На этом интерес к дискуссии как-то увял. Стойко продолжают ее только Ингве и Эгиль. Вполуха я слушаю, как они соревнуются, кто лучше помнит состав футбольных команд разных лет.
— «Росенборг» тысяча девятьсот семьдесят девятого года! — с вызовом говорит Ингве, и Эгиль должен перечислить всех игроков команды, каких он помнит.
Семь или восемь имен, которые назвал Эгиль, не произвели на Ингве никакого впечатления. Правда, когда Эгиль называет Тора Роберта Йохансена и Йоргена Сёрли, он одобрительно кивает, но чего это стоит, если Эгиль пропустил Вигго Сундмоена — «Осский[32] экспресс», как предпочитает называть его Ингве?
У нас с Эвеном затеялась отдельная беседа, мы отходим помочиться и глядим на звезды, а после, вернувшись к костру, я замечаю, что Ингве, кажется, отличился на западногерманской команде 1982 года. Но он все равно недоволен собой. Вон какой он, оказывается, амбициозный! Ну как это он мог забыть, например, Пьера Литбарски? Он сам не понимает, как мог такое допустить! У него же и сейчас перед глазами, как этот коротышка мчится по полю!
И тут вдруг мы замечаем, что нас незаметно взяли, так сказать, в окружение крабы-отшельники. Мы уже видели их поодиночке в дневное время, когда они неуклюже пробирались куда-то, неся на заду свои домики. Если мы слишком приближались, они прятались, уходя в свою скорлупу. Самые маленькие были величиной со шведскую котлетку, но большинство размером с кулак и сплошь красные. С ними у нас не возникало проблем. До сих пор. Но сейчас они, кажется, впервые как следует обратили на нас внимание и собрались вместе, чтобы организованно с нами расправиться. Как только наступает тьма, крабы, откуда ни возьмись, появляются толпами, должно быть, вылезают из каких-то укромных уголков острова. Среди крабов, кажется, распространилась молва о людях и ожидаемом пиршестве. Очевидно, у них существует сложнейшая система коммуникации, в которой не разобрался бы сам Аттенборо с его штабом. Их сотни, быть может, даже тысячи. Они заполоняют весь пляж и, похоже, дружно направляются к куче органических отходов позади палатки; как выяснилось, место для нее было выбрано неудачно. Звук, издаваемый крабом-отшельником, очарователен, производит чуть жалобное и забавное впечатление, но звук тысячи крабов неприятен и устрашающ. Они ползут в поисках чего-нибудь съедобного. Они поедают все что угодно, без разбору. Уж коли на то пошло, они готовы поедать даже испражнения. Сейчас они подбирают рис, упавший с наших тарелок. Эгиль инстинктивно реагирует на это неприязненно. Он гонит их с пляжа, но они все время возвращаются. Особенно настырных Эгиль швыряет на кострище. Посидите, мол, и хорошенько подумайте! Может быть, до чего-нибудь умного и додумаетесь.
Четвертый день
Я занялся исследованиями. Едва успев позавтракать, я уже полным ходом окунулся в исследования. С неба накрапывает, и нет такой адской жары, как раньше. Я чувствую себя бодрым и энергичным. С собой я взял Мартина и Эвена. Ким сопровождает нас, чтобы запечатлеть исследовательский процесс на пленке. Мы плывем по лагуне с аквалангами, в масках и с ластами на ногах, зорко оглядываясь вокруг. С помощью компаса мы вычислили, с какой стороны отважные первопроходцы, прибывшие на коньках из Южной Америки, могли выйти на берег. Они бежали сюда с запада, следовательно, должны были подойти к восточному берегу острова. Там и остались лежать их коньки. Настроение у нас самое оптимистическое. Все трое — Мартин, Эвен и я — то и дело показываем друг другу под водой поднятый вверх большой палец. Впереди плывет Мартин. У него есть сертификат курсов подводного плавания, а за плечами — суровый морозный день под водой. Он плывет уверенными гребками. Нас двоих это успокаивает. Поскольку мы остаемся у самой поверхности воды, нам не нужно беспокоиться о декомпрессии и содержании кислорода в крови.
Мы изучаем географию дна лагуны. Мы действуем систематически и основательно. Ни один камешек, ни одна рыбешка не ускользают от нашего внимания. Мартин тычет пальцем и радуется. Рыбы сверкают всеми цветами радуги, как в телевизоре. Несколько смущает, правда, тишина. Обыкновенно, когда мне показывают фильмы о природе и подводные съемки, как эта, с экрана звучит голос диктора, записанный на звуковой дорожке. Голос, поясняющий, что происходит перед нашими глазами. Иногда фильм сопровождается музыкой в духе Вангелиса. А здесь полная тишина. Вообще-то я слышу только свое собственное дыхание в трубке. И если эта среда представляет собой сложную экосистему различных организмов, то разбираться, что к чему, мне надо самостоятельно. Чертовски мало получаешь даровых услуг во время такой подводной прогулки!
