Старик пальцем показал на Шяштокаса:
— А он что, немой?
— Почему — немой?
— Стоит, глаза пялит и молчит.
Шяштокас уже раскрыл было рот, но Алимов, понимая, что его акцент может ввести хозяев в недоумение, решил разъяснить, что к чему:
— Да нет, какой он немой. Просто-напросто литовец и по-русски не совсем хорошо говорит. Вот и стесняется своего произношения.
— А чего ж тут стесняться, — миролюбиво произнес старик и опять потер поясницу. — Все люди божьи твари, и у каждого народа свой язык есть. — Он вопросительно взглянул на жену: — Ну что, старуха, может, возьмем людей? Времечко же такое, да и нам гроши не лишние. А может, что из жратвы перепадет.
— Вы не сомневайтесь, — наконец заговорил Шяштокас, — мы не стесним. А может случиться, что и через неделю, если нам дадут комнату, уйдем.
Хозяин кряхтя встал, подошел к жене, отнял у нее ухват и поставил у печи:
— Так что молчишь, решай!
— Да я не супротив. — Она сделала приглашающий жест. — Вы только гляньте на хату нашу, а потом уже...
Алимов и Шяштокас прошли за хозяйкой и оказались в сравнительно небольшой, шага три на четыре, комнате. Из нее, как оказалось, вела еще одна дверь в сени — она была снаружи, из сеней, заставлена шкафом. Но, главное, что бросилось в глаза, — это окно, выводящее в сторону дома, где жили цыгане. Алимов взглянул в него и даже крякнул от удовольствия: дом и двор — как на ладони. Шяштокас понял, чему обрадовался Алимов и, чтобы хозяева не обратили на это внимания, поспешил сказать:
— Ну что ж, это нам вполне подходит.
Затем все вышли в первую комнату, где договорились о плате за жилье. Алимов с Шяштокасом отодвинули от двери шкаф. Получалось, что они могли проходить в свою комнату, не беспокоя хозяев. Алимов сказал:
— Пожалуй, сегодня же и переберемся.
Хозяин, продолжая правой рукой держаться за поясницу, строго взглянул на жену:
— А ну, Петровна, налей нам по чарочке! — И, очевидно, боясь, что жена откажет, еще более требовательно добавил: — Надо же за знакомство да за новых постояльцев выпить. Да пошевеливайся!
Алимов, чтобы поддобриться к хозяйке, смущенно проговорил:
— А может, не надо? Неудобно как-то, только пришли и сразу же за стол. Мы лучше от себя магарыч принесем, когда придем с вещами.
Хитрость удалась — хозяйка решительно двинулась к буфету:
— Нет-нет, коль мы уже с вами договорились, то не грех и наливочки выпить.
И вот на столе уже стоит небольшой граненый графинчик с наливкой, соленые огурцы и тонко нарезанное сало.
Алимов и Шяштокас молча переглянулись. В эту минуту им было действительно неловко: заставили пожилых людей не только беспокоиться, но и делиться припасами. Старик понял, что смущает гостей:
— Да вы не стесняйтесь, живем мы со старухой одни. Сын, как призвали его в четырнадцатом в армию, так и канул, уже и надежду увидеть его потеряли. Держим пару свиней, огород у нас, так что не объедите. Я когда говорил о жратве, то имел в виду сахар и соль. Этого у нас действительно нет. Так что, если вам в пайку сахар да соль выдавать будут, то можете вместо грошей ими рассчитываться.
Шяштокас, который к этому моменту уже разделся, быстро прошел в угол, где висела его шинель, и достал из кармана небольшой сверток. Протянул его хозяйке:
— Возьмите. В честь нашего знакомства.
В свертке было три крупных куска сахара.
Хозяйка радостно улыбнулась и еще проворнее стала нарезать хлеб.
Первую стопку, как водится, выпили за знакомство, вторую — за спокойную жизнь. А наливка оказалась с подвохом: вишня была настояна на спирту. Хозяин налил по третьей стопке и, когда выпили, пояснил:
— Соседи у нас — цыгане. Иногда спиртом приторговывают. Вот и мы разжились у них.
— Спирт — это хорошо, — прицмокнул языком Алимов и неожиданно спросил: — А нам они не продадут?
— Если не по знакомству, то не продадут, — покачала головой хозяйка. — Они люди хитрые, к ним на козе не подъедешь.
