Множество шкафов в кабинете Гмыри хранили переписку чуть ли не со всеми городами страны, а постоянное присутствие суетливых, небритых командировочных — «толкачей» порой превращало его кабинет в нечто среднее между привокзальным залом ожидания и парикмахерской.
У Гмыри была своя, выработанная годами система. Придя в себя после легкого шока, вызванного реформой в промышленности, Гмыря быстро сориентировался. Если теперь все решает реализация продукции, то он, Гмыря, это использует, о чем речь? Надо лишь поддерживать добрые отношения с заказчиками. Тогда можно производить не только вполне пристойные операции с аккредитивными выставлениями, но даже заигрывать с такой скользкой, балансирующей на грани нарушения законности системой, как получение бестоварных счетов. И Гмыря ловко с этим справлялся, вызывая удивление даже у видавших виды инспекторов финотдела. Иногда, правда, на складе скапливалась морально устаревшая аппаратура, но Гмыря не унывал: страна большая, распихает.
У самой лестницы Гмыря остановился.
— Моя астма — это ваш завод. — Он привычным движением запахнул на животе полы широкого серого пиджака и добавил — Но говорят, что хорошо там, где нас нет.
Греков спустился на несколько ступенек и обернулся.
— Скажите, Василий Сергеевич, этого сына-растратчика вы сами придумали?
— Почему именно растратчика? — Гмыря насмешливо смотрел на Грекова. — А почему не сына-профессора? Или артиста?
С улицы сквозь стеклянную стену кафе Греков увидел своего главного конструктора. Лепин сидел один. Греков подумал, что в этой встрече нет ничего удивительного: суд находился в том же здании, что и арбитраж. «А вдруг он решит, что я за ним слежу», — мелькнула нелепая мысль, и Греков ускорил шаги.
В это мгновение Лепин тоже заметил главного инженера и, вскочив, замахал руками.
Зайдя в кафе, Греков попытался было объяснить причину своего появления в этих местах, но Лепин не стал его слушать.
— Как хорошо, что я вас увидел. Просто здорово, что я вас увидел, — приговаривал он, ведя Грекова под руку к своему столику, где на пятнистом пластике стыла чашка кофе, стоял пустой стакан и тарелка с нетронутым винегретом.
Усадив Грекова, Лепин убежал, но вскоре вернулся, принеся еще один стакан, тарелку с винегретом и бутерброды. Затем он задернул голубую капроновую шторку на окне, извлек из-под стола портфель и вытащил уже начатую бутылку водки.
В кафе распитие спиртного не поощрялось. Однако Лепин не скрывал своих намерений. Он налил треть стакана Грекову и столько же себе.
— Не пью, — сказал Греков, отодвигая стакан. Этот импровизированный банкет был ему неприятен.
— Я тоже не профессионал, — миролюбиво согласился Лепин. — Однако у меня серьезный повод. Разве вы не видите, как я счастлив, Геннадий Захарович?
— Пить я не буду, — вновь произнес Греков.
Лепин пожал плечами и выпил. Несколько секунд он крепился, но все же не выдержал — лицо и плечи его передернула судорога. Лепин торопливо подхватил с тарелки бутерброд и закусил.
— Алкаш. — Греков усмехнулся, попытался было подняться, но задел коленями о неудобную перекладину, и стол с грохотом дернулся. Шум привлек внимание немногих посетителей кафе. Это смутило Грекова, и он остался сидеть.
— Не уходите, Геннадий Захарович. Мне сейчас очень не по себе, — тихо попросил Лепин.
Еще никогда Греков не слышал от него подобного признания. Черт знает что такое! Он придвинул тарелку и ковырнул вилкой винегрет. Есть не хотелось, а сидеть просто так было неловко.
Лепин пригладил ладонью свои седеющие волосы я вновь потянулся к бутылке.
— Торопитесь. — Греков отодвинул бутылку на край стола.
— Я уже пять лет один, Геннадий Захарович. А до этого семь лет был с ней вместе. Семь лет… — Лепин покачал головой. — Какой мерзостью она поливала на суде моих родителей, меня! За все хорошее, что они сделали для нее. Построили нам кооперативную квартиру, а сами жили в коммунальной… А когда она уехала с этими шутами, с эстрадниками, на гастроли, какие письма ей писала моя мать, чтобы одумалась, вернулась…
— А почему она уехала?
— Подработать. Я тогда, увы, еще не был главным конструктором. Она играет на кларнете. И поэт. Словом, халтура. Так и осталась где-то в Латвии. Спуталась с барабанщиком.
— Вы ее очень любили?
— Никогда! — поспешно выкрикнул Лепин. — В том-то и дело. И женился дуриком. Пришел на день рождения к приятелю. Знакомит он меня с двумя девушками. А тут рядом какой-то тип стоял. Тоже руку тянет. Наши руки и перекрестились. Все загомонили к свадьбе, к свадьбе. Вы же знаете меня? Показушник, идиот. Говорю: встречаемся завтра в десять утра в загсе.
— Поступок мужчины. — Греков взял бутылку, налил в стакан и подтолкнул его к Лепину.
— Теперь можно? — серьезно спросил тот.
— Как хотите, — ответил Греков, взял свой стакан и опорожнил его.
— Умеете! — Лепин усмехнулся.
— Приходилось. — Греков мазал хлеб горчицей. Он любил хлеб с горчицей еще со студенчества. — Ну и что дальше?
— Ничего, — ответил Лепин. Казалось, он как-то обмяк, все ему вдруг надоело. И эта история с судом, и воспоминания. — Хочет квартиру делить, шлюха…
— Ну, ну, Семен…
— Шлюха, — повторил Лепин, словно радуясь. — И все они такие, каждая вторая — шлюха. За пять лет немало их повидал.
К столику подошла уборщица, повязанная замызганным сатиновым фартуком.
— Ресселиса, милые, — с хитрой ласковостью в голосе негромко пропела она. — Опорожняй бутылку-то, я отнесу. Пока хозяйка не усекла. — Женщина повела глазами в сторону буфета.
Лепин приподнял бутылку. Водка еще была.
— Угомонись, тетка. Мы сами сдадим. Для этого и опорожняем.
— Как знаете. — Уборщица фыркнула. — Только крикнет она дежурного, будет вам штраф.
Греков взял бутылку у Лепина, разлил остаток и отдал уборщице. Та сунула бутылку под фартук и отошла к другому столику.
— Собирается за день. — Лепин кивнул ей вслед. — Ставка хорошего инженера. Да? — Лепин развел руками и посмотрел на Грекова. — Я уже пьян?
— Близки к этому.
— Тогда пошли. Ненавижу пьяных. Допьем, и все, и пошли. — Он, морщась, выпил. — Во всех порядочных книгах мужчина в моей ситуации напивается. Не дома. В баре. Это был первый попавшийся мне бар. И никакой импровизации: водку я купил, когда шел в суд. Все по программе…
А Грекову вдруг расхотелось куда-либо идти.
— Еще по чашечке кофе, а? Сидите, я сам принесу.
Лепин покорно остался сидеть, подперев щеку кулаком.
Его близорукие глаза чуть помутнели.
— Знаете, Семен, у меня тоже все не так, — проговорил Греков, размешивая ложечкой темную жидкость. — Не знаю, кто из нас двоих более счастлив. Вероятно, вы. У вас все определенно, что ли…
— Тоже дуриком женился?
— Именно. Еще каким! И всю жизнь я люблю одну женщину. Прекрасную женщину, Семен Александрович. Вам этого не понять. Вас окружали эти…
— Шлюхи, — подсказал Лепин с удовольствием.
— Пусть так. Хотя, возможно, вы кого-нибудь и проглядели.
— Когда надо, я надеваю это. — Лепин вытащил из кармана очки и водрузил их на нос.
— Снимите, Семен. Без них вы мне больше нравитесь. У меня, к сожалению, зрение отличное. И всю жизнь я вижу ее, прекрасную женщину. И чужую…
— Жену, — в тон подхватил Лепин.
Греков промолчал. С чего это он разоткровенничался? Ни с кем никогда об этом не заговаривал. И вдруг — где, с кем?! Со своим главным конструктором, в каком-то кафе. Странно все это и ни к чему.
— Значит, вы ее любите, Семен?
— Кажется, да. Она сидела у стола судьи, закинув ногу на ногу. А я, как мальчишка… И эти дурацкие стекла! — Лепин рывком сорвал очки и швырнул на стол.
Когда покинули кафе, накрапывал мелкий осенний дождь, но Греков и Лепин шли не торопясь.
— Послушайте, как вы очутились возле кафе? — вдруг спросил Лепин.
— Был в арбитраже. Бакинцы предъявили иск на анализаторы.
— Правильно сделали, — одобрил Лепин. — И этот старый жук тоже был?
— Кто?
— Гмыря ваш. Маг и волшебник. Чародей торговли.
— Был. Что это вы против него ополчились? Он великолепно выступил в арбитраже. Рассказал случай из жизни. Плевако!
— Старый прощелыга! — мрачно ответил Лепин.
— Почему? Энергичный, деловой человек. На любом предприятии его, как говорится, оторвут с руками. — Греков рассмеялся.
— Вот и отдайте его любым другим предприятиям.
— Знаете, Семен, жизнь — мудрейший селекционер, — серьезно произнес Греков. — В итоге каждый приходит туда, куда ему предначертано прийти. Гмыря нужен нашему заводу. Просто необходим.
— Заблуждение, — резко и совершенно трезвым голосом оборвал Лепин. — Впрочем, не в нем дело. Подумаешь, пуп земли! Чепуха какая-то! Стоит ли говорить? Пожалуй, домой я не поеду. В семь лекция. Приехал Тищенко…
— Не валяйте дурака! Вам надо выспаться, — посоветовал Греков. Его разгоряченное лицо охлаждали капли дождя.
— Нет, нет! Я давно хотел его послушать, — запротестовал Лепин. — И вам рекомендую. Вы получили пригласительный?
Греков что-то смутно припоминал. Несколько дней назад и вправду он получил пригласительный билет на лекцию этого ставшего популярным в последнее время профессора. Его статьи о проблемах кибернетики печатались в газетах, выходили отдельными брошюрами. И послушать было бы действительно интересно. Но не сейчас, ведь…
Лепин ступил к краю тротуара и вытянул руку навстречу зеленому огоньку такси.
— В политехнический!
— Вы пьяны, Семен.
Лепин взглянул на Грекова и слабо улыбнулся.
— Я не пьян. Я печален.
Глава третья
Газеты он обычно просматривал тут же, у киоска. Распахнет листы и спрячет лицо. Это не всегда было удобно, его толкали прохожие. Но пока Иван Николаевич не пробежит глазами все четыре страницы, с места не сдвинется. Привычка. И покупал всегда несколько газет в одном и том же киоске, у бульвара.
— Загораживаете дорогу, людям не пройти, — не выдержала киоскер, молодая женщина с маленькими плутоватыми глазами. — И чего вы там все ищете?
Иван Николаевич удивлённо взглянул на нее и снова уткнул лицо в газетные крылья. Потом сунул газеты в карман плаща и стал прохаживаться, слегка прихрамывая на левую ногу.
— А вот и мы с Кириллом, — произнес рыжий Адька. — Итак, в нашем распоряжении тридцать две минуты, — и он тряхнул серый фирменный чемодан с замком, похожим на большое латунное ухо.
— Для деловых встреч вполне достаточно. — Иван Николаевич легонько подталкивал молодых людей. — За углом моя машина. Могу подвезти к вокзалу… Вам очень к лицу морская форма. Верно, Кирилл?
Кирилл посмотрел на глухо застегнутый китель, мичманку, спрятавшую рыжие Адькины кудри, и ничего не сказал.
— Мой тренировочный костюм. Надеюсь, я не испачкаю его в вашем кабриолете? — Адька сел на переднее сиденье, чемодан забросил назад, к Кириллу.
— Ваш друг, как всегда, мрачен. — Иван Николаевич аккуратно вывел машину на центральную магистраль.
— У моего друга на это есть веские основания. К тому же он огорчен моим отъездом, — ответил Адька. — Хорошая у вас машина.
— Не моя. Брата. По доверенности катаюсь.
Кирилл видел аккуратно подстриженные седые волосы Ивана Николаевича, стройную, совсем не старческую спину, а в зеркальном срезе — голубые живые глаза. И ему казалось, что он знает старика очень давно, и только по-хорошему…
— Куда моряк держит путь? — Иван Николаевич притормозил у перекрестка.
— В Таллин. Судно принимаем новое… И вроде в Амстердам идем, с пробкой и станками. Оттуда отфрахтуемся на Лондон… Теперь у меня к вам вопросы, сэр…
— Вопросов не надо. — Иван Николаевич переключил скорость, освободил правую руку, достал из внутреннего кармана пакетик и протянул Адьке. — Ровно сто двадцать целковых. И вот еще… Привези ты мне лекарство от гипертонии, а? Эти браслеты дерьмо собачье. Сколько обещаешь, а не везешь.
