Мне не нравился его настрой, я бываю иногда мечтательницей, но чаще реалисткой. И к моменту нашей встречи я настроена была уже довольно скептически. Я шла к условленному месту, не питая никаких особых надежд. Вы представляете, и ведь я не ошиблась!
Я чуть было не прошла мимо, потому что свои синие глаза он спрятал за черными очками, а кроме них с фотографией в нем не было ничего общего. Он ждал меня на тротуаре в небрежной позе, и если бы про неподвижную позу можно было бы сказать «стоял вразвалочку», то я бы охарактеризовала ее именно так. Он постоянно жевал жвачку, даже при разговоре, что усиливало и без того имевшуюся у него шепелявость. Этот дефект, наверное, вызывала слишком сильно выдвинутая вперед нижняя челюсть, а может быть, отсутствие на ней более половины зубов. В анкете ему не было еще сорока, но на вид уже хорошо за сорок. Вполне возможно, что это «от нелегкой жизни», какая бывает у пьющих людей. На лице его был явный отпечаток нездорового образа жизни, который с определенных пор я определяю с полпинка. Вероятно, он одно время сильно пил, а может быть, это происходило и сейчас. Манера общения его заставила меня сильно сомневаться, что там были хоть какие-то зачатки высшего образования. Я ничего не имею против рабочих профессий, я наоборот очень даже за, если у человека золотые руки, и ему грех их не задействовать, отсиживая пятую точку в офисе. Но я очень не люблю фантазеров. К тому же, ни о каком физическом труде на его нынешней работе речи не шло.
Конечно, все эти выводы я сделала не в первый момент, а в процессе общения. В тот момент, когда я его только увидела, я бы рада была уже развернуться и уйти, но он вручил мне красивый букет роз, и сбежать стало неудобно. К тому же мы еще во время переписки договорились не сбегать ни при каких обстоятельствах, а дать друг другу шанс. Прогулочным шагом мы направились вдоль улицы. Наш путь лежал в бильярдную. Я шла, несла злополучный и обязывающий к вежливости веник и угрюмо укоряла себя, что зря все затеяла. Он почти всю дорогу трепался с кем-то по мобильному, радостно намекая, что он сейчас не один и что желал бы, чтобы его оставили в покое. Собеседник его не понимал или не хотел понимать, и пытался договориться с ним о чем-то на завтрашнее утро. Так мы добрели до бильярдной, выбрали себе столик и принялись гонять шары. Солнечные очки в помещении он снял, но как я ни силилась, так и не смогла разглядеть в нем те симпатичные черты, что приглянулись мне на фотографии.
Но на время настроение мое поднялось, бильярд я люблю, в процессе игры мы перекидывались шутками-прибаутками, и мне было весело. Вначале, правда, он пытался учить меня играть, тыкал пальчиком в шарик и кричал «Бей сюда, бей сюда!» Слегка осадив его, я начала выигрывать, после чего снисходительный тон с его стороны исчез и советы прекратились. Мы сыграли шесть раз с прекрасным дружественным счетом три-три. Я наигралась вдоволь, устала и так как мой новый знакомый мне совершенно не нравился, сразу захотела домой. У него, правда, были другие планы, и мы переместились в кафе в том же помещении, где он заказал кофе, а я так ничего и не смогла выбрать. Мы расположились за низким столиком, и я сидела, вытянувшись в струнку и непроизвольно отодвинувшись от своего спутника на самый краешек широкого диванчика. Краем глаза я видела, как он со своего места пытался скособочиться в мою сторону и даже положил руку на спинку дивана у меня за спиной. Но после того, как он допил кофе, я потащила его наружу.
Мне почему-то настолько он был уже неприятен, что я даже не стала брать предложенную им ветровку, хотя к вечеру резко упала температура и меня почти трясло от холода. По пути он поинтересовался, куда мы с ним идем завтра. Я ответила, что никуда.
– Тебе надо подумать? – сам предложил он вариант объяснения. Я согласно кивнула. Мы спустились в подземный переход и в нем разошлись: он налево, я направо. Я попросила не провожать. А на следующий день в аське сказала, что ничего не получится. Он обещал не обижаться. Мы еще в самом начале договорились: если что – никаких обид. Вернувшись домой, я удалила свою анкету с сайта знакомств.
