Чергинец Н.И.
Приказ №1
Повесть
СНОВА В МИНСК
День угасал, когда к перрону Виленского вокзала, выбрасывая в морозный воздух клубы белого пара, подошел поезд. Лязгнул буферами и остановился. С подножки четвертого вагона легко спрыгнул подтянутый мужчина в шинели без погон. Привычным движением поправил офицерскую фуражку, подхватил небольшой чемодан и энергично зашагал к выходу с перрона. На Привокзальной площади остановился, поставил чемодан на снег. Справа выстроились в ожидании седоков легкие пролетки. Сновали люди, проносились конные упряжки. Приезжий перевел взгляд на другую сторону площади, где была остановка конки. Мимо него неторопливо прошел рослый, крепко сложенный парень в овчинном полушубке. Тихо бросил на ходу:
— С прибытием, Михаил Александрович. Поедем на конке до Нижнего рынка. — И зашагал наискосок через площадь.
Приезжий постоял еще несколько секунд, зорко оглядываясь. Не заметив ничего подозрительного, двинулся вслед за парнем.
Парня звали Роман Алимов; это был надежный товарищ и помощник. Правда, даже Алимов не знал настоящей фамилии прибывшего — он встречал Михаила Александровича Михайлова.
Шагая через большую площадь к углу улицы Петербургской (она почему-то сохранила старое название), Михайлов вспомнил свой первый приезд в Минск почти восемь месяцев назад — в апреле. Он приехал тогда, как говорится, вслепую. Не знал, где приткнуться, на кого опереться. Туго бы ему пришлось, если б не случайная встреча со старым другом по подпольной работе Исидором Любимовым.
На углу Петербургской Михайлов остановился еще раз. Две высокие красивые башни четко выделялись на безоблачном морозном небе. Даже отсюда, на значительном расстоянии, он увидел на фронтоне здания надпись:
«Виленский вокзал». Окинул глазами площадь — слежки, кажется, не было — и повернулся к подошедшей конке. Недалеко стоял Алимов и всем своим видом выражал нетерпение. Понять его было нетрудно: конка в Минске работала нерегулярно, и Алимов не хотел упускать возможности уехать — поди угадай, когда появится следующая.
Среди толпившихся на остановке людей Михайлов протиснулся к вагону с впряженными в него тремя лошадьми. Бросил взгляд на надпись «Акционерное общество конно-железных дорог» и сказал:
— Ну что, Роман, поехали?
— Да, лучше всего этой конкой уехать, потому что следующая пойдет в сторону Брестского вокзала.
— Ну что ж, давай жми вперед.
Они с трудом влезли в набитый пассажирами вагон. Послышался звонок, затем щелчок кнута и простуженный голос невидимого с задней площадки кондуктора:
— А ну, трогайте, нестроевые!
Алимов тем временем пробрался к окну и потянул за рукав Михайлова:
— Подвигайтесь сюда, здесь будет удобнее.
Поставив у ног чемодан, Михайлов взглянул в окно. Конка со скоростью пешехода приближалась к Коломенской улице. Прикинул: ехать еще долго. Скоротать бы время за разговором с Алимовым, да нельзя — кругом чужие уши.
За окном проплывали необычно оживленные улицы Минска. Сейчас название этого прифронтового города мелькало во всех газетах мира. Здесь обосновался штаб Западного фронта, руководивший боевыми действиями почти двух миллионов солдат русской армии. Десятки военных и гражданских учреждений и организаций, чья деятельность была связана с нуждами фронта, тоже размещались в Минске.
Вагон, то ли от мороза, то ли оттого что в него набилось гораздо больше пассажиров, чем дозволено, противно и громко скрипел. Конка уже повернула на Захарьевскую, когда раздался пронзительный крик:
— Люди! Кошелек вырезали! Кто украл кошелек?!
Все задвигались, загалдели, и тут же послышалось торжествующее:
— Ага, попался! Вот он! Держу его, злодея! Смотрите, у него кошелек в руке.
Недалеко от Михайлова мужчина в темном пальто со смушковым воротником обхватил со спины мальчугана лет двенадцати, на котором была старая солдатская шинель без пуговиц. Огромная лапища мужчины зажала худенькую ручонку с кошельком. Краснокожий тип, видимо пострадавший, потянулся через головы и кулаком ткнул мальчугана в лицо:
— У, стервец. Голову тебе оторвать мало! — Он снова замахнулся, но Михайлов успел перехватить его руку:
— Э-э, господин хороший, прибереги-то свою силенку на немца. Не то до смерти мальчонку зашибешь.
