Жена не спала, дочки – тоже. Поздний час, но Светлана зубрила к экзамену что-то. В институт она собиралась хороший – не в тот, что папа окончил. О поступлении думали все, даже младшая дочь. Она в наушниках с фарфоровой вилкой, вставленной в удлинитель, слушала радиоле радио «Маяк»: в двенадцать не все программы кончались, «Маяк» – говорит круглосуточно, потому что – маяк. А маяк всегда нужен, особенно ночью.
Пора было спать. И все ждали отца. Это ж хуже, что если заснешь, а тебя вдруг разбудят. Заснуть снова трудно. Мешать будет все: неубитый комар, непогасшее летнее небо в окне и мысль о тараканах, которые где-то уж бегают, и клоп от соседей иль свой подползет тебе к носу и завоняет.
За ширмою ждал Петьку диван. Жена дочитала страницу и книгу захлопнула. Увидев побитый мольберт, об который однажды еще и окрасила юбку, она завопила:
– Убери это все в коридор! – артикуляция рта была четкой. Петр подметил две капли слюны, подлетевшие вверх изо рта у супруги. Уж очень резки были все движения губ с языком.
Петр возразил:
– Это ж не дуст – а пинен! – Он имел ввиду растворитель для красок. – Он и пахнет приятно же – елками…
– Во-во! Он в коридоре не помешает. Никто его не украдет! Было б что: хоть ботинки с грибком и заплатой на заднике! Кому нужна эта мазня! Выноси!.. Ложись спать! Раздеваемся, дети! И ты, – жена обратилась к Светлане, – кончай портить зрение! Надо раньше было учиться! Полчаса тебе уж ничего не дадут!
Что за чушь?
Когда все заснули, Петр почему-то проснулся. Он понял, что до светла не заснет, будет думать и думать. Сон сморит его лишь под утро. Нужно будет идти на работу, а глаза будет трудно раскрыть. А сейчас как назло – мысли и думы.
Не скрипнув ни одной пружиной, он потихоньку поднялся с дивана, сунул ноги в домашние тапки, а перед дверью накинул халат. Замок, отпираясь, не щелкал, дверь не скрипела. Петр беззвучно шагнул в коридор.
Там все комнаты были с одной стороны. В конце коридора был свет. Похоже, сосед был на кухне. Петр дошел до конца коридора, глянул на кухню: сосед как обычно сидел за столом и в свете своей настольной лампы читал, конспектировал что-то.
С соседями Петьке везло. Если и был один алкоголик, то – тощий и маленький, тихий! Жил со своей старой матерью в комнате. Метров четырнадцать комната. Мать не давала ему безобразничать, он слушал ее. В крайней комнате к кухне жил доктор Серега с своею семьей. И у него были дочки, но значительно младше, чем Петькины.
В квартире была и кладовка. При потолке в три двадцать, на полках ее размещалось не мало. Там хранили тазы и стиральные доски. Но сколько там было теперь уж ненужного: чугунный утюг, была там и скалка, щипцы для закрутки волос, старая рама велосипеда, макет ружья с приделанным стволом из лыжной палки – что сделал когда-то чей-то ребенок и очень давно. Кто это был – никто уж не помнит. Народ в коммуналке часто менялся.
В ванне недавно кто-то помылся. Здесь было тепло и слишком влажно, пахло хозяйственным мылом. Все как обычно, как в любом общежитии, изрядно надоевшем Петьке за все его скитанья по Москве. Скитания скоро кончались: он дождался квартиры, Очередь длилась уж больше пятнадцати лет. Когда встали на очередь, старшая дочь лишь родилась.
Ждать оставалось чуть-чуть, может быть даже месяц. А там – вручат ордер, и будет квартирка, и хорошо бы с несмежными комнатами. Но дети однополые и шанс на такое был маленький. Потом… потом, мысль забегала вперед, потом дочери выйдут замуж, и тогда уже не в коммунальной квартире опять начнется знакомая до чертиков все та же коммунальная жизнь.
Петр умылся. Отерся полотенцем и вышел на кухню.
Сосед читал книгу, что-то в ней помечая. Все это делал Серега в эмоциях, чиркая в книге карандашом, он будто спорил, наверное, с автором книги, и то прикусывал губы, то улыбался. Соседу было за тридцать. Он часто на кухне читал по ночам, чаевничал и постоянно курил.
– Добрый вечер!..
Сосед оторвал взгляд от страницы, и книга легла на столе с заткнутым в нее карандашом:
– Мой чайник горячий. Хотите?
– Не откажусь… – сказал Петр, мельком посмотрев на обложку Серегиной книги с пинцетом и скальпелем. – Чего читаешь? – поинтересовался он.
– Да всё! Читаю про желчный пузырь, и про камешки в почках. Анатомический атлас разглядываю…
– Так это ж у вас на первых курсах проходят… Основа основ – по вашему.
– Да-мм… – Серега бросил сахар в свой чай и, помешав его ложкой, задумался, глядя в стакан и сквозь его. – Анатомия – основа основ, но и в ней много непознанного, странного и даже блуждающего… – Блики от люстры сверкнули в очках у Сереги.
– Блуждающего?!. И что же там блудит?
– Кости… Нервы, например. – ответил Серега. – Люди не одинаковы, и даже состоят из разного числа костей. Нет! Руки-ноги – все понятно, а череп, сама коробка из множества сросшихся пластин: кости разные и количество их не одинаковое. Вы уж поверьте мне, как анатому.
Петр поперхнулся.
– Я то думал, ты – врач…
– Я-яя, – растерялся даже Серега, – хирург. Но для диссертации надо уточнять и уточнять свой весь материал. Вот и пришлось, вы не поверите, почти пришлось – переселился в морг.
– И много чего там нашел?…
Лысоватый Серега потянул руку к пачке за сигаретой, ощерил ее, посчитал, сколько штук там осталось. Оставалось не много. Могло не хватить до ларька у больницы, а тот открывается в девять. Все же он закурил, чиркнув спичкой, затянулся, не выпуская дыма, встал, открыл окно. Тонкой струйкою дым выходил далеко от окна и обратно не возвращался. Чтоб не сильно пахло на кухне, Сергей выставил руку с своей сигаретой подальше в окно. Там небольшой ветерок обдувал ее огонек, унося тонкий шлейф дыма вверх и в сторону.
Петька налил в стакан кипятка, забросил туда грузинского чая, помешал его ложкой, вернул пачку чая на полку.
– И легко там работать? У вас в морге…
– А вам? Легко на стройке? – переспросил Петра Сергей.
– У меня воздух свежий… Ну-уу, пыль алебастровая, цементная… А так – все хорошо.
– И у нас хорошо и не пахнет… – выдохнул Сергей. – Если только не привезут что-нибудь подгнившее или раздавленное. Вчера вон вечером внизу, – Серега кивнул в окно кухни, – у гастронома машиной голубя задавило. Вы отвернулись от запаха. Помните? Дерьмо в смеси с кровью отвратно воняет. Но я это дело даю санитарам: помоют, в холодильничке остудят. Я потом поработаю. Хотя что тут работать? Максимум взять кровь на алкоголь: был ли труп перед смертью подвыпивши? Это, правда, совсем не имеет значения. Пешеход, если задавлен, все равно, вина – на водителе. Тут уж извольте! А вентиляция в морге хорошая.
– В морг, говоришь, переехал…
– Не самое плохое место….
– Опа! – Петр махом размазал о шкаф таракана. – Неделю назад ведь травили!!!
Серега заулыбался:
– Коммуналка. Мусоропровод. Дом восьмиэтажный. Дуст не панацея: привыкают!
– Кто?! Тараканы?! – возмутился Петр. – Привыкают?!.
– Доказано, – Сергей в пепельнице тушил окурок, – что «родители» могут подохнуть, потомство – уж нет… Или будет дохнуть не так быстро от той же заразы.
Петр хлебнул чая:
– А в деревне-то: разведутся тараканы, так ты в стужу на день все двери и окна настежь! Все перемерзнут! Другие потом только летом придут!
– А клопы-ы…. – урезонил соседа сосед. – У этих – кровь не замерзает. А, может, и замерзает, но сосуды не лопаются. Как уж там – не понятно. Не вредит им мороз. И вот что еще: они могут засохнуть на пару столетий, но стоит рядом появиться живому существу – так оживают.
– С клопами – только кипятк-ом-мм! – вспомнил деревню Петр, как из чайника шпарил по доскам. – Неделю потом мы спали спокойно.
– Потом опять. Да-аа… Никто не досаждает, как клопы. И тучу тараканов можно потерпеть. Они лишь щекочут – и то лишь случайно. Клопы же пьют кровь, кусают, воняют.
Петр выпил свой чай, беспокойные мысли развеялись. Спать захотелось. Часы на руке у Сергея показали начало третьего. Еще пять минут разговор продолжался о самом разном. Петр мало смотрел телевизор, не слушал радио. Оно работало фоном. Слух выделял лишь сигналы точного времени – громкие пиканья. Начало шестого сигнала соответствовало началу нового часа. Новости были недолгими. Интересней всего становилось когда наконец-то звучали слова: «О погоде…». Вот это было важно для Петра, особенно, под воскресенье. Природа, конечно, могла передумать по части дождя, но все же Петька верил прогнозам, большей частью – по температуре.
Жена смотрела телевизор безотрывно, но Чехословакия, Париж и Вьетнам – все это было для Петьки как другим светом. И если кто-то что обсуждал, к примеру, на кухне Сергей, то Петра это будто совсем не касалось. Да, там в Польше и Чехословакии кооперативы, а не колхозы. Там есть частная собственность. А что ему – Петьке, до этого? Свершился же факт до войны, и по Акту земля передана колхозам на вечное пользование. Не может быть теперь иного в СССР. И нет ни у него, ни у кого из родных ни одного документа о праве на отдельный клочок земли. Пошла она к черту, та Чехия!
Помыв свою чашку и ложку Петр пожелал ночи спокойной соседу и в ванну направился чистить он зубы.
Петр вошел в комнату, защелкнул замок за собой, снял халат, в трусах дошел до дивана. Он сразу заснул и на своей половине матраса и распластался, как мертвый. Рука бессильно упала на пол. А за окном уже начался дождь, забарабанив по подоконнику. Но Петька не слышал совсем ничего и спал глубочайшим из снов.
Петьке приснилась деревня – та, которой недавно не стало. Во сне она жила, и был жив там дед, и мать там была, и отец, и маленькие сестры с братом… Жаркое лето. Шел сенокос. Бригады вернулась из поля. Кто шел отдыхать, кто – плясать. И пахло сено, в которое Петр тогда зарывался от комаров и спал в нем. Приснился и писк комаров…
Действительно, гудел комар над ухом, невесть как залетевший в окно через марлю. И некстати будильник потребовал встать. До него было трудно еще дотянуться, не сразу рука попала на кнопку. Поднимался так рано лишь Петр.
Про башню
На кухне снова был Сергей. Он всегда вставал раньше. Хоть в квартире еще были комнаты, соседи в них еще спали. Опять кипяток был Серегин. Петр больше молчал. Серега ел хлеб с намазанным маслом, а по маслу еще накрошил он яйцо. Ему было сытно и вкусно. Между делом Серега сказал:
– У нас вон башню строят…
– Телевизионную… – Петр мельком бросил взгляд в окно, как бы убеждаясь, что башня на месте. Да, километра через три от них тянулась ввысь странной формы на ножках конструкция.
– Сколько ж нужно бетона… Мимо я проезжал. Возят и возят…
– Постро-о-ят… – растянул Петр. – Это тебе – не коммунизм! Тут – сроки ясные. Да и медлить – нельзя.
– Это как же – нельзя?! – не понял Сергей.
– А так! Непрерывное литье. Все получается хорошо, лишь только когда новый бетон наливают на старый, еще незастывший. Монолит получается.
Сергей призадумался:
– Да-аа! Днем и ночью работают. Быстро работают. А коммунизм? Вы в него верите?
– Кх-омуннизм, говоришь!.. – засмеялся Петр. – С этой башни он будет виднее: не то что с той – с Шаболовки.
Оба засмеялись об одном и том же.
И да, когда все засыпали Сергей притаскивал на кухню радиолу, расправлял на окне провод антенны и на коротких волнах ловил сквозь бульканье помех комментарий событий, творившихся в мире.
Помехи надоедали. Как новости по кругу начинали повторяться, Сергей ловил музыку на длинных и средних волнах радиостанций, что говорили по-немецки, по-английски и по-итальянски. Их не глушили, ведь мало кто что понимал.
Ночью на «Голосе» темой был кризис. Это слово в Союзе всегда относилось к Америке или Европе. Кризис – всегда что-то западное. Кризис – это перепроизводство. У нас же всего не хватает! Но с каждым годом в стране жилось лучше и лучше. И если лет десять назад Сергей не чурался любою одеждой, такой как обноски военной с базара, теперь он одежду носил если не из магазина, то сшитое дома женой по лучшим выкройкам.
Но что-то было в обзоре на «Голосе». Деревня в стране исчезает. Прироста количества рук на заводах все меньше и меньше. И скоро тех рук не будет хватать. Откуда будет взяться токарям и новым фрезеровщикам, каменщикам и крановщикам, да и просто – водителям? Но это будет когда? Лет через двадцать? Жить надо сейчас. Сейчас его жизнь стоит на повестке. И хочется жить.
