– А потом?
– От меня шарахались даже маститые отморозки нашего района, боялись менты и нарки. Вот такое детство, лапуль. Это потом набрались ребята, сколотили рок–группу. А дальше медуха. За внешний вид меня и оттуда выпереть хотели.
– У каждого своя боль…
Невзначай он повалил Диметру на траву, рухнул сам и раскинул руки и ноги.
– Вот поэтому я радуюсь каждому дню и хочу не просто жить, а дарить эту радость тебя, всю, без остатка. – Смеялся взахлеб он. – Юмор и самоирония – вот две неотъемлемые детали вечного двигателя жизни!
– В определенные моменты реакция на юмор утрачивается, все перестает радовать, только гнетущее чувство одиночества, пустоты заполняет душу.
– Слушай, ну нельзя же так! Тебе нужно развеяться, причем срочно!
– Это не поможет, – фатальным тоном заключила Диметра.
– На той неделе у меня квартирник намечается, приходи, любимая, послушаешь мои новые песни.
– Ну вот еще, торчать среди незнакомых людей.
– Да там девчонки все наши будут, можешь их у меня в списке друзей или на форуме посмотреть. Приходи, лапуль, будет весело.
– Обещаешь?
– Клянусь.
– Ну, тогда приду. – Диметра заулыбалась.
Олег и Диметра катались, кувыркались по свежей сочной траве, которую пока что не тронула осень. Диметра одернула, а Олег возразил:
– Не надо, мне нравится твой пухленький животик!
В конце концов голова Диметры оказалась на коленях Олега.
– Веки вечные так бы пролежала… – мечтательно протянула она.
– А я хочу пива! Айда домой!
Встав и отряхнувшись они крепко взялись за руки и направляемые луной – вечным фонарем вселенной – медленно шли домой.
Вера
Гитара в черном чехле на ремне держалась за спиной, укрытой черной кожаной курткой, скрывающей под собой клетчатую рубашку, клетки которой на которой были крупными и нескольких цветов темно–коричневыми, фиолетовыми, светло–серыми. Джинсы, в свою очередь, скрывали темно–синие семейники и оканчивались белыми кедами с черными полосками. Смотрящий в даль гипотетически приближающегося автобуса он часто переводил взгляд на нее и изучал. Ярко красная куртка Диметры была расстегнута (хотя осень и была поздней, впереди ожидала зима) и ей было не холодно. Ярко–розовый топ, без какого либо рисунка заканчивался облегающими брюками песочного цвета. В отличие от остальных ожидавших на остановке Олег не суетился, прищуриваясь во время каждой затяжки и держа папиросу большим и указательным пальцами он молча ждал. Ветер относил часть дыма в сторону, остальной превращал потенциальных пассажиров в пассивных курильщиков; сильные же его порывы срывали с асфальта упавшие листья и тревожили волосы Диметры, в тот момент развивавшиеся по ветру. Она слегка подняла голову, и ее взгляд упал на голые ветви деревьев, процеживающих тусклых свет полудня.
«И почему у Него почти все вещи по размеру?», – подумала Диметра.
Эта мысль снова и снова возвращалась в ее голову. Есть всего одна рубашка, которую ей можно одеть на себя, она на несколько размеров больше, чем размер Олега, как и пара имеющихся дома джинсов и разношенных кроссовок. Какое это блаженство – прижимать его вещи к себе, нюхать и улавливать запах, ЕГО ЗАПАХ, который, подобно шагам собственного одиночества, не спутаешь ни с чем. Перед Диметрой предстали воспоминания о его рубашке, которую она накидывала на обнаженную спину и плечи, и долго облизывала каждую пуговицу, медленно переходя к манжетам и рукавам. А когда он задерживался или дежурил по вечерам, Диметра включала медленную музыку, доставала из шкафа еще длинный серый плащ и, не снимая с вешалки, танцевала с ним, прижимаясь и грея его. Олег не просто человек, а венец творения. На работе часто становилось грустно, то ли от недостатков души, то ли от рассказов клиентов и не надо писать или звонить, отрывая человека от дела. Достаточно было просто посмотреть на его стоящее на столе фото, восхититься его великолепием и жить дальше. Диметра всегда удивлялась одному факту. Олегу никогда не было жалко для нее времени. Олегу никогда не было жалко для нее внимания. Олегу никогда не было жалко для нее слов. Он приходил и окутывал Диметру с головы до пят душевной теплотой, забот ой и ни с чем не сравнимым чувством защищенности.