Мартин уже принялся переворачивать лежащие на дне камни. Мы с Эвеном с нетерпением ждем, что обнаружится под ними, когда уляжется взбаламученный песок. Пока нигде никаких коньков. Эвен бросает нетерпеливые взгляды, но я жестами показываю, что тише, мол, тише, погоди спешить! Молод он еще! Ему подавай все сразу! Терпение — не добродетель молодежи. Вот я — другое дело, потому что я старше. У меня есть выдержка и настойчивость. Я из тех, кто не так-то легко сдается. Если тут лежат коньки, мы их найдем. Такова моя установка. И неважно, сколько потребуется времени.
Вдруг Мартин замер в оцепенении. Он показывает на щель между скоплениями кораллов. Оттуда высунулась мурена. (Они кусают, как бешеные, что попало, защищая свою нору.) Зрелище прямо-таки жуткое. Вся зеленая. Мурена — зеленая. И крайне опасная, и совершенно не склонная к сотрудничеству. В медленном ритме она раскрывает и закрывает пасть. Вот она на несколько дециметров выползла из своей норы и смотрит на нас. Затем снова уползает в нору. Вероятно, решила поточнее рассчитать, как ей лучше разделаться со всей нашей четверкой, чтобы самой при этом не пострадать. Я застыл на месте как зачарованный. Единственное, о чем я способен подумать, это об отрывке из книги «Кон-Тики», где Хейердал пишет: «Коралловые рифы являются убежищем страшных угрей с длинными ядовитыми зубами, которыми они легко могут оторвать человеку ногу. При нападении они двигаются, извиваясь с молниеносной быстротой, и внушают панический ужас местным жителям…» Далее он описывает случай, бросающий страшный свет на то, что мы переживаем в настоящую минуту. Двое членов его команды переходили вброд лагуну, и тут случилось следующее: «На обратном пути через риф они то и дело вспугивали каких-то странных рыб и пытались поймать некоторых из них; внезапно на них напало не меньше восьми крупных угрей. Эрик и Герман увидели в прозрачной воде, как те приближались, и вскочили на большую коралловую глыбу; угри стали извиваться вокруг нее. Скользкие чудовища толщиной с мужскую голень были усеяны зелеными и черными пятнами, напоминая ядовитых змей; на маленькой голове блестели злые змеиные глаза, а зубы, острые как шило, имели в длину два-три сантиметра. Когда маленькие покачивающиеся головки, извиваясь, приблизились, Эрик и Герман взмахнули ножами; головка одного угря была отрублена, другой был ранен. Кровь в воде привлекла целую стаю молодых голубых акул, которые набросились на мертвого и раненого угрей, а Эрику и Герману удалось перепрыгнуть на другую коралловую глыбу и уйти».
Единственная неточность в описании Хейердала — то, что касается маленьких головок и толщины с мужскую голень. У мурены, которая остановилась перед нами, голова такая, что про нее никак не скажешь, что она небольшая, а толщиной она с мое бедро. У Эвена и Мартина описание мурены из книги Хейердала вряд ли так же свежо в памяти, но они после первого испуга реагируют в точности, как я. Мы немедленно поворачиваем и во весь дух пускаемся плыть к берегу. Последнюю часть пути мы уже не плыли, а улепетывали бегом. Ласты мешали нам набрать сколько-нибудь приличный темп. Мы чувствовали себя неуклюжими, чуя за спиной дыхание смерти. Мурены, надо думать, бросились за нами в погоню. Преследуют по пятам. В одно мгновение я просчитываю свои шансы на спасение. Нас четверо. Значит, мои шансы равняются двадцати пяти процентам. Я часто задумывался над этим, когда смотрел по телевизору передачи о природе. На западном побережье Африки собираются на лежбищах большие стада тюленей. Им нужно выплывать в море в поисках пропитания. В море их поджидают белые акулы. Как бы ни легли карты, ясно, что некоторые тюлени непременно погибнут страшной смертью в зубах хищников. Но они должны плыть или умрут от голода, и их новорожденные детеныши тоже погибнут, если мать не съест достаточно пищи, чтобы у нее появилось молоко, или чем там еще питаются эти тюленята. Тюлени прыгают в воду и плывут во весь дух. Они рискуют, надеясь, что акулы сожрут кого-нибудь другого. Они рассчитывают затеряться в общей массе. И большинство выживает. Но несколько тюленей попадается акулам. А тюленей гораздо больше, чем нас. Ким, Эвен, Мартин и я — всего четверо. Тюленей сотни. По сравнению с тюленями, наши шансы совсем невелики. Задыхаясь, мы мчимся по лагуне. Вокруг нас сверкают пенные брызги. Рыбы удирают от нас во все стороны. Наконец мы выбрались на берег и повалились на песок. Я пересчитываю, сколько нас. По-прежнему четверо. Слава богу! Если бы мы убили мурену ножом, приплыли бы голубые акулы, и тут уж нам бы действительно не поздоровилось. Акулы и угри-убийцы! Да что же это за напасть такая? Мы тут приехали, чтобы мирно заняться научными исследованиями, и вдруг какой-то угорь нам помешал! А люди еще хвастаются, что человек победил природу! Попробуй победи ее, черт возьми, не тут-то было!
Остаток дня мы проводим на почтительном расстоянии от воды. Я прошу у Эвена позволения занять на время его гамак и пытаюсь отдышаться. На это требуется время. Мии, Туэн и Руар ловят рыбу к обеду. Они шлепают в воде среди кораллов беззаботно, как малые дети. Не понимаю, о чем они только думают! Мартин подкручивает что-то и прилаживает какие-то проводки на солнечных батареях, стараясь добиться, чтобы они зарядились. До сих пор они никак не желали заряжаться. Жуткий случай с муреной напомнил о том, как важно, чтобы заработал телефон. Мы не знаем, когда в следующий раз нас поджидает какая-нибудь опасность. А я хотел бы отправить в Норвегию краткие репортажи для газеты. Мартин занят важным делом. Лежа в гамаке, я подбадриваю его, бросая какую-нибудь веселую реплику.
Эвен, довольный, возвращается из леса с охапкой лайма. Он нашел лаймовое дерево. Это придаст особую прелесть нашим трапезам и добавит вкуса питьевой воде.
Ингве невозмутим, как скала. Он мастерит черпак из кокосового ореха. Это парень — что надо. А вот Эгиль — совсем не то. Невзирая на мои неоднократные напоминания, он до сих пор не удосужился вымыть посуду после завтрака. Он требует, чтобы установили график работ. С какой стати ему брать на себя все мытье только потому, что так решил я, его старый приятель! Вот если бы ему намекнули раньше, например вчера, или если бы сегодня была его очередь по графику, тогда бы другое дело. Тогда бы он и сам видел, что сегодня его черед, и мог бы морально подготовиться. Его натура восстает против того, чтобы по первому требованию кидаться выполнять работу, которую с таким же успехом можно отложить. Ему нужно почувствовать внутреннюю потребность. Такой уж он есть. Он согласен, что, наверное, это печально, но тут уж ничего не изменишь. Я, естественно, поддаюсь на провокацию и отправляю Эгилю записку с предписанием, что ему надлежит заняться мытьем посуды. Так срочность задания выглядит уже убедительней, соглашается Эгиль. И попив еще кофе и покурив, он без особого рвения собирает оставшиеся от завтрака чашки и миски и отправляется с ними к лагуне, не преминув сначала окинуть ее подозрительным взглядом.
Чудом избежав беды, Ким потом еще несколько часов не может прийти в себя от потрясения. Он вышагивает в одиночестве взад и вперед по пляжу и качает головой, погруженный в думы о жизни и смерти.
— Расстояние между этими двумя явлениями так мало! — говорит Ким. — Что уходит со смертью? Если, например, убить осу, она перестает шевелиться. Что же было в ней такого, чего теперь нет?
— Была жизнь, — отвечаю я.
— Душа? — спрашивает Ким.
Я пожимаю плечами.
Ингве говорит, что да, мол, душа. Эгиль говорит, что никакой души нет. Дух — это чушь, говорит он. Ким взволнован. Он считает, что трудно представить себе, как это так: только что была жизнь, и вот уже смерть! Было живое существо и вдруг стало безжизненное. Жестоко и в то же время прекрасно. Такие вещи и формируют восприятие художника. Если когда-нибудь окажется, что Ким стал великим художником, в этом будет и частица моей заслуги.