* * *
В один из множества похожих друг на друга дней я, как обычно, ехала на работу. После перехода на красную ветку мне удалось сесть. Я разгадывала очередное, или очередную, судоку, вырисовывая простым карандашиком цифири в маленькой брошюрке. И как это часто бывает, я почувствовала, что справа через плечо в мой ребус косятся чьи-то любопытные глаза, которым не на чем больше остановить свой скучающий взгляд. Я не занимаюсь ничем секретным, я просто разгадываю судоку, но я не люблю, когда ко мне заглядывают. Не надо лезть в личное пространство хотя бы глазами, если уж вы залезли локтями и коленями.
Обычно в таких ситуациях я закрываю книгу или переворачиваю брошюру, чтобы человеку было просто не на что смотреть. Но сейчас меня осенило одной идеей, и я, так как подсматривание продолжалось, быстро написала на полях брошюры крупными буквами: «Че прешься? Очень интересно?» В следующий момент я почти физически ощутила, как ударился любопытствующий об эти коротенькие фразы. Я осторожно скосила глаза вправо. Рядом сидящий, не стесняясь, смотрел на меня, и было видно, что в нем все кипело от возмущения. У меня исправилось настроение. Я подавила подступающий к горлу смех, закусила губы и как ни в чем не бывало продолжила вписывать цифры в квадратики. Человек еще какое-то время обиженно ерзал на сидении, видно, в голове такое хамство никак не укладывалось, а потом, гордо отвернувшись, он перенес все свое праздное внимание в книжку своего соседа справа.
На работе меня огорчили новостью: шеф в трауре, у него утром умерла мама. Шефа мы все очень уважаем нашим мизерным коллективчиком, и конечно все очень расстроились. Сегодня он должен был улететь, мама жила в другом государстве. Сильно подавлен. Марина, которая помимо обязанностей переводчика исполняла еще роль помощника руководителя, с тусклым лицом искала шефу срочные билеты в Казахстан.
На этом фоне каким-то несусветным казалось поведение главбухши. Она как всегда притащилась позже на несколько часов. Мы ей сообщили грустную новость, она сделала большие сочувствующие глаза. Через пять или десять минут она диким булькающим смехом гоготала, общаясь по телефону с бухгалтерией поставщика и комментируя акт сверки, причем прямо при шефе. Не понимаю. Все-таки у человека траур, можно ж было не ржать как лошадь на весь офис… Иногда мне кажется, что она не просто странная, а что у нее не все в порядке с головой. Там примерно такой же бардак, как и в ее бухгалтерских документах. Нет, ну а на самом деле, что там в голове у человека, если он на полном серьезе может произнести: «Мда, компьютер очень тормозит. Пока дождешься… Просто аншлаг Бенни Хилла!» или «Погода меняется безумно… У меня уши просто в трубочку сворачиваются!»
Шеф уехал в аэропорт. Аня под видом внеурочной поездки в пенсионный фонд сбежала домой пораньше. Я доделала все текущие дела и полезла смотреть свою личную почту. В ящике было как всегда штуки три письма со спамом, несколько строчек от подруги, с которой мы почему-то предпочитаем общаться письменно, хотя созвониться вроде бы и проще. Однако меня вполне устраивает этот способ, потому что если я кому и доверяю, то именно этому человеку, и вся переписка, скопившаяся за много лет иногда помогает при самокопании, или при подавлении ностальгии, или просто для восстановления хронологии событий. Помимо этого я увидела письмо-рассылку, что на сайте знакомств мне пришло личное сообщение. Я с досадой поморщилась: я же удалилась! Неужели там невозможно удалиться полностью, и мне теперь будут присылать эту ерунду?! Я прокрутила сообщение. С этого сайта рассылка приходила вместе с самим сообщением, и если в анкете была фотография, то картинку я могла видеть уже в письме.
Тут у меня сдавило грудь, и я какие-то секунды не могла ни вдохнуть ни выдохнуть. Наверное, я даже захрипела, потому что из-за перегородки показалось взволнованное лицо Марины.
– Нин, что с тобой? Тебе плохо?
