— Нет, — сказал на выдохе.
— Кто ты и где закопан мой братец?
Яр перекосился нервной улыбкой и руку утопил наконец в мутной воде.
— Вроде как бросаю.
— Ну дела.
Гаэтан отвернулся и запрокинул голову под чужим голодным взглядом. Пошмыгал носом и мотнул головой. Провёл пальцами по обросшей голове, прежде чем пройтись бритвой.
— Помнишь это зеркало? — спросил через пару минут, отнимаясь от крупного осколка, в который исследовал стриженую макушку.
Марек, пытавшийся, видно, тихо топиться, вынырнул на голос.
— М-х?
— Зеркало помнишь?
— Это… Забудешь его. Столько крови было.
Гаэтан развернулся и глянул, сведя брови. Не считая взбухших вен, Марек выглядел уже вполне живым для своей нормы, даже румяно местами.
— Крови? Её ж почти не было.
— Чего? Ах да, это же я всю, блять, спальню, драил, не ты.
— А-а, ты об Айдене. Нет, я не… — Гаэтан встретился с пустым глазом Марека. Не помнит, значит. Ну да. Ещё бы. — Точно. Глупый маленький Айден. И чего это мы его весь день вспоминаем, а? Чтоб он там всех волков заикал.
— Я не видел этот осколок. С тех пор.
— Точно. После айденовской подставы кто-то из старших его забрал. Целое сокровище конфисковали, а оно ведь поколениями передавалось. По-моему, это Бреген нашим сказал про тайник под третьим кирпичом. Конечно, и до Айдена старики про него знали, но… позволяли. Думаю, мы их подвели.
— Где ты его нашёл? — Марек и не слушал толком, и комментировал бесцельно.
— Да прям там. В нычке ещё в прошлый визит. Должно быть, кто-то вернул на законное место. Может, последние котята заслужили обратно, но… сомневаюсь. А мне захотелось что-то третий кирпич проверить. Было… было приятно, потому что… Там всё изменилось. Нету там наших сокровищ, кроме зеркала, вот, зато лежат новые. Ну, уже старые. Думаю, это их, котят.
— Надо спросить у Седрика.
— Седрик мёртв.
— Ну да. Тогда у Ак… у Ш… чёрт. Да пошли они.
— Пошли.
Гаэтан закинулся новой горсткой. Марек скользнул по нему глазом и потонул.
— А-э?! — пробурлил, очнувшись, когда в ногах его раздался плеск, а по голеням что-то скользнуло.
Гаэтан влез без приглашения и предупреждения, заставив Яра сложиться.
— Я вообще-то выиграл.
— А я вылезать не собираюсь.
— И не вылезай. Хотя мог бы. Раньше тут было не так тесно.
Гаэтан вытянул ноги, окончательно забив Марека в угол. Тот захрипел недовольно и тоже вытянулся как мог, чтобы неудобно было им обоим одинаково.
— Ты выиграл только потому, что мне пришла пизда.
— Отдохни и отыграйся.
Марек достал из воды руку и направил на свечи, сложил Аард. Ничего не произошло, только лицо его искривилось.
— Не… отыграюсь…
— А ну дай.
Гаэтан схватил Яра за руку и подтянул.
— Ярчук меня проклял. Чуял я: что-то в его укусе не так.
— Это, что ли?
Гаэтан провёл ногтем по тонким полосам, которые выступали ярче и объёмней старых шрамов.
— Уху.
— Да тебя комар покусал, а не ярчук.
— Хороший попался костоправ.
— Как ощущается?
— Никак. Когда кладу — будто двимерит под кожей. Наверное.
— Ни черта не помню о ярчуках. Может, так и есть? Зуб двимеритовый откололся и застрял.
— Я бы знал.
Гаэтан похлопал Яра по предплечью.
— Ничего. Завтра Кар раскопает нам библиотеку. Может, там что-то будет о ярчуках.
Яр вздохнул, отбирая руку. Закряхтел и полез из воды так, чтобы Гаэтан не успел занять его место, — доставал сумку.
— Ох, — проводил взглядом его спину, ряд выцарапанных букв Гаэтан. — Ты так и не стёр это дерьмо…
— Что… А. М-ну да.
— Почему?
— Да я и забыл, что оно там. Не вижу, и нет его.
— Ну, оно всё ещё есть. Обращайся, если захочешь содрать или выжечь.
— М-хугу, — Яр зажевал горсть грибов и запил Ласточкой.
Гаэтан хмыкнул сочувственно.
— Как на них в борделях реагируют?
— Никак. Там. Всем плевать.
Гаэтан поднял бровь.
— Ты не ходишь в бордели.
— Хожу. Просто редко.
— И когда твоё редко было последний раз?
— В том месяце.
Гаэтан замолчал, но взгляд его продолжал давить.
— Ага?
Марек вздохнул, недоложив в этот вздох раздражения.
— Года четыре назад. Доволен?
— Сильвано гузно…
Гаэтан отцепился глазами, сполз в воду, упёршись слишком сильно, чтобы это могло считаться случайным, стопами в колени Марека.
— Предпочитаю сеновал, — буркнул Яр.
— А ты нашёл ту суккубу, о которой я говорил? О-о, по лицу вижу, малыш, что нашёл. Как тебе?
Марек пнул что есть силы ноги Гаэтана.
— За болталом следи. Сам-то как думаешь? Я ей в первый день год отдал.
— Всего-то.
— Во второй — два, в третий — под пять.
— Ладно, забудь, четвёртого ж не было?
— Был. И пятый, и…
— Ты не охренел ли, мелкий?
Гаэтан снова получил пяткой по голени.
— Всё равно я столько не проживу. И потом, оно того стоило.
— Это-то конечно так, да ток ты… А впрочем, ты всегда закидываешься до полусмерти, чего удивляться, что воркуешь так же.
— Я? Это твой грудак сейчас взорвется, не мой.
Гаэтан скорчил мину.
— Я его не насиловал годами в отличие от тебя. Эх, обычно я интересуюсь подробностями от Чреи…
— Извращенец.
— …Но от тебя что-то деталей не хочу, малыш.
— Задушу, сука. Я тебя года на три младше максимум.
— Да теперь уже, сколько ты там сказал?.. Не могу считать. Лет на двадцать старше, старый развратник.
— Ну нихуя себе. Сам к своей суккубе посылаешь, а потом обзываешься.
— Да я это гордо. Хоть где-то мой котёнок от души потрахался.
Марек слово сдержал и полез Гаэтана душить, расплёскивая воду за борты. Тело отяжелело, руки стали ватными, поэтому душился Гаэтан не столько впившимися в шею пальцами, сколько навалившейся на него ведьмачьей тушей. Он даже не сопротивлялся — пытался смеяться, но больше крякал пережатой глоткой.
— Кребе бы… крха-ха… сбкроси… ть… фунхтов… тридкрсать… крх-х…
— Я сейчас фунтов сто восемьдесят, сука, сброшу. Со скалы какой-нибудь.
Марек отпустил, услышав неприятный удар в чужом сердце, долбящем ему в уши громче собственного. Совсем нехорошо долбящем.
Гаэтан почувствовал это всем телом и Марека оттолкнул машинально, вырывая себе воздуха и пространства. Ему нужна была пара секунд, чтобы ожить, чтобы осознать, что он жив.
Гаэтан никогда не умел принимать, он будто забывал о ведьмачьих способностях управлять организмом, когда нюхал или втирал в десну. Впрочем, и фисштех его был грязный до одури, это Марек ещё по запаху понял. От этой хуйни даже у него могло что-нибудь сломаться.
Сломаться… Всё, что могло у него сломаться, уже это сделало. Марек вытянул на Гаэтана левую руку. Прохрипел что-то невнятное даже для него, складывая Аксий.
Ничего не произошло. Только вспышка застелила глаз, только Гаэтан ударил по руке, приученный кошачьими играми.
— Прости, — прошипел, держась за грудь, видя растерянный взгляд Марека, — привычка.
Иногда было сложно понять, улыбается Йольт, в смысле Марек, или это его уродство. Из-за перетянутой кожи и обнажённых зубов он почти всегда казался улыбающимся, да и ухмылку свою ублюдскую с морды далеко не убирал, но сейчас…
Сейчас перед Гаэтаном сидел не Марек, даже не Йольт, а тот крошечный безымянный ребёнок с вечно мокрыми руками, грудью и лицом. Этот ребёнок улыбаться не умел.
Кого из них так сильно размазало — Гаэтана или Марека — сказать было сложно. Но ни один, ни второй не заметили, как оказались сидящими в центре бадьи в крепких как камень, таких же холодных и каким-то образом сухих объятиях. Так они прятали друг друга, но скорее каждый сам себя, от чего-то снаружи, за спинами, от чего-то внутри.
— Мне бы ещё загончик, — пробормотал Гаэтан на ухо Яру.
— Не. Сдохнешь.
— Тебя спросить забыл.
Марек царапнул ребристыми ногтями по выпирающим лопаткам. Не предупредительно — до мяса, заставив Гаэтана выгнуться.
— Ай, курва, как скажешь…
Получил одобрительные хлопки по тем же местам.
Объятия своё дело сделали и обмягчали, стали снова материальными, здесь и сейчас, даже начали греть.
— Всё хорошо будет с тобой, — прошептал Гаэтан. — И с лапой твоей хорошо всё будет. Старик.
Ведьмаки расцепились. Каждому нужно было немного тишины.
Только насытившись своей, Марек открыл рот.
— Ладно, давай.
— Чего?
— Пыль давай.
— Ты ж…
— Одну можно. Когда захочу вдруг украсть невесту — вяжи.
— Если.
— Когда, Гат. Когда.
Марек оглядел протянутую ему на лезвии горсть. Рука Гаэтана подрагивала, но скепсис Яра лёг не на это. Гаэтан вздохнул и полез бритвой за горсткой посолидней. Когда отправился за второй, кисет из его руки вдруг исчез.
— Куда…
— Сказал же, тебе хватит.
— А может, я сам решу…
В руке Гаэтана выросла колбочка. Ребристая, как Пурга. Пахло из неё не Пургой.
— Хочешь усилить — запей этим.
Гаэтан вздохнул тяжело, как только смог, но эликсира глотнул.
— Дай Лебеда, угрх, не превратиться нашему вечеру в то, что обычно…
Марек зевнул.
— А чего бы и нет, нормально мы с тобой вечера коротаем. И всё-таки, сдалось тебе крыло чародеев?
— Крыло чародейки, — поправил Гаэтан, подняв ладонь. И правда. Если в их юности по Юхерн Бану ещё шастали кроме Войцехи пара учёных эльфов, то закат школы она осталась встречать одна. Более того, встретила его со вкусом, если её имя было с этим словом совместимо. — Ладно. Скажу. Но против меня не используй.
— Да ни в жизнь.
— Я, Марек, — Гаэтан пожевал пустоту, поморщился. — Ищ, всё никак не привыкну. Чую какое-то зло. Отсюда.
Гаэтан положил руку Яра себе на грудь.
— Ничего нового, Гат.
— Ничего нового… Мар. Но чую: растёт оно или что-то а-ля.
— Лады. И чего чародеи… ка?
— Может, найдутся там у неё, ну, инструкции.
— «Как выправить кривого ведьма. Том первый».
— «Как собрать усреднённого ведьма с нуля, том первый и последний».
— О-ба. Так ты за секретами трав туда лезешь.
— Наверно. Я не знаю. Хоть за чем-то. Хоть за одним обрывком картины.
— Которую ты не поймешь.
— В мире много есть тех, кто поймёт. И сравнит. Может, там одного мазка не хватает. Может, легко его дорисовать. Слышал о Белом Волке? А о Злобоглазе? У них были такие мазки пост-фактум. Кто знает, сколько они изменили. Починили.
— Кто знает, сколько они поломали. И когда они были. Картины пишут, пока не досохли.
— Может и так. Но эту картину, — Гаэтан прижал к себе руки свою и чужую, — гложет инстинкт. Беги, говорит, от темноты. Её не порезать ведьмачьим мечом, она не будет кровоточить и слабеть под твоими ударами. А другого тебе нечего ей предложить. Быстрее беги, пока она не полезла. А как бежать-то, когда она тут?
— Она тут, — Марек переложил ладонь Гаэтану на затылок. Тот вздрогнул, но шлепка не последовало — Яр почесал свежевыбритую голову кончиками пальцев. Рука его всё же была снята.
— Да хоть где. Однажды вылезет. Шмальнёт, чую, и по мне и по не мне. Не как обычно — окончательно. Спать от этого чутья всё сложней.
— А если ты ничего не найдёшь? Продолжишь кошмариться?
— Не знаю. Наверное. Но хотя бы с чистой совестью. Пытался, мол.
========== Часть 4 - Крыло чародеев ==========
Марек проснулся от большого неудобства. Глаз раздирался с неохотой, но и без него было понятно, что лежит Яр скрючившись, подогнув всё что можно, в тёплой тесноте. С одной стороны даже с натяжкой комфортной. Глаз он предпочёл закрыть — всё равно кроме чумазой шеи Гаэтана ничего видно не было: Марек свернулся в его объятиях. Оба они свернулись в объятиях Кар. Задвинув нытьё конечностей куда-то на фон, Марек поспешил заснуть обратно, а во второй и окончательный раз проснулся от копошений и стонов Гаэтана. Когда открыл глаз, видел уже его спину.
— Угх, — Гаэтан мусолил чёрными руками лицо. — Я что, в крови?
— Ты в хрови, — положительно пробубнил Марек, распрямляя конечности.
Кар сквозь сон подтащила его ручищей к себе поближе.
— Кажется, у меня сломан нос…
— Хажется, я, — зевок, — фписал тефя ф стену фщера.
— Хорошо, что я не помню обстоятельств. Чёрт, вспомнил. Прости, Йо… Марек.
— По ходу, мы хвиты.
— Ты выглядишь целым.
— Хажется, у меня фнутреннее… хроф… хрофотещение.
— Твою-то мать. Вот почему с тобой всегда так.
— А щего со мной-то. Не я у себя перед носом пылью размахифал…
— И жрал её не ты, и грибов к столу принёс не ты, и эликсирами запить не ты предложил.
— Мошет, я и, — зевок, — исфолнитель, но ты по-люфому соущастник. И профохатор.
Гаэтан вздохнул с хрипотцой и уковылял из общей комнаты. За дверью что-то затрещало и посыпалось на пол — Гаэтан выругался и болезненно заскрипел.
Кар мощно зевнула за спиной Марека, и он окончательно проснулся от звука и запаха.
— Возьмак сладко спать… Кар не будить…
— Ухум.
Марек выполз из-под тролльих ладоней и потянулся уже всем телом.
Не считая колкой тянущей боли в животе, огня в шее, многочисленных синяков и царапин, день он начинал бодро. Как и всегда с Гаэтаном, потому что с ним Яр не успевал напичкать себя и половиной «нормы» — вечно их культурные посиделки сворачивали куда-то не туда на полпути.
Соучастника Марек нашёл в банях, идя по следу битого гипса. Тот сидел перед разложенными бинтами и миской глины, оттирался грязной водой из ванны, потому что другой не было.
— Где мой Мёд? — поинтересовался Марек, отлично зная где.
— Я его съел, — Гаэтан обернулся на злой хрип. — Мне нужнее. Возьми мою Ласточку.
Марека устроил бы такой расклад, не возьми он гаэтанову Ласточку ещё по дороге в баню. Осталось вздохнуть и пойти забрать из его сумок ещё что-нибудь для порядку. К сожалению Марека, ничего интересного там больше не завалялось. Кроме каких-то своеобразных заготовок для бомб и писем, что были прочитаны ещё лет тридцать назад и перечитывались на каждой встрече, будто могло в них появиться что-то новое.
— Марек, свали, пожалуйста.
Яр собрал тряпье, нервируя Гаэтана каждой секундой задержки, и вышел.
К своему собственному удивлению, он отправился во внешний двор сделать зарядку. Принялся тяжело вспоминать всё, что только мог: каким стойкам учили детей впервые, как тогда было легче дышать, в каких положениях он делал успехи и о каких рассказывали, захлёбываясь ажиотажем, другие мальчишки. Он пытался вспомнить, как класть знаки. С нуля, с того начала, когда они казались высшим мастерством и когда им мешали малейшие дуновения ветра.
Сейчас Мареку ничего не мешало, но знаки не клались. Ни слабого блеска Ирдена, ни крохотной искры Игни, ни даже узлов напряжения и тепла в пальцах, внимание на которые давно не обращалось. Сейчас их не хватало, будто самих пальцев. Марек на всякий случай прощупал каждую фалангу, размял и погнул как должно, но результатов это не дало.
Ему отвечал только странный, будто свёртывающийся зуд в предплечье.
Яр начинал нервничать.
— Всё. Конец. Мне пизда.
— Драматизируешь, — отозвался Гаэтан из главных ворот.
Он ковылял к брату в обновлённом, местами влажном гипсе и с забинтованным лицом, а ещё парой сигар в зубах, заметно повеселев. Марек прищурился, прикрываясь от солнца: нет, это были не сигары. Две палочки костей с жиденьким слоем мяса. Трость батьки, раненную вчера по стволу, Гаэтан тоже успел подлатать — установил на месте скола штифт из осколков ведра и ржавых гвоздей.
— Мне конец без знаков, Гат. Я живу на одном Аксии.
— Руки на месте? На месте. Всё. Я не знаю ни одного ведьмака с руками и пальцами, который разучился бы класть знаки.
— А покусанных ярчуками ты много знаешь ведьмаков?
Гаэтан пожал плечами. Марек выдохнул и опустился на корточки. Скрючился, складывая пальцы на заросшую брусчатку, ни на что уже не надеясь. Ничего и не случилось. Только в голове на секунду-другую разлился молочный пар да стянуло изнутри стенки черепа. Знакомые ведьмакам ощущения, если они неумело обращаются с Аксием. Марек обращался с Аксием умело и клал вовсе не его.