– Жалко же, – поразилась я такому акту вандализма.
– А мне пакет не жалко, мне тебя жалко, что ты работаешь. Хочешь, я применю к тебе «Шестнадцатифакторный личностный опросник»?
– Ух ты, – только и вымолвила я в восхищении.
– Все очень просто, – объяснила подруга и закурила «Стюардессу», – задай сама себе вопрос. Ты хочешь сейчас поехать к морю и загорать на песочке или хочешь сидеть в тухлой конторе и печатать идиотские тексты?
Я переговорила со своим внутренним голосом и выдала конечный результат:
– Естественно, к морю! Но меня уволят!
Вот надо отдать ей должное – Светка всегда умела находить решающие аргументы:
– Не уволят.
Светлана была старше меня и собиралась поступать на вечернее отделение философского факультета МГУ. Женщин туда брали без конкурса, потому что никто не шел. Светку это не смущало – студентку за тунеядство уже не привлекут.
Подруга подошла к вопросу досуга со всей серьезностью.
– А где мы деньги на поездку возьмем? – спросила я.
– Где-нибудь возьмем, – спланировала она.
– А что дома скажем? – призывала я к здравому смыслу.
– Да ладно – забудь, – порекомендовала Светка, и мы пошли в сторону, прямо противоположную остановке троллейбуса № 59.
Сдобная булочка с изюмом за девять копеек была съедена, мозг заработал проворнее, и мы задумались, где взять денег? Потому что осталась только одна копейка.
Реально деньги можно было добыть четырьмя способами: найти под ногами на тротуаре, продать что-нибудь из дома (крайний вариант), попросить взаймы (но кто даст молодым?) и спекульнуть товаром в туалете на Столешниках.
Но Светка опытным путем не раз доказывала, что существует гораздо больше способов отъема денег у населения, чем предлагал Остап Бендер.
– Щас, такси поймаем, доедем до Большого, там деньги найду, – туманно намекнула она на особые связи.
Под Большим имелся в виду театр, куда Светка с упоением ходила каждый день, кроме понедельника. В «тяжелый» день театр отдыхал.
Наивно думать, что Светка была фанаткой Терпсихоры или Мельпомены. Просто каждая девушка в пубертатном периоде, стремясь к самоутверждению личности, придумывает себе Особенную Биографию.
К примеру, моя подружка по курсам стенографии слабым голосом рассказывала мне, что она «вся гнилая». Я жалела ее, хоть и не понимала, как можно быть такой больной в девятнадцать лет? Но ей так нравилось. Хилое здоровье никак не отражалось на ее сексуальном аппетите – каждый понедельник она приносила новую сумку (не пакет!) и говорила умирающим голосом, что ей любовник подарил. Мужчины были все сплошь из телевизора – ведущие телепрограмм, известные ученые и просто артисты. Сокурсницы верили и слушали истории, не перебивая, с уважением – ведь скоро умрет.
Те, что поумнее, сочиняли себе биографию по мотивам Набокова. Она – молода и доверчива, но уже с червоточиной. Он – стар и мудр. Конечно, еврей, а как еще оправдать желание уехать отсюда навсегда? Вместе они смотрятся как дед с внучкой, но ей пофиг. Потом не то Франсуа Миттеран к нам, не то Горбачев с супругой к ним – короче, лед тронулся, и еврея выпустили. Внучка с разбитым сердцем, еврей первое время пишет письма. Вот такая печаль. Подруги слушали и сокрушались: надо же, такая молодая, а жизнь разбита.
Бо́льшая часть коллектива курсов еще в детстве переспала с Макаревичем, Боярским, Юрием и Игорем Николаевыми (по отдельности), Юрием Сенкевичем (Капицу почему-то не трогали), одна родила от Леонтьева, но ребенок куда-то загадочно исчез. Мы не копались в подробностях – верили безоговорочно и пересказывали дома уже с подробностями. Родители охали и радовались, что их чадо не такое. Собственно, с этой целью и велся пересказ. Чтоб заценили родного отпрыска.
Светка сочинила себе вполне достоверную биографию. В детстве она занималась балетом, но потом была травма (какая, не уточнялось), и талант остался нереализованным. Этим объяснялось, почему она так любит ходить в буфет Большого театра во время действия.