Сергею хотелось автомобиль. Был уже мотоцикл с коляской. Под него он добился гараж, пока, правда, неохраняемый, но с подтвержденной бумажкой уже на него: с полным правом хранить там свое транспортное средство. Серега уж думал о «Запорожце». И он его купит! Конечно! И в очередь встал. И очередь движется. Но надо сперва защитить диссертацию. Иначе ни дополнительной комнаты в новой квартире, ни повышения оклада ему не случится.
Сергей слушал радио. «Свобода», «Европа» и «Голос Америки» жевали все происходящее. И ему стало жалко, что не вступил раньше в партию. Сейчас это трудно. Партбилет хоть немного, но может помочь защититься! Не вступить уж ни как. Санитарке и фельдшеру проще стать коммунисткой, и рабочему – проще. А ты – уже интеллигент, и шансы у тебя в сравнении с ними один к пяти. Это тоже сказал «Голос Америки».
Сергей посмотрел на Петра. Тот мыл посуду под краном. Закрыв воду и встряхнув руки, Петр глянул в окно.
– Скоро построят. Будет самой высокой в мире. И дальше других будет вещать. А телевизор-то как будет работать! Прямая видимость! Рукой подать! Все, сосед! Я пошел на работу! Вечерком поговорим!
Петр вернулся к себе. В холодильнике Петр взял колбаски, капусты тушеной и баночку щей, сложил все в тряпочную сумку. Петр оделся, призвякнув лишь пряжкой ремня, взял у двери большой зонт и на цыпочках вышел. У калошницы, сняв свои тапки, переобулся и в полумраке натер ботинки свои гуталином. Гуталин он намазывал щедро, промазал ранты, надеясь, что это поможет не быстро промокнуть в дождливую хмарь, что скрыла в своих облаках самый верх недостроенной башни.
Зонт
Лифт спустил Петра вниз. Он вышел внутрь подъезда, услышал, как дождь тарабанит по подоконнику лестничной клетки. Еще шесть ступенек и дверь. Петр вздрогнул от мысли, в какую он хмарь сейчас выйдет. Но хотелось ему встретить Анну. Ему так хотелось получше запомнить ее, рассмотреть очень близко, потом – рисовать, рисовать, рисовать. А что еще ему ждать от женщины с кольцом на пальце?
Но чтобы увидеть ее, надо было идти через парк, его лужи и грязь. Или, бог с ней, с Анной – таким был второй вариант: сразу ехать на работу, сев на остановке в автобус, а к нему сто шагов сразу налево. И привезет он к метро, и будет сухо. Но Петр свернул направо в арку. Надо было не опоздать и на место явиться раньше ее.
Раскрыв зонт, пройдя арку, Петр через двор направился в сторону парка. Он торопился и хлюпал в ботинках по лужам, перепрыгивал их. Вот носки уж намокли, и Петр шел просто по лужам теперь напрямик, не видя смысла изыскивать сушу на тропках. И Анна в глазах была у него, такая и как тогда, когда он рисовал ее по памяти. Эскиз для картины тогда получился похож на иллюстрацию к «Даме с собачкой» у Чехова. Но Анна была без собачки, хотя и с белым зонтом.
Петр видел ее все больше мельком и каждый раз жадно пытался запомнить любую деталь ее тела. На ней были пальто или плащи, иногда – новомодный пиджак делового фасона. И все это ей шло. Но в платье, в котором Анна была на картине, она была особенно прелестна.
Сколько раз он стоял с нею рядом в трамвае? Он видел кольцо на руке. Оно не смущало его, а лишь отдаляло знакомство. Он читал ее линии тела под этой одеждой, и в воображении его она представала совсем по другому – как женщина.
Аллея раскисла совсем. В ботинках вода просто хлюпала. Петр спешил и успел: Анна стояла, похоже, не долго. Трамвай был еще вдалеке – на другой остановке. Народ подходил и подходил, и под навесом теперь не вмещался.
Зонт, как Петр подметил, у Анны был сегодня с каким-то дефектом, и Анна боялась, что с ним еще что-то случится, и посматривала на него вверх.
– У меня зонтик больше… – Петр встал совсем рядом. – Давно его нет? – спросил Петр о трамвае.
– Минут десять, не меньше, – ответила Анна, окинув заговорившего с ней сверху вниз и снизу вверх своим взглядом.
Петр тоже глянул вниз своих брюк – концы брючин промокли.
– А вы сверните зонтик, – предложил он. – Пусть стечет.