Очнувшись от мыслей, она обнаружила себя в движущемся автобусе. То была давка. Олег стоял боком, держался за ремни, сделанные из–за высоты поручней. Диметра держалась за него. Дом находился на расстоянии четырех остановок. Олег первым стал пробираться к выходу, Диметра строго за ним.
– Вот ебаный транспорт!
– Ну не ругайся! – успокаивала Диметра. – Мы же доехали.
– Да ебись раком такая поездка! Я бы пешком быстрее дошел!
– Ну, зайчик, успокойся. Все в порядке.
Вскоре ее взору предстала пятиэтажка с практически отвалившейся плиткой желтого цвета, когда–то покрывавшей стены.
– Вот, солнце, это центр современной авторской песни, – засмеялся он.
– Да уж, центр так центр, – иронично ответила она и улыбнулась.
Возле подъезда прямо на асфальте сидел парень лет восемнадцати в толстовке и джинсах, наигрывая на расстроенной гитаре некую грустную лирическую мелодию.
– Парень, тебя как зовут? – подошел к нему Олег.
– В миру Люба, а так Энгель. – сумбурно басистым голосом ответил этот человек с гитарой. – Я, как и все, получил Ваше сообщение в сообществе, решил придти послушать.
– Ну так заходи, чего ждешь?
– Вас–то, как раз и жду. А вы, должно быть, Диметра?
– Да, она самая, – внимательно посмотрела на Энгеля она.
– В живую гораздо лучше выглядите, чем на фото.
– Спасибо. – Диметра покраснела.
Квартира, дверь которой никогда не запиралась на ключ, находилась на втором этаже. Половина дерматина с двери было содрано, ручка была высокой и металлической, изъеденной ржавчиной. Внутрь первым вошел Олег. Часть обоев были заклеены плакатами, один наслаивался на другой и надписей было не разобрать. Оставшаяся часть обоев была исписана различными фразами, смайликами и четверостишьями то стихов известных песен, то не знакомых. Прямо в коридоре большие буквы гласили «Welcome, товарищъ».
– О, какие люди! Проходите! – приветливо пригласила девушка с русыми волосами до плеч и выцветшей майке. – А мы тут варим яйца, бухаем и ждем вас.
– А мы взяли и пришли, – засмеялся Олег.
– Молодец, свою привел!
– А то!
– Маша я, – хлопнула по плечу она Диметра.
– А я Диметра.
– Так это уж все поняли.
Большая и единственная комната мало чем отличалась от прихожей: полностью отсутствовала какая–либо мебель, шестеро совершенно разных девушек сидели на полу: кто–то читал, кто–то ел яйцо, политое майонезом. Когда Олег сел на дряхлый стул, развел ноги, слегка поднял голову, взял в руки гитару; все вдруг оторвались от своих дел, удобно уселись на пол и их внимательные глаза были направлены на него. Он начал с грустной глубокомысленной медленной песни, потом ритм пошел по нарастающей и от отдельных его песен вызывался смех. Диметра и остальные слушательницы просто хохотали от его текстов, манеры исполнения, артистической мимики и жестов при этом. Другие же песни, наоборот, вызывали слезы от своей драматичности. В конце все встали и, благодаря, аплодировали ему. После этого традиция – нирваноская песня Man who sold the world в исполнении Олега. Это было устоявшейся традицией на всех его выступлениях. Далее народ стал медленно расходиться, на волне чего Олег и Диметра так же вышли на улицу.
– Ну как, зай, понравилось? – серьезным тоном спросил Олег.
– Да, даже очень, – восхищенно ответила Диметра. – Я же впервые на подобных мероприятиях и, знаешь, я в восторге!
– Не такое уж мероприятие, – он обнял Диметру, она его. – Вот настоящий концерт в клубе – вот это драйв, а тут просто квартирник обычный.
– Все равно было супер!
Они медленно пошли по улице. Стоял тихий осенний вечер, день близился к закату и небо, соответственно, было окрашено в истеричные тона заходящего солнца.
– Смотри, милый, суши–бар! – Диметра указала на симпатичное здание с огромными стеклами, за которыми была видна треть пустующих столиков и сидящие на остальных аппетитно поедали суши. – Давай зайдем, м?
– Да лучше дома поесть.
– Ну зай, – мурлыкнула она тоном просящей конфетку девочки.
– Ну ладно, пошли. Признаться, я голоден.
Внутри негромко играла медленная релаксирующая музыка с выраженными басами, ломаным битом и полным отсутствием вокала, создавая ощущения покоя и умиротворенности.
– Заказывать будете?
– Да, конечно! – она немного подумала. – Четыре Филадельфии, четыре Дракона, две порции роллов Калифорния и две порции фирменных, – быстро проговорила она.
– Напитки, алкоголь?
– Да. Четыре бутылки вот этого пива, – ткнула пальцем в меню она. – И четыре вот этого.
В это время Олег занял столик, положив гитару на один из четырех стульев. Он выбрал тот, то у окна и сел боком к нему, Диметра по другу сторону стола напротив него.
– А ты уверена, что мы все это съедим? – улыбнулся Олег.
– Конечно! Я не так уж и много заказала!
– Да я слышал.
Вскоре официантка принесла все заказанное, другая принесла пиво. Первым делом он открыл бутылку, резко, смотря прямо на горлышко бутылки. В этот момент его глаза горели особенным блеском желания выпить.
– Ну чё, за нас? – приподнял бутылку он.
– Угу, за нас, за счастье, что ты есть, – стукнулась бутылкой с ним она и сделала несколько глотков пива – потрясающего напитка богов. – Знаешь, это необыкновенное счастье – быть с тобой, общаться, жить под одной крышей и я абсолютно уверена: встретить тебя, познакомиться, начать общаться – это истинное чудо.
– А я до сих пор не понимаю, что такая приличная девушка как ты делала среди бомжей. – Он вспомнил день знакомства.
– Там же пиво на двадцатку дешевле всегда было, – объясняла она. – И бомжей там было мало, они просто просили сколько смогу дать и, пока пила пиво, рассказывали истории своей жизни. И приличных людей было много. Столько историй…
– Да, что–что, а слушатель из тебя хороший, – похвалил он откусил от аппетитного ролла.
Диметра любила Филадельфию – все рыбное ей нравилось, а в сочетании с рисом в и тоге вкус суши был неземным.
– Помнится, вы, сударь, были в самом непотребном виде из всех, – съязвила они и сделала очередной глоток.
– Ну, напился, шел домой. Я ж в сознании все–таки был и не ожидал столь судьбоносного знакомства.
– И я, – воскликнула она. – Никогда не ожидала. Стоишь так, пьешь пиво – и вдруг идет навстречу настоящий идеал, мой Принц на белом коне.
– Я не идеал, милая, а обычный человек, которого ты любишь.
– Нет, для меня ты идеал.
– Потому, что любишь! – спорил он.
– Да ты не представляешь, какое это счастье – ты! Я и подумать тогда не могла, провожая тебя пьяного до квартиры, что она станет моим домом и мы будем жить под одной крышей. Мир не без чудес. Ты же живешь всего на расстоянии одной станции метро и таких чудес можно назвать сотню.
– Это у всех так. Думаешь, я шел и мечтал обрести свое счастье? Да я был тогда зол на весь мир и готов все разнести к чертям собачьим! – он внимательно посмотрел на Диметру. – Никогда не говорил об этом… Но я и не надеялся увидеть тебя на следующее утро. Я еще никого ТАК не любил!
– Я переживала, как ты там.
– Ага, и принесла похмелиться.
– А ты срезал всю герань и подарил мне.
– Было дело, – подтвердил он. – А ты сказала, что в доме не хватает кактуса.
Музыка продолжала играть, Олег допивал вторую бутылку пива. Его привычкой было крепко держать бутылку за горлышко, но не за место этикетки. Заметив задумчивость Диметры, он спросил:
– О чем задумалась, солнышко?
– Милый, а охарактеризуй одним словом любовь.
В этот миг улыбчивое лицо Олега стало вдруг очень серьезным. Он допил бутылку практически залпом, молча поставил ее на стол, открыл следующую и очень внимательно посмотрел на нее. В этот момент его глаза были наполнены чувствами, в их серо–зеленой глубине читались бесконечные чувства взрослого человека, настоящей личности и истинного таланта. В моменты раздумий, когда мышцы его лица расслаблены и отступает от него кровь, Олег обретает пик собственной красоты, любоваться им можно не отрываясь вечность, бесконечно. В эти моменты он становился будто старше, будто носителем вековых мудростей, философом всех времен.
– Взаимоотдача, – тихо и протяжно, почти по слогам, ответил он.
– Взаимоотдача? – не поняв смысла переспросила она.
– Угу, именно это. – Он доел последний ролл и сделал несколько глотков. – Смотри, мы можем выделить два периода отношений: влюбленность и любовь. В момент влюбленности человеку приятно получать. Это, так называемый, конфетно–букетный период. Когда от получения чего–либо испытывают наслаждение. А далее либо формируется любовь, либо нет. Это период истинного наслаждения от отдачи себя, всего чего угодно, душевного, физического тепла любимому человеку.
– А мне всегда казалось, что любовь – это некая необъяснимая истерика во всем теле, наплыв чувств и эмоций, возможность дарить и быть одаренной.
– Нет, дарить – это влюбленность (она фокальна, парциальна), а быть одаренной – любовь. Именно в максимальной самоотдаче, бесконечном и вечном разлитии друг в друге она и заключается. Это единственное чувство, не имеющее ни пола, ни возраста, ни национальностей, ни религий. И с объектом любви то же самое – об истинных чувствах возможно говорить только, когда не важен ни пол, ни возраст, ни национальность, ни религия партнера, а ты путаешь. Путать влюбленность с любовью – это все равно что считать стаю и стадо синонимами.
– Тут–то проще. В стае – ум. Это вожак и собравшиеся единомышленники. В стаде – сила. Это безликое уродство может стереть с лица земли бездумно что угодно и кого угодно.
– Вот именно. А ты никогда не думала, откуда берется стадо? Из детства, из детских садов и школ, где все «головы» стада нивелируют под абсолютную похожесть, роботоподобность и, представь, такие дети вырастают у этих роботов, зомби! И училка еще посмеет высказать «какие родители, такие и дети».
– Полностью с тобой согласна! А ты подумай о половом воспитании или об этом новомодном морально–нравственном.
– Вообще, если в стране что–то происходит, то кому–то, значит, надо просто отмыть деньги. И спасение утопающих в итоге становится делом самих утопающих.
– Безрадостная картина. Учить следует тому, что мир – это любовь и она безгранична в своих возможностях. Только через познание мира как части любимого человека придет единение с создателем не мирское, а космоцентричное. И тут я бы сказала, вот чем любовь отличается от влюбленности. Любя осознаешь единение любимого с миром и больше не надо ему названивать, ждать пресловутые букеты и конфеты, а осознавать одно – любимый повсюду: в каждом вдохе, в каждом дереве, в каждом человеке и животном, и находясь с кем либо находишься с любимым. Это и есть любовь. Это и есть космос. Это трансформация базиса веры в космозис. Грехи – ложь. Содом и Гоморра – ложь. Истина, Мораль, Право, Грехи, Праведные дела только в голове.
– Браво, зая моя! – Меня после такого количества пива просто развезло.
– Ты–то больше моего выпил!
– Я выпил все! И доел!
– Вот, еще одно суши осталось, будешь?
– Неа, доедай, и погнали домой.
– Заниматься взаимоотдачей? – хихикнула Диметра.
– Да, циклом взаимоотдачи.
– А вот до этого не допетрила. Конечно, любовь – вечный двигатель, вечный цикл взаимоотдачи, отдачи себя без остатка.
– Угу, – кивнул он. – Слушай, а в чем ты все–таки видишь отличие влюбленности от любви?
– В аналогии с Селестинскими пророчествами Джеймса Рэдфилда, – хитро выкрутилась она. – Влюбленность – это познать девять пророчеств, любовь – познать десятое, выйти на качественно иной энергетический уровень, попасть в иное измерение, где нет ни пола, ни возраста, ни пространства, ни времени.