Краснокожий в толчее смог только повернуть голову:
— А ты что воров защищаешь? Они вон всю Росею разворовали, а ты их защищаешь! Ты, поди-ка, заодно с ним? Господа, этот пацан не один, с ним вот этот, что погоны офицерские сорвал, факт — дезертир! В полицию их обоих надо! Прикажите, пусть кондуктор возле участка остановит.
Михайлов сжал руку кричавшего железной хваткой:
— Ну ты, хлюст, прекрати орать! На ребенка руку подымаешь! Не такие Россию разворовали...
— В участок их! В участок! — Не получавший поддержки крик звучал уже менее уверенно.
Конечно, встреча с полицией в планы Михайлова и Алимова не входила. Алимов громко сказал:
— Заберите у мальчишки кошелек — и делу конец. Что с пацана-то возьмешь? Их таких сейчас тысячи. Голод кругом, а им есть тоже надо.
Кошелек тут же вернули владельцу, а мальчуган в слезах выскочил из вагона.
Михайлов снова повернулся к окну и с горечью подумал: «Россия, Россия! Вот твое лицо. Разруха, голод, слезы сирот и вдов. И когда же всему этому конец?»
Ему, профессиональному революционеру, было ясно, что конец самодержавия близок. Но все ли задачи разрешит революционный переворот? Вот хотя бы этот мальчонка... Как сложится его дальнейшая судьба? Неужели станет вором и будет мыкаться по этапам, по тюрьмам? Ведь новое общество должно защищать себя от преступников...
Вспомнилась последняя ссылка в небольшом поселке Манзурка Иркутской губернии. Длинные вечера он частенько коротал в беседах с Иосифом Гарбузом. Как-то зашел разговор о том, нужна ли будет новому социалистическому государству полиция. Гарбуз горячо доказывал: «Нет-нет, одно слово «полиция» будет дискредитировать саму идею защиты законности и правопорядка в государстве рабочих и крестьян. За этим словом — целая система органов надзора, принуждения, если хотите, подавления воли народных масс».
«Он, конечно, был прав, Гарбуз», — подумал Михайлов и с сожалением вспомнил, что Иосиф, может быть, и сейчас еще томится в ссылке. Это ему, Михайлову, повезло. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Его, ссыльного, арестовали за участие в кассе взаимопомощи. Как знать, решился ли бы он на побег, если б не этот арест. А так удалось бежать, когда их под конвоем гнали через тайгу и заперли на ночлег в каком-то бараке...
Из задумчивости Михайлова вывел негромкий голос Алимова:
— Нам пора. Соборная площадь.
Они вышли из вагона. Словно прощаясь с уходившим коротким зимним днем, из-за горизонта выглянуло солнце. Его лучи осветили башню и кресты костела, монастыря, стены здания ратуши. По площади сновали упряжки, торопились куда-то люди.
Алимов предложил:
— Михаил Александрович, давайте ваш чемодан, Спустимся по Монастырской, а там Нижний рынок.
— Ты что, Роман, думаешь, я тебе позволю показать свое физическое превосходство? — улыбаясь, Михайлов подхватил чемодан, который, чувствовалось, был нелегким, и сказал: — Пошли!
Узкая, зажатая угрюмыми каменными домами Монастырская улица круто уходила вниз к реке. Навстречу Михайлову и Алимову медленно подымалась в гору конка. Вместо обычных двух-трех лошадей в нее были впряжены пять. Вагон был пуст. Пассажиры, растянувшись длинной цепочкой по узкому тротуару, шли следом. Алимов пробубнил:
— Не понимаю, какой смысл гонять конку по этой улице. Из-за одной какой-то версты лошадей мучают, да и людей все равно пешком заставляют идти. Тоже мне транспорт!
— Не ворчи, Роман, — улыбнулся в усы Михайлов. — Скоро в Минске трамваи пойдут. Слыхал о таких?
— Да в Витебске вроде бы уже есть. А видеть не видал. И что ж это такое?
— Тоже вагоны, только без лошадей. Электрический ток их двигает...
Беседуя, они спустились к реке и перешли старый деревянный мост. По правую руку вдоль засыпанного снегом берега тянулись двухэтажные домики. Михайлов спросил:
— Далеко еще?
— Только перейти Александровскую и — в арку. Видите, напротив, чуть правее?
— Вижу.
— Идите вперед. За аркой первая дверь направо. Вас ждут. А я еще раз проверю, нет ли «хвоста».
Михайлов миновал арку и, не задерживаясь, вошел в первую же дверь по правой стороне. Очутился в тесном коридорчике. Потянул на себя следующую дверь и — попал в объятия Мясникова.
— Ну, здравствуй, Михаил! С прибытием тебя! Проходи.
В небольшой горенке было накурено. Среди обратившихся к нему лиц Михайлов узнал несколько знакомых. Гостю дали возможность раздеться и сразу же забросали вопросами:
— Что нового в Москве?
— Как Петроград?
— С кем из руководителей встречался?
Но тут вмешался Мясников:
— Тише, тише, товарищи! Дайте Михаилу Александровичу отдышаться. И стул бы подали.
Но Михайлов не стал садиться. Выждал, пока наступит тишина, заговорил:
— Друзья, у нас будет время, и я, конечно, расскажу обо всем, что вас интересует, а сейчас хочу сказать главное: и в Петрограде, и в Москве назревают большие события. Я привез вам горячий привет от ЦК партии. Нам предложено еще более активизировать работу по укреплению партии и приумножению ее рядов. Агитация против самодержавия должна стать более открытой и активной. Надо разъяснять солдатам, что война, которую ведет Россия, не служит интересам Отечества и народа, она нужна царю и его приближенным, а народу приносит лишь одни страдания. Надо всемерно расширять географию нашей деятельности, создавать организации большевиков в других уездах и не только в крупных, но и в мелких воинских подразделениях — в ротах, взводах. Вот коротко, что я вам хотел сказать. — Он опустился на стул, привычно забросил ногу на ногу и попросил: — А теперь рассказывайте, как здесь идут дела, что нового случилось, пока я ездил.
В этот момент в комнату вошел Алимов:
— Товарищи, не нравится мне возня, которую затеяли недалеко от дома четверо каких-то господ. Как бы не шпики...
Мясников не стал раздумывать:
— Рисковать нам сейчас ни к чему. Давайте, друзья, разойдемся, продолжим разговор на очередном заседании. Выходите парами через двор. Роман укажет дорогу.
Вскоре в комнате остались только Мясников и Михайлов. Михайлов спросил:
— Тревожно в городе, Саша?
— Да, особенно в последнее время. Город кишит шпиками и провокаторами. Мы, конечно, стараемся усилить конспирацию, исключить провалы, но всегда надо быть начеку.
— Что нового в Земсоюзе?
— Все по-прежнему. И мы считаем, что тебе есть смысл снова пойти туда работать. Представляешь, какие возможности? В ведении Минского комитета Земсоюза больницы, амбулатории, через которые только в этом году прошло около ста шестидесяти тысяч больных и раненых людей. Не менее двадцати тысяч человек, чтобы не умереть с голоду, ежедневно обращаются в питательные пункты Земсоюза. А если к этому добавить, что в Минской губернии имеется почти семьдесят различных учреждений — и на фронте, и в тылу, — повторяю, нетрудно себе представить, какие возможности ты, Михаил, будешь иметь для работы среди солдатских масс.
Мясников был одним из немногих, кто знал настоящую фамилию собеседника, но с глазу на глаз называл его просто по имени, которое было настоящим.
— Решено, — сказал Михайлов. — Иду в Земсоюз. А где я буду жить?
— У Крылова, на Сторожевке. Тебе приготовлена отдельная комната с выходом в сад. Проводит тебя Алимов, он ждет во дворе. Встретимся завтра, я приду к тебе...
Михайлов с Алимовым быстро шли по скупо освещенным улицам. Бурливший днем город с наступлением темноты затаился. Замерла, спряталась за деревянные ставни жизнь.
Часто ныряли в проходные дворы — Алимов знал город как свои пять пальцев. Михайлов вспомнил: летом он вот так же, как теперь, вместе с Романом направлялся на конспиративную квартиру и за ними увязались шпики. Заметил их Алимов: «Михаил Александрович, а за нами слежка». Михайлов оглянулся, и в поле зрения сразу же попали какие-то два типа. «Проверим», — шепнул Алимов и свернул в проходной двор. Те двое — следом. Сомнений не оставалось — шпики. Алимов тогда их ловко провел. Он вошел в очередной двор и сразу же потянул Михайлова за небольшой сарайчик. Шпики прошмыгнули мимо, а Михайлов и Алимов быстро вернулись на улицу, свернули за угол, затем опять же проходными дворами ушли.
Алимов, словно угадав мысли Михайлова, спросил:
— Михаил Александрович, а помните, как нам пришлось от слежки уходить?
— Ты знаешь, Роман, я об этом только что подумал. Мы тогда так и не успели разобраться, кто мог пустить по нашему следу шпиков. Ведь о том, что мы пойдем с тобой на встречу с Любимовым, приехавшим из Лунинца, знали только четверо — Мясников, Кривошеин, Ландер и Чарон.
— Да, мне тогда это тоже показалось странным. Но вы уехали, и я как-то забыл о том случае...
На узенькой окраинной улочке они остановились у высоких ворот. Алимов, просунув руку в специально прорезанное отверстие, открыл калитку, пропустил вперед гостя. В дальнем углу двора злобно заворчала собака. Тут же послышался негромкий окрик:
— Пошла в будку!
От сеней отделилась темная фигура и двинулась к ним. Судя по голосу, это был пожилой мужчина. Он тихо сказал:
— Здравствуйте! Давно жду вас. Проходите в хату.
Хозяин повернулся и пошел впереди, указывая дорогу. Они поднялись на крыльцо, миновали сени, затем — полутемную кухню и оказались в освещенной керосиновой лампой чистой и теплой комнате. С небольшого топчана им навстречу поднялась женщина лет пятидесяти. Алимов сказал:
— Ну, вот вы, Михаил Александрович, и дома. Знакомьтесь — ваши хозяева Елена Петровна и Антон Михайлович Крыловы. Антон Михайлович работает в железнодорожных мастерских. Большевик.
Хозяин подошел к жене:
— Лена, пока я покажу Михаилу Александровичу, где он будет жить, ты собрала бы нам чего-нибудь поесть. А?
И, не дожидаясь ответа, зашаркал валенками по полу, направляясь к выходу. Алимов и Михайлов пошли следом. Они снова пересекли кухню, и Антон Михайлович открыл дверь в небольшую комнатку. Хозяева, видно, готовились к приходу гостя: пол был чисто вымыт, небольшой стол накрыт льняной скатертью, в углу стояла аккуратно застеленная кровать. На тумбочке у кровати горела лампа-трехлинейка.
— Это ваша комната.
Михайлову жилье понравилось. Он сразу же заметил задернутую шторой еще одну дверь.
— Это выход в сад?
— Да. Ключ в двери, — ответил хозяин и добавил: — Думаю, вам не придется этим ходом пользоваться — жандармы и полиция в нашем районе бывают редко. Ну ладно, раздевайтесь и приходите ужинать.
Алимов тут же ответил:
— Я есть не буду, надо спешить, как бы на патруль не нарваться.
Он пожал руки Михайлову и хозяину и сразу же ушел. Крылов последовал за ним, чтобы запереть калитку и дверь. Михаил Александрович снял шинель, фуражку, повесил их на гвоздь, вбитый в стену около печки, и, положив на стул чемодан, открыл его. Достал банку консервов, буханку хлеба и направился в комнату хозяев. На столе уже дымилась в глиняной миске картошка в «мундирах», искрилась кристалликами льда квашеная капуста, аппетитно выглядела и тарелка с солеными огурцами. Михайлов положил на стол хлеб и консервы:
— Прошу принять в пай.
Хозяин, показавшийся с первого взгляда несколько хмурым и неразговорчивым, неожиданно улыбнулся:
— Ну что вы, Михась Александрович! Мы со старухой пока не голодаем. Так что оставьте-ка это себе, пригодится.
Говорил он на смешанном русско-белорусском языке. Слово «Михась» прозвучало как-то мягко и тепло. Михайлов вспомнил, что дом он назвал хатой, а собачью конуру — будкой, и тоже улыбнулся: