Денис Блажиевич
Фабрика номер 7. Рассказы
РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ.
Авансик упал на карточку «Мир» ровно в 12:13. Одновременно звякнула микроволновая печь. Остановился контейнер с гречкой и тушеными баклажанами и, наоборот, ожил, рванул паровозным гудком Meizu 5s, надежный дженерик жлобского Айфона. Мила Тревожкина – теплый, милый коротыш, как всякая женщина-женщина, заметалась между двумя наиважнейшими делами. События замелькали в калейдоскопе. Уныние. Куда рвануть? Направо или налево? Может с кем-нибудь посоветоваться? В Контактике спросить? Решение. Чего здесь думать, вот я моталыга! Это же может быть авансик! Теперь действие. Со спокойным сердцем наша Тревожкина отправилась к микроволновой печи. Поставила на стол контейнер с дымящейся гречкой между темными медальками баклажанов и взялась за телефон.
– Авансик! – воскликнула Тревожкина. – Сколечко-сколечко? Ух, ты…5700. Так-так-так. Вот ты какая цыпочка. – рассмотрела Мила в контейнере самую красивую медальку и подцепила ее вилкой. Жевала баклажан и раскладывала по полочкам свое законно привалившее (15 числа каждого месяца) счастье.
– Так-так-так. 2700 – оброк барину. На карту Дуракофф платинум. Сколько там? – высчитывала Мила, гоняясь вилкой за разваристой, немного водянистой от микроволновки, гречкой. – Погоди. 3000! 3000 – это ого-го сколько!
Мила перестала жевать и взгрустнула, а потом не взгрустнула. Женщина-женщина.
– Сколько да не столько. – Мила, как любой честно работающий русский человек, встала перед вечным и каменным гамлетовским вопросом.
– Колготки или коммуналка?
Мила решала долго, пока не отставила в сторону пустой контейнер и закрыла его крышкой. Сунула его в пакет, а пакет в сумочку.
– Что же? – разочарованно подумала Мила. – Делать нечего. Коммуналка. Когда еще Володька с заработков вернется?
Муж Володька Тревожкин по полгода пропадал на стройках с правильным мужицким желанием заработать и неясными перспективами получить заработанное.
– Всё-таки коммуналка. –решила твердо Мила. Мать, жена и инженер 2-й категории в районном отделении корпорации «Газпром» с окладом в 12 тысяч рублей.
– Ещё бы 750 рублей. – думала Мила. – И ладно…Не жили богато, нечего и начинать. Колготки так колготки! Володька все равно приедет. Когда-нибудь…
Доемэйлив, доудобноразговаривав, досканировав Мила разконнектила рабочий день и побежала в своем бирюзовом с меховыми шариками на карманах пуховике по не чищенным снежным улицам родного поселка. Сначала в детский сад через речку Саню по узкому мосту из рифленого железа. На тонких размороженных и не уверенных в себе льдинах плыли к пологому обрыву екатерининской плотины любители фатальной рыбной ловли в полувоенных листопадных комках. Мила пробежала мимо них так же быстро как эти любители мимо чувства собственного самосохранения. Тревожкина перебралась через коричневое русло главной поселковой дороги, перед этим беззлобно обругав неряшливую иностранную старушку, еле плетущуюся Хёндай Сонату. Перед магическими из листового профиля воротами в царство детства и подгоревшей манки (Союз пал, но дело его живет!), Мила отдышалась, перекинула из руки в руку сумку, работающей провинциальной, а по факту полгода одинокой, тридцатилетней девушки. Кроме обычных вещей там находились коробочка с саморезами, две отвертки: няш-мяшная крестовая и обычная обычная, литровая банка маринованной капусты от Галины Сергеевны из бухгалтерии и моток широкого скотча, восьмой и главной человеческой добродетели, способной одолеть любой смертельный грех. К сожалению, скотч остался на столе под файлом с эпическим фэйлом ее последнего отчета.
– Ах, как я так забыла. – корила себя Мила. – Здесь всего кусочек подлепить…
Тревожкина добралась до второго этажа, где находилась группа Лапушки. Стояла перед открытым шкафчиком и разглядывала надорванную по краю шва белую чешку.
– Дома вылечим! – решила Мила и бросила чешку в сумочку.
– Ма-а-ама!
Тревожкина успела сгруппироваться и с достоинством принять, без всяких тормозов, летящий на нее двенадцатикилограммовый смысл всей ее жизни.
–На! На! – увы! Но эта процедура была необходима. Мила успела заткнуть рот пятилетней дочке специально припасенным малиновым леденцом. Быстро, не давая опомниться, пока действовал леденец, одела дочку Олю. Штаны на лямках, куртку и кучерявые валенки на резиновом ходу.
– Мама! – закончилось действие леденца. – А рисунок? Юлия Александровна…
– Завтра заберем, Оль. Ты что в магазин не хочешь? Киндер-сюрприз с Эльзой?
Теперь Оля Тревожкина тащила за собой Милу. Кучерявые валенки на резиновом ходу высекали искры из отполированной недавней оттепелью корки весеннего залежавшегося снега. Большой «Магнит» стоял на самой пятке изогнувшейся хоккейной клюшкой центральной площади. Напротив склочной толпы такси и коренастой старой заводской церкви с синими куполами.
– Так-так-так! – Миле удалось притормозить дочь у бетонного подножья ступеней, ведущих прямо ко входу в один из приходов бойкой церкви верховного божества Дискаунта. 13 000 «Магнитов» по всей России! РПЦ стоит задуматься. Тревожкины остановились прямо в центре тропического колорита пластиковых цветов. Их продавали круглый год прямо с деревянных ящиков, складных стульев и открытых багажников. На орбите Земли проплывал электромобиль «Тесла» в супернавороченной ракете «Фалькон», а прямо под ними шустро расходились на свадьбы, похороны и просто на стену в зале – розы, пионы и орхидеи. Они были до того не живыми, что хотелось чихать и кашлять от одного их вида. Такие разные, но что-то общее в них все-таки было В «Тесле» и, например, вот в этом вот пошлейшего фиолетового цвета гладиолусе. Надежда и вера в человеческую глупость. Именно эти три главных колебателя вселенной запустили «Теслу» на орбиту Земли, а фиолетовый гладиолус на орбиту «Магнита».
– Так-так-так. – повторила Мила.
– Тики-тики-так. – подхватила дочь.
– Олька, стой! Никуда не ходи. Я сейчас. – пригрозила мать и по плечо закопалась в свою универсальную сумку с итальянскими прелестными мужчинками на холщовых боках. Тревожкина Оля – пусть пятилетняя, но женщина, после полученного приказа действовала соответственно. Как пойдёт так пойдёт. Задержав дыхание, она скользнула валенками мимо стульчика с райством из поливинилхлоридных безбожно милых роз. Прямо за лампочконосым дядей в бушлате цвета страдающего животом жирафа, начинался отличный, прямо-таки алебастровый снежный сугроб. Однопалой, на резинке (какая милота!) варежкой Олька пробила тонкую корку и добралась до свежайшего молочного снега. Оставалось высунуть язык и лизнуть хорошенько такую невероятную вкусность. Но кто может помешать женщине? Всегда и только другая женщина!
– Ты что делаешь? Сколько раз говорила! – Мила Тревожкина повесила на левую руку рядом с сумкой непослушную дочь. В правой она держала клетчатый листок, вырванный из блоконота.
– Не жрать снег!
Следующим десятком минут жизни гордой и свободолюбивой личности руководил листок бумаги, выделанной на Сяськинском полиграфическом комбинате, с тезисами продовольственной программы отдельно взятой семьи. Купили все, что продиктовал листок. Плюс совершенно важную и необходимую в хозяйстве вещь. Они наткнулись на нее на выходе, почти у самых касс. После киндера, не выдержав лицемерного нытья и отвратительного
– Отвратительного, Оля! Отвратительного. Все на нас смотрят.
Значит, отвратительного поведения, Мила добавила к жизненно важным расходам мармеладные червячки и бледнорозовую помадку. И теперь вот это…Чудо! Чудо! На самом краю хозяйственного отдела между трубками блестящей фольги и разноцветными губками лежал он. Салатовая антидепрессивная ручка и змеевидный клинок. Нож для резки артишоков. Мила не могла пройти мимо такой прелести. Стоил всего 73 рубля. Надо было брать. Другого шанса могло и не быть. Расходную тысячу добили на кассе. Мила взяла пачку ультратонкого «Гламура». Тревожкина не курила. Вернее баловалась. Позволяла себе перекинуться сигареткой вечером, у открытой форточки, на кухне. Это было лучше чем геройствовать напропалую с пятницы на субботу в кафе «Уют» рядом с похоронным агентством « Архангел Петров» как некоторые ее не менее одинокие коллеги. Найдя с третьей попытки исправную ячейку, сложили покупки. Мила назначила Олю ответственной за ключ с красным кругляшом.
– Теперь за колготками. – сказала Мила.
– А мармеладки?
– А мармеладки после. По дороге.
– Мам…
– Не ной.
– Я виновата, что мне жарко?
Мила не выдержала.
– А я виновата, что у меня цикл!
– Как мотоцикл? – догадалась дочь.
– Именно. Мотает и мотает. Скорей бы уж климакс что ли.
– А это что?
– Это как Турция. Лежишь и ни о чем не думаешь. Только лучше. Стояночка…Смотри, доча. Сколько колготок!
– У нас уже столько колготок…Мы самые настоящие колготолионеры. – Оля начала загибать пальчики. – У тебя, у меня, у бабы, у папы…
– Тихо ты! – Мила оглянулась по сторонам. Они стояли перед стеллажом с колготами. – Запомни и всем говори. У папы кальсоны. Чтобы зимой не мерзнуть.
– Ага. – понимающе протянула дочь. – Девочки носят колготы, а мальчики кальсоны. А я думала все дело во вторичных половых признаках.
– Что? – Мила едва успела подхватить, выпавшую из рук упаковку с брестскими колготами. – Ты где такого набралась?
– Юлия Александровна…
– Дурдом – резюмировала Мила.
– Дурдом. – согласилась дочь. – И детский сад немножко. Мам, я игрушки посмотрю?
– Денег нет! –отрезала Мила. – Вот папа приедет.
Не по годам развитый ребенок, скептически улыбнулся и отвернувшись, быстро съел козявку. Мила поставила сумку на пол и начала перебирать колготки. Искала не то что нужно. Искала отдохновения.
– Мам!
– О, Господи. Что! – забыв про оставшуюся на полу сумку, но вернув колготки на место, Мила побежала на крик дочери.
– Смотри. Чешки.
– Чешки. – согласилась Мила. – И что?
– Да ничего. – пожала Оля плечами. – Просто у меня чешки порвались.
– Ерунда. Там скотчем залепить. Всего делов. И стоят…– Мила присмотрелась. – Ольк, на 200 рублей дороже чем мои колготки. Ольк?
Мила недолго задержалась перед такими невыносимо красивыми чешками. Цокнула языком и отрицательно замотала головой. Дочку она нашла у сумки и колгот.
– Мам, давай. Покупай уже. Я почти таю.
Тревожкина Мила тащила из магазина универсальную сумку, пакет с продуктами, дочку Олю и пятилитровую баклагу с водой. Но не все вышеперечисленное тяготило ее.
– Все-таки все правильно. – говорила она на ходу. – Что мы, нищие какие? В дырявых чешках ходить. И что что полторы тысячи осталось. Я в Газпроме работаю. Через две недели зарплата. Так-так-так.
Мила остановилась. Поставила на снег баклагу, сумку, пакет с продуктами и дочку Олю.
– Это что такое?
– Помадка. – ответила дочь.
– Нет. Это свинья. Посмотри, все измазалась. Не трогай лицо!
Мила нырнула в сумку и вместо искомых салфеток вытащила оттуда…
– Эт-то что такое? Ольга Владимировна?
– Я не украла…Я отдам. Когда до денюжков дорасту.
Мила оглянулась. В руке она держала упаковку нелегально добытых колгот.
– Пойдём. – твердо сказала Мила. И они пошли.
– Как мой размер узнала? Это же воровство…
– Никто не видел.
–Ты зачем это сделала?
– Ты на них смотрела, как я на помадку.
– И?
– И все равно купила чешки. Ты, молодец, мама. Я бы так не смогла.
– Это пока… А с другой стороны. – начала раздумывать Мила. – Мы можем денюжки и через две недели донести. Раз не видел никто.
– Правильно, мамец. – поддержала дочка.
– Решено. Только ни кому. Слышишь?
– Я кремень.
– Не говори так.
– Так папа говорит.
– Вот именно.
– Мам?
–Что?
– А почему мы опять в магазин идем?
Колготки они вернули. А ночью, уложив дочку, Мила сидела у открытой форточки, курила сигарету Гламур и размышляла.
– Так-так-так. Скотч есть. Володька приедет. Когда-нибудь… До зарплаты почти полторы тысячи. Протянем. Нужно вот что сделать…
Что нужно сделать, Мила не додумала. Оставила на завтра. Да и Бог с ним. Что ни сделает русская женщина, она сделает это правильно
Упадок и разрушение деда Вилкина?
Дед Вилкин умер 10 августа 2018 года. До этого он прожил громобойных 77 лет, а умер тихо и незаметно. Настолько, что об этом печальном событии до сих пор никто не догадывается. Ни на почте, куда дед Вилкин все также ходит за пенсией. Ни в «Пятерочке» на Кирова 15, где продвинутый дед нет-нет да и прикупит по акции фигуристую бутылочку салатовой текилы и развесных вымороженных креветок. Побаловать себя вечерком под киселевофрению и полночный хронический ургантизм. Разве что лучший друг, тоже бывший машинист маневрового, Генадий Генадьевич Ёптель спросит удивленно.
– Ты чего, Сёма?
– А? Что? – оторвется от своих тяжелых раздумий дед Вилкин.
– Я говорю, ты зачем огурец пьешь? Это ж закуска.
Опомнится и тяжело вздохнет дед Вилкин. Протиснется своим расплющенным тепловозной осью пальцем в стакан. Выковыряет огуречный кружок и захочет все рассказать верному дружбану Ёптелю. Но как и во все прошлые разы не осмелится. Вместо этого хорошенько намексиканится перед телевизором и покажет в конце концов коллекционеру паспортов В.В. Познеру, что о нем думает Фабрика № 7, Калужской области. Имеет право дед Вилкин. У Познера такая же российская пенсия, а дед Вилкин еще подрабатывает. Лосей в сезон бьет в Беловодском заповеднике. Бил. Теперь нечем и незачем. 10 августа к деду должен был приехать внук. Год не виделись. Хотя вот она Москва. Рядом лежит. Переливается. Неуловимая. Многомиллионная. Такая большая, что, кажется, ее и нет вовсе. Фантазия – да. Реальность – да. Все да. Но так не бывает, а значит что-то здесь не так. С этой Москвой. С Фабрикой № 7 все понятно, а вот Москва никого не слушает. Делает что хочет и с кем хочет. Поэтому дед Вилкин в Москву не ездил. Максимум приближения – это деревня Селятино, а дальше ни-ни. От Москвы-жизнемешалки держался подальше, поэтому и прожил свои года без последствий. Так как сам хотел. Своей волей, а не чьим-то желанием.
Одни они остались. Дед и внук. От большой семьи ошмётки. Два сына у деда Вилкина было. Два. Нормальные такие Вилкины становились. Женами и детьми обросли. Старший дом затеял ставить и вот оно как вышло. Обычная история. Из топких 90-х так и не выбрались сынки. Старший со всей семьей под грузовик угодил, а младший (внук от него), когда Бумажка свернулась, пошел известной проторенной дорожкой вместе с супругой своей. Ленкой Мотылихой. Бабёнкой хорошей но податливой. Поддавала Ленка хорошенько. От сынка не отставала. Пили одинаково, но склеились по-разному. Сынок от рака горла в районной больничке. Дед Вилкин тогда с бабкой мандарины принесли. Кулёк целый нарыли. Неплохо так для 98-го дефолтного. Зашли в палату. Бабка выть осталась, как положено, а дед вышел. Не было там его сына. Что-то серое, рыбье лежало в больничной простыне. Не смерть это была. Дед Вилкин видел смерть. Она, чтобы не думали, живая. Интригует, борется. Кого-то на арапа берет, а к кому-то тихой сапой. Всяко бывает и леща подходящего жизнь смерти выписать может, если сам человек в понятии. Здесь же…А что здесь? Давней пустоты продолжение. Пустота не живет, не умирает. Она как средневековый Китай. Ждет на берегу, когда чего-то там проплывет. Может да, а может нет Может нет, а может да. Где здесь человеку место? А раз нет человека, то зачем выть-скулить над бледной застиранной простыней?
Ленка Мотылиха сгинула через два года после сына. До этого так опустилась, что ее даже из профсоюза плечевых исключили. Постаралась да… Бабка Вилкина какое-то время еще светилась своим уютным абажурным светом, пока не погас огонек под тяжелым камнем вины. Дед Вилкин никого, в том числе себя, не винил. Никуда не бегал. Ни в грусть-тоску, ни в водку. Раз больше было некому, пришлось ему оставаться с внуком наедине. С десяти лет тянул и сам рядом вытянулся. В душевном смысле. Подтаял суровый дед. С собственными детьми такого не было. Там жена всем верховодила, а он, что называется, патроны подносил. Теперь самому пришлось впрягаться. Кормить, поить, уроки учить, затрещины воспитательные раздавать и плакать. Всего раз но ведь было. Однажды ночью, когда совсем допекла мальчика легочная горячка. Вот что значит, рубать до вечера в хоккей без шарфа и толстых рукавиц. Внук кружил в кровати под пуховым одеялом. Хватался рукавицами за горло, упакованное в шарф. Это дед наказал, чтобы помнил, как зимой люди ходят. Размотал дед Вилкин шарф. Самого себя не выдержал. Потом эта непонятная вода, потекшая из глаз. Шарф очень пригодился. В остальном жили неплохо. На лосей ходили. В школе учились. Внук еще шарагу осилил, а дед не потянул. После года в псковской десантуре внук уехал в Москву. Неплохо устроился. Развозил по экзо планете Бирюлево экзососиски и колбасу. Первое время внук приезжал часто, но с каждым годом все реже. Так оно должно было быть и так оно было. Последний год по телефону переговаривались. Редко. Голос у внука был встревоженным, полузнакомым, но это радовало старика.