– Это хостел.
– Хостел? Впервые слышу.
– Да это нововведение последних лет. Пришло с Запада, а это один из первых хостелов в нашем городе. Времена, когда туристы могли останавливаться только в дорогих гостиницах или снимать обветшалые квартиры, прошли. Вот этот номер называется «Убийцы вы дураки» и посвящен ОБЭРИУтам.
– Вижу, вижу… – протянул Николай, ставя чемодан на кровать.
Неспешно снял свой плащ, повесил его на крючок за дверь, стянул толстовку, перекинул ее через спинку единственного стула, оставшись в белой рубашке. Да, верно, кто же еще носит рубашку под толстовкой?
– Давай раскладывайся, приводи себя в порядок, а потом отправимся гулять. Сегодня нас ждет центр города, а потом вечером пойдем в «О, Рама!», – размашисто двигая руками, как щедрый барин, говорил Цвет, прохаживаясь по комнате.
– А что в центре интересного сегодня? Из мероприятий, – бодро спросил Зарёв.
– Книжная ярмарка, она каждый год открывается. Так…– Антон сел на подоконник. – Байкеры вроде еще не приехали, исторических фестивалей сегодня вроде бы нет… Конечно, будут спонтанные выступления уличных групп.
– Тоже неплохо. А что за вид из окна?
Коля подошел и отодвинул тяжелую однотонную занавеску:
– А, да, конечно же, на легендарный двор-колодец. Одни стены вокруг и дворик в пять человеческих шагов…
– А ты на что рассчитывал?
– Еще не переключился после поездки, – подмигнул другу Зарёв. – А небо у вас высоковато… Только на самом верху и увидишь. Настоящий колодец!
– Вот вам, туристам, только и удивляться этому! – рассмеялся Цвет, скрестив руки на груди.
– Кто бы говорил, сам сюда приехал два года назад, – подначивал Николай друга, вернувшись к вещам.
– Но успел уже пропитаться местным колоритом.
– Надеюсь, очень надеюсь…
В первых числах октября 1993 года в этой квартире умерла Агафьева Соня Николаевна. Родившаяся еще при царе, она прожила в этом городе долгих 85 лет. Она видела две осады города, омыла своими бессильными слезами все голодные и холодные зимы, во время гражданской войны потеряла в застенках Крестов отца, а в 37 году и обоих братьев. Правду об их аресте и расстреле она узнала только во время оттепели. Но вот пало красное знамя, вновь взметнулся триколор, и старушка внезапно умерла. 4 октября 1993 года состоялись похороны.
Гроб для Сони Николаевны, крышка которого встречала гостей в прихожей, одним своим видом напоминал всем собравшимся о том, что гроб – это просто продолговатый ящик. Большего смысла без тела внутри ему придать решительно не получалось. Впрочем, старушка уже заняла своё место в центре комнаты в этом фанерном ящике на двух табуретках. Усопшая, с шеи до пят закрытая всеми возможными полупрозрачными обрядовыми покрывалами, одетая в черные одежды, обернутая любимой шалью, лицом совсем на себя похожа не была. Перед гостями лежала сухая тощенькая старушка, и если бы не любимый всеми бирюзовый платок на ее голове, то никто бы и не узнал пухленькую веселую Соню Николаевну, что так любила собирать у себя друзей, знакомых, родных и кормить их своей превосходной кухней.
Её муж Иван Осипович, герой войны, встречал гостей и подтверждал их самые страшные догадки:
– Да, да, она тяжело болела. Очень сильно мучилась в последние недели. Да, правда, что пришлось ампутировать ногу, началась гангрена. Полгода прожила с одной ногой. Болезнь её замучила.
На этих похоронах присутствовал правнук усопшей – Миша Королёв, поступивший в этом году в местный университет. Уже несколько лет он не был на этой квартире и очень сильно удивился ее преображению: как оказалось, его прабабушка была последним жильцом этой коммуналки. Какой-то серьезный мужчина в кожаной куртке ходил по комнатам и недовольно причмокивал, проходя мимо «похоронной комнаты». Мише было немного грустно, но не сильно. Прабабушку он запомнил только по детству, когда она хватала его своими сильными руками за кисти рук, сжимала и страшно громко говорила: «Ку-у-уда-а-а полез?» Почему-то Мишу она не любила.
