что он уже находился на пляже, но, как вы говорите, и здесь я признаю вашу правоту, пляж был погружен в темноту, я не могла знать, что он находится именно там, и пошла на пляж, потому что он, мой муж, меня притягивал, вы не находите?
Я не стал возражать. Между нами установилась атмосфера взаимопонимания, которая, несмотря на попытки фрау Эльзы ее разрушить, освобождала нас от необходимости извиняться.
— Сколько вам тогда было лет? Это нормально, когда пятнадцатилетний юноша увлекается женщиной, которая несколько старше его. По правде говоря, Удо, я вас почти не помню. Мои… интересы лежали в иной плоскости. Думаю, я была тогда просто безрассудной дурочкой, как все девушки в моем возрасте, и к тому же достаточно неуверенной в себе. Гостиница мне не нравилась. Разумеется, я сильно тосковала. Все иностранки поначалу тоскуют.
— Для меня это было нечто… прекрасное.
— Не делайте такое лицо.
— Какое?
— Как будто вас пыльным мешком ударили.
— То же самое говорит мне Ингеборг.
— Правда? Не может быть.
— В других выражениях. Но по смыслу похоже.
— Она очень красивая девушка.
— Да, действительно.
Мы внезапно замолчали. Пальцы ее левой руки начали выстукивать что-то на пластмассовой крышке стола. Мне бы очень хотелось спросить ее про мужа, которого я до сих пор не видел даже издалека и который, как я догадывался, имел самое прямое отношение к тому не имеющему названия, что исходило от фрау Эльзы, но, увы, возможность была уже упущена.
— Почему бы нам не сменить тему? Поговорим о литературе. Вернее, вы будете говорить о литературе, а я — слушать. В том, что касается книг, я круглая невежда, но, поверьте, читать люблю.
У меня возникло ощущение, что она надо мной издевается. Я покачал головой, показывая, что меня не вдохновило ее предложение. Глаза фрау Эльзы буквально вонзились в меня. Более того, готов утверждать, что ее глаза искали мои, будто хотели прочесть в них самые сокровенные мои мысли. Однако же в основе ее предложения лежало нечто похожее на любезность.
— Ну, тогда поговорим о кино. Вы любите кино? — Я пожал плечами. — Сегодня вечером по телевизору показывают фильм с Джуди Гэрланд. Я ее обожаю. А вам она нравится?
— Не знаю. Я ничего не смотрел с ее участием.
— Вы что, не видели «Волшебника из страны Оз»?
— Видел, но, насколько я помню, это был мультфильм. Точно, мультфильм.
Она изобразила смущение. Из глубины ресторана доносилась тихая музыка. Оба мы обливались потом.
— Тогда вам не с чем сравнивать. Впрочем, полагаю, что по вечерам у вас и вашей подруги есть занятия куда увлекательнее, чем смотреть телевизор в вестибюле гостиницы.