— Так ведь дорого, Иван Николаевич. Не то что у нас. Три шкуры за лекарство дерут капиталисты. — Адька похлопал Ивана Николаевича по плечу. — Привезу. Старому заслуженному компаньону привезу. Потом пересчитаем по курсу — один к шести. Название выписали?
Иван Николаевич кивнул и, не сводя глаз со светофора, подал Адьке листочек.
Серое массивное здание вокзала замыкало центральную магистраль. Иван Николаевич ехал медленно, примериваясь, где остановиться. Машин было множество, как перед ипподромом в день скачек.
— Ладно. Я тут быстренько. — Адька стянул с заднего сиденья чемодан. — Ну, Алехин, вернусь из рейса, чтобы свадьбу сыграл. Подарок за мной. — Адька торопливо пожал ладонь Кирилла. — Притормозите, сэр, я соскочу на мостовую.
— Сэр — это дворянский титул, молодой человек, — с неожиданной серьезностью произнес Иван Николаевич. — А в моем роду дворян не было.
— И, судя по обстоятельствам, не будет. — Адька попрощался и вылез из машины.
— Эх забыл! — Иван Николаевич включил зажигание. — Все хотел спросить у нашего моряка, как в его кругах относятся к тому, что дельфины между собой переговариваются. В газете прочел. — Иван Николаевич переждал и с любопытством взглянул на Кирилла в зеркало. — Что с вами, любезнейший? Молчите всю дорогу. Больны?
— Вы просили, чтобы я пришел с Адькой. Зачем? — спросил Кирилл.
— Вначале объясните свое загадочное поведение. Что с вами?
— Неприятности у меня, Иван Николаевич. — Кирилл положил локти на спинку переднего сиденья. И принялся рассказывать. И о станке. И о Сопрееве. И о Юрке Синькове. И об отце. И о Грекове. Рассказал и об отбракованных деталях, что хотят подлатать и пустить в месячную программу. И весь рассказ у него получился складный, все события переплетались между собой. Кирилл рассказывал и удивлялся себе, как гладко все получается. Оттого, что существует связь между ним и тем, что окружает его. Только почему он делится с этим стариком? Что старик понимает в его делах? Но удержаться не мог…
Иван Николаевич слушал внимательно, немного повернув голову, чтобы лучше слышать. И Кирилл понял, почему он разоткровенничался — ему было приятно рассказывать старику. Просто приятно. Оказывается, как это много значит.
На площади перед ипподромом Иван Николаевич сбавил скорость, ловко сманеврировал, подал машину к тротуару и выключил зажигание. Но из кабины не выходил…
— Я вот что думаю, Кирилл, дружок… В войну меня ранило в ногу. И я очутился в плену. Знаете, в трудных условиях человеческий организм иной раз напрягается и такое выдает, что в любом санатории руками разведут. Словом, перевезли меня во Францию, на рудники. Отмытарил я там два года. Закончилась война. Явились союзники. Стали предлагать работу и в Мексике, и в Аргентине, и в Европе… А я хотел одного — вернуться в Россию. Это была главная цель. Я писал в различные организации, протестовал. И меня отпустили. Зачем держать человека, если он не хочет? Не гладко сложилась моя судьба в дальнейшем, но не об этом речь. По главному я вроде успокоился — я вернулся. В любых обстоятельствах существует главное, чтобы душа не ныла. И мне кажется, главное для тебя сейчас — остаться на заводе. Никуда не рыпаться, прости меня за грубость…
Они вошли в зал — Иван Николаевич и позади него Кирилл. Три бесшумных потолочных вентилятора неторопливо вращали крыльями, словно перемешивая серую многоликую массу людей, снующих в огромном душном помещении.
Кирилл так и не успел выяснить, зачем он понадобился старику, и решил положиться на ход событий. Они проталкивались к центральному выходу на манеж, когда на дороге лиловой башней выросла Розалия Федоровна, грозно оглядывая с ног до головы Ивана Николаевича.
Старик засуетился. Его величественная спина обмякла, он искоса взглянул на Кирилла и передернул плечами.
— Я подожду у выгона, — Кирилл прошел вперед, отодвинув плечом лиловую тетку.
У выгона, как обычно, народу было немного. В основном детвора, чьи родители сейчас на трибунах занимались сложным раскладом достоинств лошадей по книжечке-программке.