Для меня сперва было загадкой – почему, дав билетерше рубль, мы идем не в зал, а в буфет? Билетов на спектакль у нас, естественно, никогда не было, в свободной продаже их не было тоже, как, впрочем, и денег. Просто так попасть в режимный театр удавалось лишь по знакомству. И тут вырисовывалось самое интересное: главные люди в театре после администрации были весьма темные и подозрительные личности.
Их называли клакеры.
Пусть тот, кто сейчас брезгливо скривился, устыдится. Именно эти странные, но преданные театру фанатики обеспечивали артистам успех и режиссировали реакцию публики. Днем они могли тусоваться на Плешке (сквер возле памятника героям Плевны или возле Большого театра), вечером шли, как на работу, в театр. У всех ведущих артистов балета был свой преданный фанат (клакер), который истеричными криками «браво» и отбойными аплодисментами умело заводил зал в нужные моменты. Публика – это масса людей, которые пришли отдохнуть и насладиться искусством. В большинстве своем они не осведомлены о тонкостях профессии. Откуда им знать, когда артисту нужно дать передохнуть, «скрыть» неувязку, поддержать, да и просто «поднять» успех? Вот для этого и нужны были эти люди неопределенного пола, социального статуса и семейного положения.
Артисты, поддерживая своих клакеров, выдавали им контрамарки и небольшие деньги на приобретение букетов. Бесплатные пригласительные были на вес золота. Места на них были проставлены согласно акустическим особенностям зала: партер с краю, четвертый ярус и кое-где в ложах. Задача клакера была распределить контрамарки по «своим» и организовать успех со всех сторон зала. Зачастую артисты щедро выдавали лишние билетики, и тогда «свой» клакер мог отдать пригласительный кому угодно.
…Всю дорогу я думала только об одном: где взять деньги, чтобы расплатиться с таксистом. Светка вообще не парилась, куря в окошко. Наверное, уже представляла себя на море.
Но как мы попадем на море, если нет денег даже на такси?!
Благородство отличало подругу во всем. Обычно проезд от нашей улицы до Большого стоил три рубля. Но сегодня Света остановила машину на сумме 2.90 и вышла со словами: «Я сейчас приду».
«Оставила на чай», – оценила я, не волнуясь, что осталась в заложниках.
Через полчаса она появилась, сунула водителю трояк и со словом «спасибо» забрала меня.
Как она работает, точнее, как работает ее четыреста первый способ отъема денег, я увидела впервые. Тогда и поныне считаю, что это особый талант.
– Дай денег, – сказала Светка, подойдя к женственному мужчине бальзаковского возраста.
– Ты чё, офигела?! – завопил клакер и нежно пихнул ее в грудь. – Ты только что у меня трояк взяла!
Так просить умела только Светка.
В ее голосе звучала неподдельная уверенность, что этот человек просто обязан дать ей денег. И не взаймы, а просто так.
Когда ей отказывали, она всерьез обижалась, и все ощущали неловкость. У нее не было ни статусных родителей, ни работы, ни друзей-хулиганов, которыми можно было бравировать. У нее была только абсолютная вера в то, что ей просто обязаны дать денег. Без вариантов.
– Дай денег, мы хотим на юг улететь, – уже более настойчиво потребовала Светка.
– Попроси у Мабуты, может, у него есть. Честно – я тебе последний трояк отдал! – слабо возмущался дядя-мальчик-девушка.
– Про кого он сейчас говорил? – спросила я, вторгаясь в ее нахмуренные мысли.
– У Мабуты просить не будем – он тут главный, – с уважением сказала Светка, и вдруг на нее прыгнул одухотворенный до тошноты мужчинка.
– Привет, Светка! Ты чего тут делаешь? Ты слышала последние новости – Катька ушла от Володьки! Застала его с любовницей! А Марис из Болгарии возвращается, говорят, завтра в театре будет!
Проговорив весь текст, надушенный спрыгнул со Светки, запрыгнул на меня, чмокнул и отбежал к группке похожих.
– Кто это? – спросила я, вытирая с лица вонючий поцелуй.
– Это Плесень, – автоматически ответила Светка. Она думала о своем.
– А зачем он так сильно душится и почему его так зовут? – не отставала я.