Я наконец с трудом задышала и замахала рукой ей, что все в порядке, мол, поперхнулась, и приникла к монитору. А с фотографии на меня смотрел мужчина из «ниссана», мужчина из лужи, мужчина из моего сна.
Сообщение его было простым лаконичным «Привет». Я тут же нажала на ссылку, которая предлагала мне перейти на сайт и ответить. Не тут-то было. Моя регистрация действительно удалилась из базы данных, и по ссылке выскакивала ошибка доступа. Конечно же, я моментально зарегистрировалась заново, но ссылка, по всей видимости, работала только с прежней анкетой. Я принялась было шерстить все мужские анкеты подряд, но на какой-то тысяче сдулась.
Зато я поняла, что мне ничего не показалось. Все повторялось. Он опять был рядом и был недосягаем. То, что он смог написать на удаленную анкету, меня совсем не удивило. Уж если Мил когда-то смог отражаться вместо меня в луже, то подумаешь, какое-то письмо…
* * *
Я битый час ворочалась в постели, но не могла заснуть. Кровать была неудобная, подушка душная, а одеяло кусачее. Мне было то жарко, и тогда я раскрывалась, то сразу становилось холодно, и приходилось снова закутываться, и шерстяное одеяло начинало неприятно меня покалывать.
Надо было утром умудриться проспать до двенадцати дня, когда еще теперь засну. Говорят, что взрослому человеку на сон требуется восемь часов. Тогда на бодрствование остается целых шестнадцать. И стало быть, если продрала глаза я в полдень, засну не раньше четырех утра. Бывают, конечно, такие счастливчики, которым стоит голову уронить на подушку, и они уже в отключке. Я не из их числа.
Наконец я начала проваливаться в сон. Но еще не успели перед глазами заплясать картинки, как я была тут же разбужена низкими ритмичными звуками «пум-пум-пум». Кто-то на улице играл на трубе. В два часа ночи, перед понедельником. Играл отвратно, но громко. Пьяные голоса подпевали во время пауз. То звучал джаз, то песня горна «Подъем, подъем», то на одной ноте гудел «Спартак – чемпион», то похоронный марш. Мне даже на секунду стало смешно. Но это быстро прошло, так как заснуть теперь не получалось ни в какую. Когда «музыка» стихала, я начинала вроде бы засыпать, но каждый раз новая песня не давала мне это сделать. Я лежала и угрюмо думала, вызвать ли полицию или подождать, пока это сделает кто-нибудь другой. В таких раздумьях прошло около двадцати минут. Труба не умолкала. Тогда я встала и подошла к окну, стащив по пути со шкафа снайперскую винтовку с ночным прицелом и глушителем. Я приникла к окну и посмотрела на улицу. Трубач с пьяной компанией сидели на лавке посередине двора. Он, в очередной раз оторвав от губ, нежно гладил свой инструмент и что-то говорил. Выставив ствол в щелку приоткрытого окна, я аккуратно прицелилась трубачу в лоб и нажала на курок. Отпрыгнув с винтовкой от окна, я услышала душераздирающие крики и тут же увидела, как в доме напротив стал зажигаться свет в окнах, в одном за другим. Я постояла какое-то время в дальнем от окна углу комнаты, а потом тихонечко водрузила винтовку на прежнее место и спокойно улеглась в кровать. Теперь я с удовлетворением почувствовала, что очень скоро и крепко засну. И проснулась.
* * *
Трубач был живой и продолжал с упоением играть. Я вздохнула и попыталась заснуть снова, но сон на этот раз, кажется, отскочил от меня очень резко и далеко. С еще одним горьким вздохом я поднялась с кровати и накинула халат. Надо поделать что-то обыденное, но не соответствующее ночи, и должно потянуть в сон.
Первое, что пришло мне в голову, это пойти поесть, но я представила свой нынешний набор продуктов, снова ограниченный низкоуглеводной диетой, и есть сразу расхотелось. Вот если бы можно было бы сделать сейчас салат из трех здоровенных сладких помидоров, полить их ароматным подсолнечным маслом, посолить, поперчить, а потом еще вымакать сок черным хлебом… Но увы, сейчас нельзя. Хотя я стала замечать, что в последнее время похудение на такой диете это практически мое перманентное состояние. Как что-то начинает меня смущать, я тут же сажаю себя на эту диету. Как ни вспомню, все ограничения, ограничения.
