— Фридрих Энгельс… Фридрих Энгельс, — медленно проговорил он, двигая бледными губами. — Надо запомнить это имя.
Свержение монархии во Франции явилось словно сигналом к действию для всей революционной Европы. Во многих столицах и крупных городах континента — в Вене и Берлине, в Милане и Кельне, в Мюнхене и Генте — запахло Парижем. Но раньше всего это почувствовалось, естественно, в самой близкой к Парижу столице — в Брюсселе.
Многотысячные митинги и демонстрации следовали здесь друг за другом, и все они требовали одного — установления республиканского строя.
Двадцать седьмого февраля Маркс получил из Лондона резолюцию Центрального комитета Союза коммунистов о передаче своих полномочий Брюссельскому окружному комитету Союза, поскольку брюссельские коммунисты во главе с Марксом находятся ближе к разворачивающимся революционным событиям.
…Бельгийский трон зашатался. Двадцать шестого, двадцать седьмого, двадцать восьмого февраля многим казалось, что он вот-вот рухнет. Но человек, восседавший на нем, король Леопольд — многоопытно-хитрый, видавший виды Кобург — быстро учел печальный конец своего незадачливого тестя Луи Филиппа. Он смиренно заявил министрам, депутатам парламента и пэрам, что готов отречься от престола при условии, если того пожелает народ. Это так тронуло и умилило поддавшихся было революционным веяниям отцов народа, что они, в свою очередь, тотчас отреклись от всяких бунтарских затей.
Двадцать восьмого февраля, когда в «Брюссельской немецкой газете» появилась статья Энгельса «Революция в Париже», когда на улицах и площадях столицы было особенно многолюдно, шумно и радостно, уже начались репрессии. Монархисты перешли в контрнаступление.
В числе первых арестованных оказался друг Маркса и Энгельса, секретарь Немецкого рабочего союза в Брюсселе Вильгельм Вольф.
Репрессии нарастали с каждым днем, с каждым часом. Фактически было введено военное положение. Митинги и открытые собрания стали невозможны, деятельность Союза коммунистов и других прогрессивных организаций сделалась крайне затруднительна. В любой момент можно было ожидать ареста Маркса и жестокой расправы над ним.
В такой обстановке вечером третьего марта срочно собрался новый Центральный комитет Союза коммунистов. Было пять человек: Энгельс, Жиго, Фишер, Штейнгенс и сам Маркс.
Заседание вел Энгельс, протокол поручили писать Жиго. Перед началом заседания Энгельс ознакомился сам и дал прочитать другим два документа, полученных в этот день Марксом. Первый пришел еще с утренней почтой. Он гласил:
«Временное правительство. Французская республика.
Свобода, Равенство и Братство.
От имени французского народа.
Париж, 1 марта 1848 г.
Мужественный и честный Маркс!
Французская республика — место убежища для всех друзей свободы. Тирания Вас изгнала, свободная Франция вновь открывает Вам свои двери, Вам и всем тем, кто борется за святое дело, за братское дело всех народов… Привет и братство.
Фердинан Флокон, член временного правительства».
Второй документ получен Марксом, точнее, церемонно вручен ему лишь два часа назад, в пять вечера. Это было предписание властей: в течение двадцати четырех часов Маркс должен был покинуть Бельгию.
— Как видите, господа, — сказал Энгельс, поглаживая свою шкиперскую бородку, — оба документа, столь разные по своему происхождению и целям, имеют для нас один и тот же конечный смысл: они побуждают принять решение о возвращении Маркса в Париж, откуда три года тому назад его выслали по настоянию прусского правительства.
Затем Энгельс обрисовал положение в Бельгии, во Франции, высказал уверенность, что революция вот-вот вспыхнет в Берлине и Вене, обратил особое внимание на опасность, грозящую лично Марксу здесь, в Брюсселе.
Члены Центрального комитета высказывались кратко и дельно. Все были единодушны: Марксу надо немедленно ехать в Париж и там создать новый дееспособный Центральный комитет Союза. Маркс согласился с товарищами.
— В таком случае, господа, — сказал Энгельс, подводя итог, — давайте примем следующую резолюцию… Пишите, Филипп.
Он встал из-за стола и, медленно прохаживаясь, начал диктовать, а Жиго записывал.
— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — как стихотворную строку произнес Энгельс первую фразу. — Центральный комитет Союза коммунистов, принимая во внимание, что руководящие члены Союза в Брюсселе либо уже арестованы или высланы, либо же с часу на час ждут высылки из Бельгии; что Париж в данный момент является центром всего революционного движения; что нынешние обстоятельства требуют чрезвычайно энергичного руководства Союзом, постановляет…
Энгельс помедлил, обвел всех взглядом и, увидев на лицах согласие и одобрение, продолжал:
— Первое. Центральный комитет переносится в Париж.
Второе. Брюссельский Центральный комитет уполномочивает члена Союза Карла Маркса осуществлять в данный момент, действуя по своему усмотрению, центральное руководство всеми делами Союза.
Третье. Брюссельский Центральный комитет поручает Марксу, как только позволят обстоятельства, образовать в Париже по собственному выбору новый Центральный комитет в составе наиболее подходящих для этого членов Союза и для этой цели вызвать туда же тех членов Союза, которые не проживают в Париже.
Четвертое. Брюссельский Центральный комитет распускается.
Все участники заседания нашли, что резолюция хороша и правильна, но Маркс сказал:
— Считаю необходимым второй пункт, где говорится о наделении меня полномочиями осуществлять руководство всеми делами Союза, дополнить словами: «за что он — то есть я — несет ответственность перед новым Центральным комитетом, который должен быть образован, и перед ближайшим конгрессом».
Добавление приняли, и все поставили свои подписи. Энгельс подписался первым, Маркс — последним.
Очень скоро участники заседания разошлись. У каждого были срочные, неотложные дела, а Марксу предстояло немедленно заняться приготовлениями к отъезду.
Дразнить гусей всю жизнь было одним из любимых занятий Маркса. Много лет спустя, уже на шестом десятке, в Лондоне он писал: «Здешние эмигранты-демагоги любят нападать на континентальных деспотов из безопасного далека. Для меня же это имеет лишь тогда свою прелесть, когда совершается перед лицом самого тирана». И каждое слово здесь подтверждалось фактами его биографии. Но сейчас на примере Вольфа и других друзей Маркс видел, что власти способны на любую жестокость, и он не имел права рисковать собой после партийного решения, возложившего на него обязанность создать в Париже новый действенный Центральный комитет Союза коммунистов. Поэтому все согласились на том, что сперва он уедет в Париж один, а Женни с детьми и служанкой Еленой, по-домашнему Ленхен, приедут туда через несколько дней, необходимых на улаживание всех дел в Брюсселе.
…Был уже поздний ночной час, и подготовка к отъезду шла полным ходом. Маркс и Женни отбирали книги, рукописи, которые надо взять ему с собой, служанка хлопотала с вещами. Вдруг за дверью послышался топот, говор, в дверь постучали.
— Открывать? — тревожно спросила Елена.
— А что же делать? — развел руками Маркс. — Открой и иди к детям.
В комнату ввалилось десять полицейских во главе с помощником комиссара.
Маркс не удивился. Этого следовало ожидать.
— Я уполномочен свыше произвести у вас обыск, — деревянным голосом сказал полицейский чиновник. — Ведь вы доктор Маркс?
— Да, меня зовут так, — спокойно ответил Маркс. — А вы, конечно, Иисус Навин? Рад познакомиться.
— Какой еще Иисус? — оторопело пробормотал помощник комиссара.
— Как это какой? Надеюсь, тот самый, библейский, который, имея на то полномочия свыше, остановил на небе солнце, чтобы при его свете завершить избиение ханаанеян.
Чиновник все еще ничего не понимал и обалдело хлопал глазами. Маркс насмешливо разъяснил:
— Всем известно, как свято в Бельгии чтут закон. И если вы пришли ко мне с обыском, то я уверен, что сейчас на дворе сияет солнце, которое до такого позднего часа мог задержать на небе лишь один Иисус Навин.
— Ах вот вы о чем! — помощник комиссара сообразил наконец, что собеседник намекает на закон, запрещающий нарушать неприкосновенность жилища после захода солнца. — Нет, господин Маркс, я не Иисус Навин, а солнце действительно давно село, и тем не менее, — он ухмыльнулся, — вот вам ордер на обыск.
Маркс понимал, что в ордере, конечно, все в порядке, а если что-то и не так, то протестовать, сопротивляться сейчас все равно бесполезно. Но он взял ордер и долго-долго рассматривал его. Так долго, что чиновник не выдержал.
— Ну?
Маркс перевернул ордер вверх ногами и с серьезным видом продолжал тщательно изучать его в таком положении. Ему не только хотелось позлить непрошеных гостей, он старался также дать время Женни и Ленхен прийти в себя.
У помощника комиссара все клокотало внутри. Наконец его терпение лопнуло.
— Мы начинаем! — раздраженно сказал он.
Маркс положил ордер на скатерть.
— Ну что ж, если отныне король во дворце или господин Оди в своем ведомстве заменяют солнце на небе, то начинайте!
— Солнце, господин Маркс, — едва владея собой, проговорил чиновник, — завтра взойдет, как всегда, но вам оно едва ли будет светить так же, как всем.
— Не надо пророчествовать, — поднял руку Маркс. — Это опасное дело. На нем ломали себе головы не только помощники комиссаров. Начинайте-ка лучше.
Полицейские разошлись по комнатам и принялись обшаривать все закоулки. Это длилось около часа. Бумаги, рукописи, письма их почему-то не интересовали. Видимо, искали оружие. Ничего не найдя, полицейские обозлились.
Чиновник потребовал у Маркса паспорт. Повертев его в руках, он сказал:
— Ваш паспорт не в порядке.
— Чем? — почти равнодушно спросил Маркс.
— Мы знаем чем. — Тон ясно давал понять, что спорить бесполезно. — Я обязан арестовать вас и препроводить а полицейское управление.
Женни вздрогнула и крепко ухватила Карла, за рукав.
Маркс спокойно сказал:
— Я получил предписание в двадцать четыре часа выехать из Бельгии. Ваше намерение арестовать меня находится в противоречии с этим предписанием, вы лишаете меня возможности выполнить его своевременно.
— Предоставьте нам самим разбираться в противоречиях такого рода… Одевайтесь и следуйте с нами.
Делать было нечего. Маркс оделся, поцеловал встревоженных детей, жену, похлопал по плечу Ленхен, сказал:
— Не волнуйтесь. Они ничего не посмеют сделать. Завтра отпустят.
Несколько минут после того, как Карла увели, Женни была словно парализована происшедшим. Но Елена не дала ей долго цепенеть в бездействии. «Надо что-то немедленно делать!» — твердила она. Но что? К кому пойти? Первой мыслью было, конечно, бежать к Энгельсу.
— Нет, Энгельс тут не поможет, — возразила Елена. — Хотя они и выдали ему паспорт, но он такой же эмигрант, его самого вот-вот арестуют, если уже не арестовали.
Действительно, это бесполезно: к Энгельсу Женни, конечно, сходит потом, а сейчас… Вдруг ее осенило: надо бежать к Жотрану. Во-первых, он президент Демократической ассоциации, он может привлечь к аресту Карла внимание общественности. Во-вторых, он юрист, и, следовательно, у него можно получить толковый деловой совет.
Елена одобрила решение Женни, и та, наскоро одевшись, ушла.
Но вот в дверь опять постучали. Это вновь явился Жиго. По профессии архивариус, он был, несмотря на молодость — года на полтора моложе Маркса, — человеком очень аккуратным и даже педантичным. Можно представить себе его волнение, когда, придя домой, он обнаружил, что одного листка протокола, который он вел, нет. Сломя голову Жиго помчался обратно, к Марксам, надеясь, что листок выпал у него там, где проходило заседание. Действительно, листок был здесь — он лежал под стулом. Только схватив его и спрятав на груди, Жиго стал способен выслушать рассказ Елены. Узнав о происшедшем, он решил дождаться возвращения госпожи Маркс, чтобы в случае необходимости помочь ей.
Была уже глубокая ночь, когда Женни, уставшая и продрогшая от весенней сырости, возвращалась домой. В темноте она не заметила у подъезда полицейского и потому вздрогнула, когда рядом раздался голос:
— Госпожа Маркс?.. Госпожа Маркс, я послан из полицейского управления за вами… простите, точнее, к вам, — полицейский чуть поклонился.
— Что вам угодно?
— Я послан сказать, что если вы хотите видеть своего мужа, то можете это сделать немедленно.
— Да? Это правда? А где он? Почему его увели? — засыпала Женни полицейского вопросами.
— Все это вы можете узнать от него самого. Итак, вы идете со мной? — вытянувшись в струнку, он всем видом выражал готовность помочь бедной женщине.
— Да, да, разумеется, только я на минутку зайду к себе, посмотрю, спят ли дети… Я сейчас…
Спал только Эдгар. Девочки проснулись — в тревоге и страхе ждали мать, хотя, конечно, мало что понимали в происходящем.
— Госпожа Маркс, — сказал Жиго, застегивая пальто, — даже если вы будете против, я пойду вместе с вами. Этим канальям ни в чем нельзя доверять.
Поняв, что господин Жиго идет вместе с мамой, девочки немного успокоились. Поцеловав их, пожелав покойной ночи, Женни заторопилась — ведь там ждал Карл. У самой двери Елена протянула ей какой-то сверток.
— Что это?
— Пригодится.
— Боже, это передача? — Женни произнесла последнее слово трудно, врастяжку. — Неужели ты думаешь, что еще и завтра Карла не освободят?
— Я только думаю, что люди везде хотят есть. Бери. Ты-то еще никогда не встречалась с людьми, которых уводили полицейские, а мне приходилось. Всякое они рассказывали. — Елена устало свела брови, и по ее высокому молодому лбу пролегла чуть заметная тонкая морщина.
Женни судорожно обняла ее, взяла сверток и шагнула через порог.
Вежливый полицейский не возражал, что госпожу Маркс будет сопровождать господин Жиго. Напротив, он, кажется, был этому рад.
В управлении пришедших сразу препроводили к комиссару полиции.
— Господин комиссар, — радостно сказал вежливый полицейский, вводя в его кабинет обоих, — вы посылали меня за одной птичкой, а вот — сразу две. Надеюсь, мне это зачтется. — И он, как там, на улице, вытянулся в струнку.
Женни изумленно посмотрела на полицейского. Встретив ее взгляд с наглым спокойствием, полицейский вышел.
Комиссар сидел за столом. Пожилой, грузный человек с очень юркими, пронзительными глазами, которые казались чужими в его монументальном облике. Не предложив вошедшим сесть, мельком, но цепко оглядев их, он сначала обратился к Жиго:
— Кто вы такой, сударь?
— Филипп Шарль Жиго, архивариус.
— Бельгиец?
— Да.
— Что у вас, бельгийца, общего с заезжими смутьянами?
— Какими смутьянами? Карл Маркс — известный общественный деятель, ученый и публицист. Я близкий знакомый его семьи. Если позволите, я хотел бы сопровождать госпожу Маркс до конца.
— Что значит — до конца?
Вежливый Жиго несколько смешался:
— Ну, после свидания с мужем я намерен проводить ее домой. Ведь время уже очень позднее.
— Никого провожать вам не придется.
— Что вы хотите сказать?
— Вы кто такая? — чиновник перевел глазки на Женни, не удостаивая Жиго ответом.
Женни коробила грубость допроса, но она мысленно поклялась себе все стерпеть ради того, чтобы увидеть Карла.
— Вам известно, господин комиссар.
— Какое вам дело до того, что нам известно или неизвестно. Я спрашиваю, кто вы такая? — брезгливо поморщился чиновник.
Женни чувствовала, что она слегка ссутулилась от усталости, волнений или от тона комиссара. Она расправила плечи, подняла выше голову и спокойно, медленно, с легкой иронией в голосе проговорила:
— Иоганна Берта Юлия Женни Маркс, урожденная фон Вестфален, жена Карла Генриха Маркса, доктора философии.