– Раз душится – значит, знает, где взять французские духи, – логично выстроила цепочку Светка и что есть силы закричала: – Плесень!
Тот обернулся, опять подбежал (ходить он, наверное не умел), опять запрыгнул, поцеловал Светку и добродушно уставился на нее.
– Дай денег, – повторила маневр Светлана. Она не утруждала себя импровизациями.
– Денег нет, но есть товар, – без тени удивления ответил Плесень.
– Товар давай – деньги потом отдам, – пообещала Светка.
Дала слабину. Раньше даже не обещала, видать, действительно сильно к морю хочет.
– Деньги отдашь сегодня – двадцать процентов твои, – отрезал надушенный и убежал за товаром.
Далее цепочка наматывала звенья: парфюм de France – толкучка в туалете на Столешниках – пачка денег.
– Ничего себе, – взвесила я в руке заработок, – мама столько за полмесяца зарабатывает, а мы – за два часа. Поедем обратно к театру?
Светка уже «голосовала» такси.
– К театру не надо – потом Плесени бабки отдам, когда из Крыма вернемся. А сейчас поедем в гостиницу «Москва», там, говорят, открыли шведский стол.
Светка всегда стремилась идти в ногу со временем и знала обо всех современных достижениях в социальных и бытовых областях. На этот раз она сразила меня наповал «шведским столом».
Если я и представляла себе коммунизм, каким его изначально позиционировали прародители идеологии, то именно таким – метры готовой еды на любой вкус и без ограничений подхода. Именно в этой свободе выбора я узрела готовность нашего общества перейти на новый уровень жизни. Первый плевок во времена застоя варился, готовился именно здесь, на улице Охотный Ряд, в нескольких метрах от Кремля. Мясо, дичь, закуски, первые и вторые блюда, десерт – все было в таком развратном изобилии, что я только рассматривала и не могла наглядеться.
Сначала я боялась, что попросят паспорт, а его у меня не было. Я же на работу ехала, а не в ресторан. Потом выяснилось, что, кроме денег, ничего не нужно. Но я все равно боялась, что нас оттуда выгонят, что, может, мы одеты не так или слишком голодные. Слава богу, все обошлось, и мы, набрав горку еды, сели на первом этаже под балконом.
– Надо с собой что-нибудь взять, на дорожку, – порекомендовала Светка и кивнула на пирожки.
Вот тут и пригодился мой облезлый пакет «Дикий пляж». Присобрала его, как для милостыни, разместила между ногой и ножкой стола и стала метко кидать туда еще горячие мучные изделия.
– Если нас сцапают, то наверняка выгонят, – строжила Светка, подкидывая тоже.
– Никто не видит, я слежу, – вращая глазами по сторонам, шептала я.
Вдруг сверху раздался раскатистый смех.
Мы подняли головы и увидели взрослых мужчин в костюмах, которые компанией обедали прямо над нами.
– Все. Влипли. Теперь на работу сообщат.
Последний пирожок задрожал в руке, и от страха я стала запихивать его себе в рот, хотя есть уже совсем не хотелось.
Те, что сидели на балконе, ржали и показывали на нас пальцами. Они говорили очень громко, и мы поняли, что это иностранцы.
– Фу, слава богу, пронесло, – обхватила голову Светка. – Эти в милицию не пойдут, им все равно. Сами вечерами в баре гостиницы проституток покупают.
Но меня еще трясло какое-то время. Так перенервничала…
С кульком теплой еды и с билетами в плацкарт мы неслись через весь Курский вокзал и готовы были уже запрыгнуть в пыхтящий Москва – Феодосия, как вдруг…
– Девочки! Подождите! – неожиданно повисла на Светкиной руке какая-то тетка. – Я очень вас прошу передать моей племяннице детский горшок! Она прямо к вагону подойдет и заберет. Пожалуйста, не откажите!
Времени на раздумье не было, проводница подгоняла нас ключом, и мы, недолго думая, взяли горшок и поднялись в тамбур. Прошлись по вагону, где справа и слева возились люди, плюхнулись на жесткие полки, выдохнули и огляделись.
Нашими попутчицами оказались две бабушки осуждающего вида. Они изначально были заточены на порицание и неодобрение. Увидев жертвы, они сокрушающе перекинулись многозначительными взглядами и поджали губы.