Рядом с ним в тот день был его верный друг Гришка. Он увлекался политикой и даже спорил на деньги, пытаясь угадать развитие ситуации в стране и мире. Мишу это беспокоило, порой Гриша хорошо проигрывался на этом, теряя деньги и уважение у победителей. Однако он говорил, что деньги это так, стимул лучше думать и ничего более. Поэтому Гришка принимал все политические события близко к сердцу. Когда пала Берлинская стена, то на следующий день он пришел к Мише с газетой в руках и радостно заявил:
– Ну всё, проиграли мы Холодную войну.
Когда развалился Советский союз, то ситуация повторилась – Гришка пришел с газетой и печально сказал:
– Ну, теперь мы точно проиграли Холодную войну.
В коридоре было шумно; каждый, кто заходил в холодную, накрытую серым светом комнату, старался благоговейно говорить шепотом, ходить как азиатский монах в неком негласном наклоне вперед, и своим долгом считал заметить очевидные перемены, произошедшие в лице покойной. Однако стоило им пройти за порог комнаты, как сырость и пустота высоких потолков квартиры наполнялась восклицаниями, монотонными историями, радостными встречами дальних родственников и последующими обвинениями во всех семейных грехах: от непослушности детей пятнадцать лет назад, обернувшейся разбитой вазой до, конечно же, квартирного вопроса. Недавно ушедшая страна подняла вопрос площади для проживания в жизни каждого жителя новой страны до невиданных высот. Из-за каких-то 30 квадратных метров разрушались семьи, вершились суды, представители сильного пола были готовы избивать друг друга, а слабого – доходить до невероятных уровней сквернословия. Конечно, это затрагивало не все семьи, довольно часто родственники могли договориться и просто затаить друг на друга только небольшие обидны. Но открытые войны и ненависть на почве вопроса о квартире не были редки. К слову, комнатка Сони Николаевны была приватизирована частным лицом, которое только и ждало, когда же умрет старушка-блокадница. У лица в кожаной куртке были большие планы на это место.
На самом деле Цвет не лукавил насчет «лучших апартаментов». За этим хостелом прочно закрепилась репутация одного из самых статусных. Появившись в первую волну их открытий, он сразу же привлек взгляды демократичными ценами и своей изюминкой: каждый номер был посвящен определенному писателю или произведению. Номер Пушкина, Достоевского, «Евгения Онегина», Есенина, Ахматовой, Маяковского, «Детства» Горького и т.д. Номер «Убийцы вы дураки» был один из трех двухместных номеров, и Николай даже не представлял, как его друг смог обеспечить ему столь удобные пенаты (остальные номера были по шесть-восемь мест).
Положив на тумбочку несколько книг, Зарёв посмотрел на зевающего товарища:
– Сонный ты какой-то сегодня.
– Я переезжаю сейчас. Ближе к центру буду жить. Но пока еще не получается въехать на новую квартиру, там еще пару дней будет предыдущий арендатор жить. А из своей прошлой каморки я съехал сюда. Так что и до вокзала идти было недалеко. Вот только всё равно проспал.
– Да к тому же и не выспался.
– К тому же, – ухмыльнулся Цвет. – Ладно, пошли, покажу тебе кухню и ванную с туалетом.
Он резко встал, расставив руки в стороны, чтобы удержать равновесие, и быстро пошел к двери, всем своим видом показывая, что еще готов побороться с этим днем.
Коридор делал крутой изгиб и делил хостел на две части: до изгиба и после. В сущности, никакой разницы между двумя половинами не было: основное пространство занимали закрытые двери номеров. На первом отрезке находился ресепшен, на втором – кухня и санузел. На кухню вела широкая арка без дверей. Высокие окна, однотонные тяжелые занавески, двор-колодец. Сырость, сырость, сырость. Тепло от чая и новая блестящая микроволновка черного цвета.
– Здесь всегда на столе есть еда. Хотя бы по минимуму – печеньки, кашка, чтобы развести, с десяток фруктов. И, конечно, чай. О, доброе утро, Марсель! – поприветствовал Цвет заспанного человека в толстой кофте кремового цвета.