Обед сегодня удался лучше, чем когда-либо. Рыбы-попугаи, приготовленные на гриле, сбрызнутые лаймом и начиненные рисом и чесноком. После Мартина Руар еще один претендент на звание employee of the week. Кормит он нас просто замечательно. Еда на таком вот острове становится выдающимся событием. Мы едим гораздо меньше, чем я привык. Так, например, между главными трапезами мы ничем не перекусываем. А я привык время от времени перекусить. И только и жду, когда Руар объявит, что еда поспела. Но он объявляет это очень уж редко. Еда приобретает решающее значение. Поэтому Руару достается много добрых слов. Как-то даже обидно! Можно подумать, что Руар пользуется большей популярностью, чем я, начальник экспедиции. Чуть погодя я сам усмехаюсь, что мог такое подумать. Что за приступ неуверенности! Руар, конечно, и популярен, и вообще молодец, но я как руководитель все равно пользуюсь достаточной симпатией своей команды. Мы с Руаром на разных уровнях. Руководитель экспедиции и повар. Просто смешно!
Когда настает время разжигать костер, я валю на дрова целое дерево. Дерево гнилое и трещит, как спичка. Внутри оказывается муравейник. Там тысячи муравьев. Целая колония. Сложная, создававшаяся веками экосистема, общество со своей иерархией и структурой. Я безжалостно кидаю дерево в костер. Вопрос стоял: оно или я? — думаю я про себя, хотя это не совсем так. Так нужно думать, когда живешь естественной жизнью. И вся замечательная экосистема сгорает в несколько секунд. И снова мы получаем возможность наглядно познакомиться с О-циклом с близкого расстояния. Тут мы наблюдаем О-цикл в самом примитивном и бесчеловечном его варианте.
Четвертый костер
Сегодня суббота, и Руар решил, что в этот день каждому будет выдано по банке пива. Уже сейчас видно, что мы уделили слишком мало внимания деликатесам. Надо было взять с собой много-много пива и спиртных напитков, они лились бы у нас рекой, и это так подняло бы наше настроение! Мы же современные люди, горожане! В нас куча всяких комплексов и душевных преград. Свое мнение не высказывается вслух. Алкоголь растопил бы в нас лед. Но мы поступили недальновидно. И получилось у нас, что пива хватит, если пить только по субботам, по банке на человека, да еще по капельке коньяку или кальвадоса на особые случаи, например, когда случится прорыв на исследовательском фронте. Этого нам мало. Помню серию плакатов, рекламировавших виски в ряде заграничных журналов несколько лет назад. Там была, например, картинка, на которой стоит человек с абажуром на голове, а под ней написано: «Remember all those times you thought you were funny?»[33] В этом что-то есть! Требуется достигнуть определенного состояния, чтобы пробить брешь в бесконечных защитных психологических механизмах. Но ничего не поделаешь, наш заезд пройдет в безалкогольном режиме. Я-то представлял себе, что здесь, на острове, мы иной раз позволим себе порезвиться, как принято в мужской компании, дадим выход молодецкому задору — напьемся и будем орать и колотить палками по деревьям, но теперь об этом можно забыть. Виноваты Руар и Ингве — они отвечали за закупку провианта. Надо было мне получше за ними приглядывать! Вдобавок Ингве еще отличился, купив малиновый и ванильный чай. На вкус это черт знает что! Ингве явно плохо стал соображать, и в настоящий момент его имя занимает одну из самых нижних строчек в списке претендентов на звание employee of the week. Напрасно он пытается компенсировать свои промахи, смастерив миски из кокосовых орехов. Черпаки и миски — это из области человечка на луне в пряничном кафтане. Мисками хорошо пользоваться, но от них не напьешься пьяным. Задав легкую головомойку Ингве и Руару, я предоставляю слово Эвену, и он объявляет, что приготовил доклад о сне.
— Сон является одним из жизненных условий множества организмов, — так начал Эвен. — Мышцы расслабляются, сердечный ритм и дыхание замедляются, уменьшается сжигание калорий и прекращается высшая психическая деятельность. Мы погружаемся в свое подсознание, — красивая мысль, как считает Эвен, — и впечатления прошедшего дня перерабатываются, превращаясь в сны, в ходе циклического процесса, в котором отдельные циклы занимают девяносто минут. Тело получает свое, а душа — свое.
Сон — одно из простейших и прекраснейших явлений. Очищенный, ты пробуждаешься от сна, чтобы начать новый день. Каждый день становится новым. Неиссякаемый источник дней! Такова наша данность. Нам ничего не дано, кроме дней. Разделенных периодами сна. Гениально в своей простоте!
В нормальных условиях сон прекращается, когда удовлетворена потребность в отдыхе. Против этого-то и направлены усилия Эвена. Он не может понять, почему ему никак не удается преодолеть точку «К». От чего зависит момент, когда отдых кончается? Очевидно, что не по твоей воле. Воля ко сну сильна, но тело ему противится. Тогда каким образом можно искусственно сконструировать такие условия, чтобы сон не прерывался, как только потребность в отдыхе оказывается удовлетворенной?