Светка не любила, когда ее не любили. Поэтому в знак демарша она поставила на столик желтый эмалированный горшок с нарисованным грибом и удивленно спросила, показывая на боковые полки:
– А это что?!
Демонстрация крутизны Светы, которая, по ее словам, никогда не ездила в плацкарте, тут же нашла отклик у строгих старушек.
– А вы, девушка, привыкайте, нам сутки ехать. Слава богу, что теперь поезда комфортные ходят, а то потряслись бы, как мы, в теплушках – не до комфорта было.
– Думали только об одном – живыми бы добраться, – поддержала другая. – Чума, холера, возвратный тиф, сибирская язва и скарлатина – чем только не болели в то время. То белые, то красные, то банды, то партизаны. Не успеешь к одним приспособиться, уже другие власть захватили. Придут, оберут до последнего, расстреляют для острастки с десяток невинных, и гуляй, рванина… Теперь не жизнь, а счастье! Сидите в тепле, на отдельных полках и еще носом крутите… Эх, молодежь…
Бабушки перекивнулись друг с другом и опять уставились на нас.
– А я в детстве болела скарлатиной.
Мне хотелось создать старушкам хорошее настроение. Они же были публикой.
– А я что, радоваться должна, что у меня нет рвоты и поноса?! Сейчас восьмидесятые годы, а не каменный век! Мне тут не нравится.
Светка нарывалась на скандал. У нее тоже была публика.
– Ах, какая нехорошая девочка! Ай-яй-яй, как не совестно! Совсем стыд потеряла! – бубнили наперебой старушки, пытаясь привлечь взглядами еще и боковые полки.
Ну те-то совсем несчастные были. Лежа в проходе и на всеобщем обозрении, им было наплевать на конфликт отцов-детей. Кутаясь в домашние простыни, люди пытались переодеться и не обращали на нас внимание.
В вагоне запахло яйцами и домашними котлетами. С боковой полки «пошла нога» от трудящегося пролетария с золотым зубом. Он умело переоблачился под простыней в линялые тренировочные, и его толстая жена заботливо поставила мужнины стоптанные ботинки в проходе. Вот она, настоящая любовь простой русской женщины – на ее лице не было ни капли смущения от дикого амбре вонючей обуви.
Я догадалась, что к ночи он еще и захрапит. Старушки, казалось, не имели обоняния и представлений об этических нормах. Их больше волновало наше право на существование в этом безупречном и прекрасном мире.
– А чем вы занимаетесь? Учитесь, работаете? – тоном фининспектора спросила первая бабушка.
Светка обняла горшок и ласково ответила:
– Ничем. Не работаю, не учусь. И не собираюсь.
Бабушки вскрикнули и схватились за головы.
– Да, я – особенная. Не хочу, чтобы меня водили за нос, пользовались моим трудом и затыкали рот куском. Не хочу зависеть от маразматических правителей, их прихлебателей и глупой толпы.
Мне показалось, еще секунда, и старушек хватит удар. Один на двоих.
– Что вы несете, девушка?! С такими речами вам нет места в советском обществе! – гневались старушки и качали головами, как метрономы.
– Бросьте вы! «Слуги народа» процветают, пользуясь плодами нашего труда. А вы холуйски радуетесь теплым вагонам и отсутствию тифа. Просто хитрые кукловоды «делают» нам мозги, играя на патриотических чувствах. Казнокрады и лицемеры. Но они старые, а я молодая. И докажу на собственном примере, что можно не пахать на «дядю», а работать на себя и при этом хорошо жить.
Светка говорила как на первомайской демонстрации. Только что-то не то…
– Ты откуда нахваталась? – шепнула я, пока она колупала ногтем грибок на горшке, думая, что бы еще сказануть.
– Я это от отца слышала. Концовку, правда, от себя добавила, – тихо призналась Светка.
Бабушки посовещались и вынесли вердикт:
– Вы, гражданочки, замолчите лучше. А то из-за вас нас в тюрьму посадят. Мы люди пожилые, нам бы дожить спокойно. Молодые вы еще, глупые – для вас государство старается, учит бесплатно, лечит бесплатно, путевки в пионерские лагеря выдает. Благодарными нужно быть, а не хаять своих благодетелей.