– Доброе, доброе!
– Это мой сожитель, уроженец Франции. Путешествует каждое лето. Что скажешь про этот хостел, Марсель?
– У нас номер Достоевского на восемь человек. Есть номер Томаса Манна и Мисимы. Хорошо отделанный подъезд. На входной двери надпись: «Добро пожаловать». Что еще?
Цвет оперся одной рукой на белую скатерть и посмотрел на Николая:
– А действительно, что еще?
В этой комнате на американский манер располагалась и кухня, и столовая. Несколько небольших круглых столиков стояли вдоль стен, кухонный гарнитур с плитой устроился на противоположном конце помещения. Парочка холодильников тихо шептались в утренней тишине. Помимо них и француза за столиками сидели еще несколько человек, и медленно жевали свой завтрак, заглядывая в книги и блокноты. Стены здесь были холодного бледно-синего цвета, забирающие тепло, но погружающие в какое-то вынужденное спокойствие.
– Антон, тебе чаю заварить? – раздался женский голос позади.
Друзья синхронно развернулись.
– А, Белла, ты уже пришла! – воскликнул Цвет. – Коля, это Белла, еще одна доблестная работница нашего ресепшена. Белла – это мой хороший товарищ Николай Зарёв.
Женщина лет сорока в пуловере цвета морской волны и с яркой прической в стиле «гнездо» оценивающе посмотрела на гостя северной столицы:
– Здравствуй, здравствуй. У нас остановился?
– Да.
–– Тогда чувствуй себя как дома, – ее широкая улыбка, обнажающая все зубы и окаймленная красной помадой, выглядела небезопасно. – Так какой вам чай? Как раз чайник вскипел. Есть все, но подавляющая часть в пакетиках.
– А кофе есть? – спросилАнтон, – Дни считаем банками, банками из-под кофе… Давайте споем? Будет здорово!
Он сел на пошатывающийся деревянный стул к Марселю и запел в утренней неспешности:
Дни считаем банками, банками из-под кофе
И кто в этом виноват?
И кто виноват, что я такой одинокий,
Не чувствую больше тепла…
Последняя дама разбила мне сердце
Пять заснеженных зим назад,
И теперь меня лишь одно беспокоит:
Замерзну ль в шестую я без огня?
Ооо, огонь любви,
Огонь надежд и судеб,
Мне выпала суровая пора –
Её воспеть хочу я!
Ооо, огонь любви,
Его пламя обожгло меня,
Когда тебя увидел я,
Когда тебя увиииидел!
– Ха-ха-ха, – рассмеялась Белла, продолжая возиться на кухне, – вот подхалим!
– Всё ради вас, всё ради вас.
– Если можно, то мне зеленый, – сказал Николай и подсел к певцу.
– Конечно, дорогой, – протянула Белла, – Всё для тебя.
– А мне красный! – крикнул Цвет.
– Как маки под Марселем! – с шепелявым акцентом воскликнул путешественник.
– Не-ет, дорогой мой, тебе и черный сойдет.
– Ну, Белла, а что с кофе?
– Черный.
– Прекрасно.
– Чай.
– Ужасно.
– Для тебя только это. С сахаром?
– Да.
– Лучше нет.
Белла разве что язык не показывала Цвету. Их словесная игра продолжалась еще несколько минут, прежде чем долгожданные напитки достигли их стола вместе с сушками, бубликами и творожными печеньями: Белла, несмотря на острый язык, была хорошей и ответственной хозяйкой.
– Чудный вкус, – заметил Зарёв, приподняв в руках надкусанную печеньку.
– Ешь, ешь. Это наше, местное. На Октябрьском заводе производят, весь город их ест, – отпивая из кружки цвета морской волны, отвечала женщина.
В ее ушах были крупные черные пластмассовые кольца, строгие очки того же цвета, широкое лицо и неснимаемая улыбка – она напоминала завистливую мамину подругу из университетских времен: необычайно доброжелательную, но эта улыбка… она выдавала всё. Николай смотрел на нее и не знал, что ожидать от этой женщины. А пока он думал над этим, Марсель и Цвет разговорились.