– Да ну их к черту! – вдруг сказала я и тут же придумала оправдание: – Я иначе не засну.
С этой радостной мыслью я побежала в кухню кромсать помидоры. Огромные, красные, сладкие помидоры. Надо было их съесть еще перед диетой, чтобы не соблазняли. А теперь – увы.
Проделав все манипуляции, о которых я только что мечтала, и съев последний вымаканный кусочек черного душистого хлеба, я поняла, что вот теперь-то, как только голова у меня коснется подушки, я засну, несмотря на злосчастную пьяную трубу.
* * *
Среди людей есть много типажей, от которых лучше держаться подальше. Просто потому что без присутствия их в жизни ты будешь счастливее. Вот один тип я особенно не перевариваю. Это «человек прибедняющийся». Я пытаюсь сейчас подобрать синонимы, но все они уже характеризуют немного другой тип. Есть такие нытики унылые, брюзги, для которых стакан всегда пуст и которые не понимают тех, кто умеет радоваться мелочам. Ты такая восторженная! Ты радуешься такой ерунде! Боже мой, а что же в этом плохого? Чем больше поводов для радости у нас есть, тем лучше. Я не знаю, может, это обычная зависть, потому что они не способны радоваться тому, чему умею радоваться я.
Но я вовсе не о них хотела поговорить. К ним я потом, возможно, вернусь. Люди прибедняющиеся – это другое. Есть такие персонажи, которые очень любят жаловаться на свою жизнь. И по-тихому, и публично. И притом совершенно этого не стесняясь, а наоборот, словно испытывая удовольствие, перечисляя все свои неудачи и показывая, какие же они невезучие. Я понимаю, я просто из другого теста сделана, но когда мне задают вопрос, как дела, у меня язык не поворачивается сказать – хреново. Даже если правда хреново. Для меня немыслимо, что кто-то будет думать, что я сижу и тоскую, что у меня проблемы или что-то не складывается. Я не могу это объяснить, но мне точно не будет легче от того, что я поделюсь с кем-то своим паршивым настроением.
А для кого-то это буквально энергетическая кормушка. Жаловаться, в подробностях рассказывать все неприятности, восклицать «Что же мне делать?» – это возвращает им силы. Хорошо, если попадется такой собеседник, который с удовольствием выслушает про все несчастья, покачает сочувственно головой, а сам подумает: «Так тебе и надо!» или по крайней мере: «Слава богу, у меня все хорошо!» В таком случае, они друг друга нашли, и очень подходят друг другу. Один изливается и получает подпитку, второй выслушивает, как кто-то страдает, и получает подпитку.
Но мне кажется, что прибедняющиеся интуитивно чувствуют таких людей, и им совершенно неинтересно жаловаться тем, кто порадуется за их горе. Им нужны именно те, кто будет на самом деле переживать за них или хотя бы искренне посочувствует.
Самое интересное, что им совершенно не нужны ваши советы. Им просто надо высказаться, причем иногда несколько раз на одну и ту же тему. «Вот ты представляешь, она опять…» И каждый раз такой человек будет тебе это рассказывать, хотя ты уже не выдержал, и задумался, и придумал какой-то выход, и дал человеку совет. Но этому совету он никогда не последует. Ведь если все благополучно разрешится, то как же он будет говорить «Вот ты представляешь, она опять…»? Говорить-то станет нечего. Поэтому чтобы таким людям было хорошо, нужно, чтобы проблема оставалась нерешенной и ее можно было мусолить и обсуждать.
Вот от таких просто надо бежать сломя голову. Потому что высосут без остатка. Либо не советовать ничего, оставаясь равнодушным. Но люди человечные, они не могут просто так слушать, они начинают сопереживать, думать, находить вывод, давать совет… И люди прибедняющиеся скажут: ой, как ты правильно все говоришь, конечно, так и надо сделать, мы согласны. Но это говорится только для того, чтобы у собеседника был стимул участвовать в обсуждении.