Хозяйка говорила по-белорусски, и Шяштокасу, который в тюрьме продолжительное время общался с белорусами, не терпелось заговорить со старушкой на ее родном языке. Но он понимал, что сейчас этого делать не следует: можно вызвать подозрения. Спросил по-русски:
— А почему к этим цыганам нужен особый подход?
Хозяин успел слегка охмелеть. Он пренебрежительно махнул рукой:
— А что о них говорить! Жулье — оно везде жулье.
— Жулье-то жулье, — вмешалась хозяйка, — а ты погляди, как они живут: две коровы, свиньи три или четыре держат, харч всякий, даже сахару и соли по горло. И никто нигде не работает. Как они все это добывают?
— И даже спирт, — подогрел хозяйку Алимов.
Старик снова потянулся к графину. Хозяйка хотела было помешать ему, но уж больно ей по душе постояльцы пришлись — промолчала. Шяштокас предложил тост за хозяйку; та даже зарделась от удовольствия и смущенно пробормотала:
— Ну что вы! Чем за меня пить, выпейте лучше за здоровье.
Но Алимов поддержал друга:
— Нет, что вы, Петровна, видно ж, что хозяйка вы справная: и в доме все блестит, и гостей попотчевать можете, так что непременно — за вас. — Он первым опрокинул стопку. Подождал, пока выпьют хозяева, и осторожно возвратился к интересующей его теме: — Нет, что ни говори, а есть люди, которые даже в такое время жить умеют. А вот возьмите меня. Уже год, как язвой желудка маюсь. И врачи рекомендуют иногда немножко спирту выпить, а достать не могу. — Он внезапно повернулся к хозяйке. — Так что, пока там до знакомства дойдет, будем, Петровна, вас просить купить у них немножко спирту.
— Добра, коли треба, — схожу, мне яны не откажут.
— А семья у них большая?
— У цыган-то? — переспросил старик и безнадежно махнул рукой. — А кто их знает. Вроде как пять человек, да мы вот с ними рядом уже восемь годков живем и почти каждый день все новых видим. А, что с них возьмешь? Цыгане и есть цыгане. Ну их к лешему! — неожиданно оборвал разговор хозяин и уже в который раз оторвал руку от поясницы. — Вы лучше скажите нам, хлопцы, скоро войне конец аль нет? Неужели германца так и оставим на нашей земле? Весна вон уже на дворе, пахать пора, а мужики все или на фронте, или, как вы, на военных заводах и фабриках. Так ведь вся Россия без хлеба может остаться.
Старик, разумеется, прекрасно понимал, что ответа на свой вопрос не получит. Ему просто хотелось выговориться, излить перед кем-то душу, думку беспокойную выложить; он сидел за столом скособочившись и, пьяно вздыхая, говорил:
— Я, конечно, человек маленький и многого знать не могу. Оттого, может, меня вопросы и донимают. Ну зачем, скажите, царю нужна была эта война? Что, земля ему германская понадобилась? Так у нас ее своей сколько хочешь, даже пота селянского не хватает, чтобы полить ее. И еще непонятно мне: царю, значит, отставку дали, а войну, которую он заварил, продолжаем. Выходит, она не только ему одному нужна была? Это ж тысячи людей каждый день гибнут. Не пойму, кому это надо.
Старик быстро пьянел, и вскоре речь его стала бессвязной, неразборчивой. Хозяйка с помощью Алимова и Шяштокаса отвела его в другую комнату, уложила на кровать. Старик тут же заснул.
Алимов и Шяштокас, поблагодарив хозяйку за угощение, распрощались.
— Первый шаг сделан, — легонько хлопнул друга по плечу Алимов, едва они свернули за угол. — Теперь надо с соседями познакомиться. Знаешь, у меня идея: завтра к цыганам вместе со старухой пойдешь и ты.
— А что я им скажу, чего это сразу к ним попрусь?
— А скажешь ты им вот что...
И теперь уже Алимов начал излагать Шяштокасу свой план.
ЧАРОН ВОСКРЕС?
Первое, о чем подумал Михайлов, — что голос одного из нападавших ему знаком. Двое перегораживали им с Соней дорогу, а один оказался за спиной. «Оружие у них, конечно, есть, — обдумывал положение Михайлов, — вон и руки держат в карманах. Но вряд ли прямо здесь, на улице, да еще недалеко от штаба, они откроют стрельбу».
У Михайлова тоже был наган. В правом кармане шинели. Но как незаметно достать его? А тут еще Соня. Она настолько испугалась, что вцепилась именно в правую руку мертвой хваткой. Чтобы выиграть время, Михайлов заговорил:
— Ну что ты, Сонечка? Не волнуйся, сейчас разберемся, в чем дело. — Сам же тем временем попытался освободить руку, чтобы выхватить наган. Нет, не удается. Он затылком чувствовал бандита, находившегося за спиной. Все наверняка следили за каждым его движением. И Михайлов, успокаивая жену, обнял ее за плечи. Тот же грубый голос спросил:
— Ну что, товарищ Михайлов, побеседуем?
«Черт возьми, так это же Чарон! — узнал наконец шпика Михайлов. — Но мне же Гарбуз сказал, что Чарона нет в живых. Неужели он обманул городской комитет и не исполнил приговор?»
Изо всех сил сохраняя спокойствие, он сказал:
— Вы, Чарон, в своем амплуа. Что вам угодно?
— Смотри-ка, узнал-таки! — удивился Чарон. — А я думал, креститься начнет, увидев перед собой покойничка, которому сам на подпольном суде требовал расстрела. — И тут же скомандовал: — А ну, марш в арку. Там, во дворе, и поговорим.
Михайлов хорошо изучил этот район и знал, что за аркой нет никакого двора — только развалины трех домов. Замысел бандитов был ясен: отвести в развалины и там убить. Самое важное сейчас — чтобы его не стали обыскивать. Скорее всего, они думают, что он безоружен. Надо воспользоваться этим! И Михайлов, слегка остановив Соню, с готовностью шагнул в черную пасть арки. Всего на секунду его правая рука оказалась вне поля зрения нападающих, но этого было достаточно. Михайлов выхватил наган, большим пальцем взвел курок и выстрелил в ближайшего бандита. Бил в упор, промах был исключен, и поэтому он, не мешкая, выстрелил во второго. Под сводами арки выстрелы гремели гулко и раскатисто. Метнулся назад, на тротуар. И вовремя: оставшийся бандит успел достать револьвер и целился в Соню. Михайлов опередил его — выстрелил, а сам одним рывком затащил вконец растерявшуюся жену под арку. Очевидно, бандит был ранен: он как-то неестественно подпрыгнул и бросился бежать вдоль стены дома. Михайлов огляделся: они с женой были одни.
Казалось, грохот выстрелов должен был поднять на ноги всю округу, но в наступившей вдруг тишине Михайлов слышал лишь всхлипывания Сони да свое собственное громкое дыхание. Двое сраженных его пулями бандитов лежали рядом. Михайлов попытался рассмотреть, нет ли еще кого-нибудь под аркой, но лишь черная тревожная темень стояла под каменным сводом. Он протянул жене наган:
— На, держи. Беги в штаб, позови наших.
— Мишенька, а как же ты?
Михайлов сжал ее локоть и как можно спокойнее сказал:
— Все будет хорошо, но сейчас нельзя медлить. Беги, Сонечка, зови наших! — Подумал секунду и добавил: — Только беги серединой улицы.
Соня, сжимая в правой руке наган, быстро побежала по булыжной мостовой. Михайлов какое-то время смотрел ей вслед, затем на всякий случай отступил в темноту и так стоял, настороженно прислушиваясь к каждому шороху. Но все было спокойно. Даже грохот выстрелов, еще стоявший в ушах, казался чем-то нереальным.
«Странно, — думал Михайлов, — как будто ничего и не было: ни Чарона, ни бандитов, ни стрельбы».
Мысли его вдруг переключились на Гарбуза. Стало быть, он не исполнил приговора, вынесенного Чарону, и скрыл этот факт. Ничего себе! Теперь все выстраивалось в один ряд: его давешний спор с Любимовым, путаные рассуждения о либерализме, гуманном отношении к врагу. Что же все это значит? Нет, Михайлов не допускал, чтобы Гарбуз мог оказаться предателем. Здесь что-то не то. Но что?
Со стороны штаба послышался гулкий топот ног. Свои? Да, это была группа милиционеров. За ними следом прибежала и Соня. Михайлов приказал милиционерам прочесать близлежащие дворы и развалины. Трое при свете самодельных факелов приступили к осмотру места происшествия. Вскоре старший из них доложил:
— Один наповал, другой тяжело ранен, без сознания.
Соня держала мужа под руку и вся дрожала. Очевидно, только сейчас начала понимать, что с ними могло произойти.
На грузовом автомобиле приехали Мясников и Кнорин. Когда один из милиционеров вытащил из кармана убитого оружие, а затем перевернул его вверх лицом, Мясников воскликнул:
— Смотрите, уж не Чарон ли это?
— Он самый, Александр, наш давний знакомый.
— Так его же... — хотел что-то сказать Мясников, но Михайлов перебил:
— Подожди, Александр Федорович, разберемся чуть позже.
Убитого и раненого погрузили на машину, а Михайлов, Кнорин, Мясников и Соня пошли к штабу милиции пешком.
Михайлов проводил жену домой и сразу же поднялся в свой кабинет.
Мясников сидел на мягком старинном стуле и нервно барабанил пальцами по столу. Кнорин молча стоял у окна. Михайлов присел на кожаный диван и сразу заговорил о Чароне:
— Я его узнал по голосу и теперь жалею, что именно он убит, а не ранен.
— Чего жалеть? — проговорил Кнорин. — Ты просто восстановил справедливость и привел приговор в исполнение.
— Но как же случилось, что приговор оставался неисполненным? — вмешался Мясников. — Почему мы не знали об этом? Кто был ответственным за исполнение?
— Гарбуз, — угрюмо ответил Михайлов и тут же стал выкладывать по порядку все, что его тревожило последнее время в поведении Гарбуза.
— И что ты по этому поводу думаешь? — спросил Мясников.
— Если б не знал Иосифа больше десяти лет, не отбывал с ним ссылку — заподозрил бы самое худшее. Особенно сейчас, после этой истории с Чароном. Откуда бы ему, скажем, знать, что я настаивал на расстреле?
— Да-а, история, — глядя через окно в ночную мглу, проговорил Кнорин. — Скажем прямо, очень подозрительная история. Она становится еще более загадочной, когда пытаешься ответить на вопрос: почему именно в это время бандиты тебя поджидали?
— А может, случайная встреча? — вслух подумал Мясников. Михайлов с сомнением покачал головой:
— Вряд ли. Чарон сразу же назвал меня по фамилии, а ведь было темно, не разглядишь...
В кабинете наступила тишина. Каждый по-своему обдумывал, анализировал ситуацию. На душе у Михайлова было тяжело. Он-то знал Гарбуза лучше, чем кто-нибудь, считал его не только товарищем по партии, но и другом. После долгой паузы он предложил:
— Через двадцать минут совещание, нам надо идти. Люди все в сборе. Разрешите мне одному поговорить с Гарбузом. Уверен, что после этого разговора я смогу ответить на вопрос, кто он: свой или враг.
Мясников и Кнорин не возражали.
Как ни старался Михайлов назавтра выкроить время, чтобы поговорить с Гарбузом, все было тщетно: одно за другим набегали неотложные дела. Ничего не оставалось, как перенести разговор на следующий день. Уже близко к полуночи он собрался наконец домой. Думал, что Соня спит, и был очень удивлен, когда в обеих комнатах и на кухне увидел свет.
«Набралась вчера страху, — тепло подумал о жене и вдруг остро ощутил свою вину перед нею. — Все, больше таскать за собой не буду».
Открыл дверь своим ключом, вошел и застал на кухне неожиданную картину: Соня с Надей Катуриной пили чай и мирно беседовали. Стараясь не шуметь, снял шинель и тихонько, на цыпочках прошел к кухонной двери. Соня и Надя настолько заговорились, что не сразу заметили его — он успел молча посидеть на краешке табурета, стоявшего у двери.
— Ну вот, посмотри на него, — делано возмутилась Соня. — Считанные дни в милиции, а повадка как у самого что ни на есть прожженного сыщика. — Она подошла к мужу, обняла его за шею:
— Устал?
Михайлов поднял голову и увидел ее глаза: они спрашивали о другом. Соня, конечно, была еще под впечатлением вчерашнего случая, и именно поэтому во всех комнатах горел свет. Соне было страшно одной в квартире. Надя, скорее всего, приехала недавно, когда он был на совещании.
Он хотел что-то сказать жене, но ограничился благодарным взглядом и подошел к гостье:
— Ну, чаем тебя, я вижу, уже угостили. Теперь скажи, с чем к нам пожаловала?