– Мы во Франции любим отдыхать на выходные. У нас и большинство магазинов закрывается: все отдыхаем. А у вас всё работает, все стоят на кассах, как в будний день. Боюсь представить, что у вас на день Святого Сильвестра происходит. Наверное, всё, что должно закрыться в десять, в десять и закрывается.
– Святого Сильвестра?
– Ах, да, у вас же по-другому! На Новый год, 31 декабря.
– А тут у нас сокращенный день, работодатель понимает, что все домой хотят, и пораньше отпускает.
– Думаю, у вас в Париже тоже всё открыто в центре города, – заметил Зарёв.
– Но не дальше того предела, за который может войти средний турист, – рассмеялся Марсель. – В детстве мы каждые выходные проводили всей семьей. В субботу занимались домашними делами, а в воскресенье обычно выезжали за город на пикники или катались на лыжах, тут уже от времени года зависит.
– Наполеона еще помните? – допивая чай, поинтересовался Николай.
– Последний великий француз, – вставил реплику Антон.
– Не обижайте Сартра, мсье.
– А как же Селин?
– На него лучше вид из-за границы, – с неприязнью ответил путешественник. – А Наполеона, конечно же, помним. Наш Великий Император и лучший полководец в истории. Это наша гордость. А вы за какого своего императора горды?
И тут разгорелась целая дискуссия. Даже мало понимающая в истории Белла упорно продвигала своего кандидата в лице Екатерины II с лозунгом: «Но она же женщина». Так и не придя к общему мнению, участники решили закончить чаепитие, ведь новый день звал на новые подвиги.
Белла заступила на пост, и Сирень была свободна. Она надела красное легкое пальто, обвязала шею желтым шарфом, взяла объемную спортивную сумку из-за стойки и на выходе наткнулась на затертую коробку, доверху забитую книгами.
– А куда эти книги? – спросила девушка у сменщицы.
Белла выглянула из-за рецепшена и без интереса ответила:
– На выброс, я эту коробку только что сюда поставила.
– А почему именно они?
– Потому что они в коробке.
Сирень замерла: уж слишком непонятным был ответ, сказанный с такой простотой. Она посмотрела на Беллу, листающую блестящий каталог и совершенно не озабоченную судьбой книг. Девушка села на корточки, поставила рядом сумку и принялась перебирать книги, шурша жесткими корочками по картону. Через пару минут раздался звук расстегивающейся молнии и несколько книг легли в сумку.
Белла поставила галочку около лака для волос и посмотрела на Сирень уставшим взглядом:
– Не бойся, они все возвращаются обратно, – гулко и испытывая страшную скуку сказала она.
– Как? – сразу же раздался звонкий голосок Сирени, и она обернулась.
– Все знают, что они на выкидку, и разбирают их по комнатам. И они все снова возвращаются на полки. Круговорот и обновление.
И женщина вернулась к каталогу.
На душе Сирени стало легче. Она положила еще одну книгу в свою сумку и оставила коробку в покое. С улыбкой и внезапно нахлынувшей радостью она попрощалась и вышла:
– Пока, Белла!
– Да-да… – протянула женщина.
Через десять минут к выходу подошел один из постояльцев. «Как же его звали… Вроде бы Николай…» – пыталась вспомнить Белла, но чтобы не ошибиться, решила вообще никак к нему не обращаться:
– А где Антон?
Зарёв развернулся к ней и нервно улыбнулся:
– Я отправил его спать.
– А вы к нам в город уже не первый раз?
– Да, не первый. С самого детства бываю и люблю.
– Вот и прекрасно. Буклетик надо с картой?
– Нет, спасибо.
– Есть на русском и на английском, – в подтверждение своих слов Белла достала из-за стойки две брошюры с фотографией Медного всадника на первой странице.
– Я, пожалуй, буду освежать всё в памяти опытным путем.
– Карты детальные, – женщина начала листать бумажки, показывая серые кварталы.
Понимая, что тут просто так не отделаться, Николай закусил губу, опустил голову, размышляя над своим положением, и через несколько секунд поднял голову с зеркально натянутой улыбкой Беллы и сказал: