— ДА, — говорит Вайдвен, и заря звенит в его голосе, — Я ТОЖЕ.
Какая же светлая душа. Солнечные лучи напитываются ее огнем, золотятся еще ярче прежнего. Вайдвен читает в ней тени тревоги, но тревога эта тает на глазах, уступая место уверенности — вопреки оставленной позади семье, против которой, может быть, ему придется однажды поднять оружие; вопреки брошенным в спину проклятиям брата; вопреки обвинениям в предательстве, что несомненно придется ему выслушать, может статься, даже от друзей.
— Если бы ты пришел в Дирвуд, никто бы не осмелился с тобой воевать, — тихо говорит Воден. — Если бы мы только увидели тебя на самом деле… если бы знали, что ты и правда…
— КАЖДОМУ БУДЕТ ДАРОВАНО ПРАВО НА МОЙ СВЕТ. КАЖДЫЙ, КТО ПРИМЕТ ЕГО, БУДЕТ ПОЛНОПРАВНО ПОД МОЕЙ ЗАЩИТОЙ.
— Но зачем тебе нужно всё это? Разве мы молимся тебе не так же искренне, как люди Редсераса? От кого ты хочешь нас освобождать?
— Воден, — мягко шепчет рассвет внутри Вайдвена, — вы могли бы озарить всю Эору огнем своих молитв. Но даже если бы в Дирвуде не было никого, кто молился бы мне, или если бы все твои собратья верили в меня одного, я не смог бы оставить вас в темноте. Правление Воэдики на землях Редсераса было жестоким, но разве равнодушие Магран, ради одного взгляда которой калечат свои души бесчисленные смертные, можно назвать иным?
Пытливо скользнув лучами по лицу молчащего Водена, Эотас вновь сплетает свое пламя с вайдвеновой душой:
— Я НЕ ОБВИНЯЮ В РАВНОДУШИИ ВАС. ВЫ ЕЩЕ НЕ ИСПРОБОВАЛИ СВЕТА, ЧТОБЫ РАСПОЗНАТЬ ТЕМНОТУ. У КАЖДОГО БУДЕТ ВЫБОР, И С КАЖДЫМ МОИМ ШАГОМ ПО ДИРВУДУ ОН БУДЕТ ВСЕ ЯСНЕЙ. НО ПРИРОДА ЛЮБОГО ОГНЯ ТАКОВА, ЧТО ПРЕГРАДИВШИЙ ЕМУ ПУТЬ СГОРИТ, ЕСЛИ НЕ СТАНЕТ ОГНЕМ САМ.
— А что будет потом? — упрямо спрашивает Воден. — Потом, когда… ну, когда Дирвуд…
— ДИРВУД СТАНЕТ ЧАСТЬЮ МОЕГО КОРОЛЕВСТВА И ПОДЧИНИТСЯ ЕГО ЗАКОНАМ. ПОСЛЕ ЭТОГО МОЙ СВЕТ ОБРАТИТСЯ К ТЕМ КРАЯМ ЭОРЫ, ГДЕ ЕЩЕ ВЛАСТНА ТЬМА.
— Но такая война никогда не окончится.
Заря улыбается, и в улыбке ее Вайдвену чудится грусть.
— ВСЕ ВОЙНЫ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ РАНО ИЛИ ПОЗДНО, ВОДЕН. ОКОНЧИТСЯ И ЭТА.
Дирвудец глубоко вздыхает, но упрямо не отводит взгляд от средоточия солнечного огня.
— Ты уверен, что все это будет не напрасно? Что ты действительно принесешь людям благо в итоге?
Эотас взвешивает его слова против сомнений Вайдвена, но не тратит больше энергию на перерасчеты. Его свет сияет спокойно и ясно, когда они отвечают: да.
— Тогда вели своим солдатам пропустить меня. Я оставил кое-кого в Дирвуде, но если я вернусь и объясню им…
— НЕТ ВРЕМЕНИ. К ЛЕТНЕМУ ВОСХОДУ МЫ БУДЕМ НА БЕЛОМ ПЕРЕХОДЕ. ТЫ НЕ УСПЕЕШЬ. — Вайдвен видит его путь словно воочию: от горного перевала на юго-запад, к Бухте Непокорности, и еще дальше, к неприметной деревеньке в дирвудских полях. — ЕСЛИ ТЫ ЖЕЛАЕШЬ ВЕРНУТЬСЯ К СВОИМ ДРУЗЬЯМ И РОДНЫМ, Я НЕ СТАНУ ТЕБЯ УДЕРЖИВАТЬ. НО ПОДУМАЙ О ТОМ, СКОЛЬКИМ ТЫ МОГ БЫ ПОМОЧЬ, ОСТАВШИСЬ.
Поступать правильно не всегда просто. Выбирать, что правильно, не всегда просто. Но Эотас не лжет и не хитрит: на то, чтобы прочесть колоссальную ветвящуюся сеть жизни Водена, ему почти не нужно энергии, и он видит истинную ценность его решений. Видит настоящую разницу, иногда способную изменить столь многое.
Воден понимает. Его душа отзывается горячей болью этому пониманию, но он знает, что должен выбрать. И он выбирает правильно.
Солдаты Вайдвена уже не удивляются тому, что одно и то же солнце несут на своей груди рыцари, воры, священники, крестьяне и дирвудцы. Не удивляются, что их король и бог ходит среди простого люда. Не удивляются, когда к их рядам присоединяется кто-то еще, готовый пойти за светом зари на верную смерть.
Вайдвен уже тоже почти не удивляется. Может, ослеп от эотасова света вслед за остальными. А может, Эотас наконец втолковал ему что-то, что все прочие поняли с полуслова.
Амлайд Морай с тремя тысячами солдат и двумя сотнями кавалерии остается в Редсерасе по приказу Божественного Короля. Такая королевская милость больше похожа на обвинение в недоверии, но ни Вайдвену, ни старику эрлу нет до этого дела. Еще не отгремели теплые грозы тарприма, как им начинают вторить дирвудские ружья у западных границ. Вайдвен едва успевает попрощаться с Мораем, прежде чем тот отбывает из столицы к своим войскам.
Может, хоть одна душа останется незамаранной кровью невинных после этого священного похода. Если Вайдвену придется задержаться в Дирвуде, правление Редсерасом он сможет доверить Мораю безо всяких сомнений.
Ивиин остается тоже; с Вайдвеном она отправляет отряды своих разведчиков, но куда больше пользы, по словам самой эрлессы, от нее будет в Редсерасе, чем на поле битвы посреди гланфатанских болот. С королем отправляются Лартимор, Сайкем и Кавенхем, пять тысяч пехоты и шесть сотен кавалерии. Часть армии отправится вглубь Дирвуда, задержать подступающие к горной гряде войска эрлов, но Вайдвен собирается присоединиться к ним чуть позже. Морай, конечно, выдавит людей лорда Рафендра из Редсераса, но пока стоит на границе Халгот и пока к Халготу могут подойти дирвудские подкрепления, Рафендр может продолжать изматывающую войну до тех пор, пока сам Хель не рассыпется от старости. Но если по обе стороны Халгота окажется армия Божественного Короля, цитадель не устоит, неважно, строили ее люди, паргруны или сам Абидон.
Поэтому путь Вайдвена лежит вдоль горной гряды — на запад, к пограничной крепости. И только потом — на юг.
— Выступаем на рассвете следующего дня? — спрашивает Лартимор, и Вайдвен кивает. Всю армию не перетащить одним махом через горный перевал; отстающие догонят их в Дирвуде. Разведчики сообщают, что к Переходу до сих пор не выступили люди лорда Унградра, эрла Колдуотера. Видимо, эрл не считает целесообразным защищать россыпь деревень в не таких уж плодородных предгорьях.
— Да. Оповести людей.
Лартимор кивает, но что-то в его глазах подсказывает Вайдвену, что разговор не окончен. Вайдвен молча глядит на эрла до тех пор, пока тот не сдается:
— Король не может выступать в военный поход безоружным, ваша светлость.
Вайдвен непонимающе моргает.
— Но мне не нужно оружие. Со мной Эотас.
— Ваша светлость, такова священная традиция. Король не может выступить в военный поход безоружным. Вам нужно оружие, даже если оно ни разу не покинет ножен. — Терпению Лартимора позавидовал бы даже двуликий Берас.
— И, конечно, его нельзя отдать оруженосцу или повесить на лошадь? — обреченно интересуется Вайдвен. Проще переспорить Привратника, чем священные традиции Редсераса, это он уже успел понять за полгода своего правления.
— Нет. Оружие всегда должно быть при вас.
— А это должен быть меч или я могу выбрать оружие сам?
Лартимор задумывается на мгновение, но отвечает довольно уверенно:
— Вы можете выбрать любое оружие. Предыдущий ферконинг Аэдира избрал своим оружием колдовской гримуар…
— Нет, таскать с собой тяжеленную книжку я не собираюсь, — торопливо заверяет его Вайдвен. — Но я, кажется, видел кое-что подходящее в оружейной…
Комментарий к Глава 15. Цена искупления
История про Кэтис: https://pillarsofeternity.gamepedia.com/Violet_Redemption
История про Водена осталась за кадром PoE1, потому что а что тут скажешь, на его вопрос нет нормального ответа, будь ты хоть бог, хоть святой, хоть фикрайтер =|
========== Глава 16. Белый Переход ==========
Марш к предгорьям дается почти легко.
Почти — не считая потерянного времени; Лартимор предупреждал — армии движутся медленно, пехоте с запасом оружия, доспехов и провианта не перегнать легконогого путника. По пути к ним прибиваются еще люди — из окрестных деревень вокруг Малого Изгиба. У них нет ни оружия, ни доспехов, ни умения сражаться, только отчаянная решимость в глазах.
Они думают, что своим служением выплатят свой долг Эотасу. Или его святому. Вайдвен не знает, правильно ли это, ведь Эотас никогда ни с кого не требовал подобного долга, а уж святой-то сам своему народу побольше обязан будет — но вовремя вспоминает эотасов урок. За именем бога кроется нечто большее, чем всемогущая сущность, объятая любовью к смертному роду.
Ради чего пытаться заслужить заведомо дарованное искупление? Ради чего идти на смерть, зная, что погибнешь не защищая родной дом, а сжигая чужой? Вайдвен спрашивает Эотаса — богу-то точно известно, но тот отвечает невразумительными загадками, которые сводятся к тому, что это Вайдвен должен понять сам. Как будто до сих пор Эотасу не стало ясно, что святого он выбрал себе не слишком отличающегося умом.
Все реже лиловые поля, все ближе горная гряда Перехода, и с каждым днем ночи все холоднее — даром что к Редсерасу подступает лето. Говорят, в горах так холодно, что там всегда лежит снег. Вайдвен фыркает про себя, мол, сказки это все — даже распоследний дурак знает, что приход весны всегда случается в срок, не бывало еще таких снегов, что пережили бы дыхание Эотаса. Но Вайдвен в горах никогда не был и потому на всякий случай молчит.
Ночные привалы все яснее говорят о том, что он ошибается. Святому бога весны не страшен холод, а вот солдатам — вполне; те все плотнее сбиваются к кострам во время ночлегов. Вайдвен обходит их стороной, кивнув часовым. Ночной ветер здесь почти уже не хранит в себе аромат ворласа. Ветер приносит теперь только запахи горных трав. Света здесь много, даже ночью — вон, Утренние Звезды вовсю сверкают над головой — но вот тепла почти никакого.
Вайдвен поднимает глаза на созвездие, которому когда-то в далеком детстве пытался молиться. Яркое. Другие звезды тоже яркие, но это пока ночь не пойдет на убыль. Чуть только небо начнет светлеть — и все прочие огоньки поблекнут, погаснут, только Утренние Звезды останутся до самого восхода солнца, чтобы у людей всегда было в запасе немножко света…
— Бывает такое, дружище? Вечная зима? — шепотом спрашивает Вайдвен.
Огонек свечи в его груди безмолвно колеблется, будто от вздоха. Вайдвен вдруг вспоминает видения Хель, ледяную пустоту с черной землей, рассыпающейся в пыль под поступью Римрганда. Но ведь энгвитанцы желали людям добра, когда создавали своих богов, они хотели сделать мир лучше… разве они создали бы вечную зиму и мертвящий холод?
Мой свет не всесилен, наконец шепчет Эотас в ответ. Есть тьма, что мне неподвластна, но даже самая страшная зима не будет вечной, пока есть те, кто несет в себе рассвет.
— Если даже твой свет не может с ней справиться, как сможет кто-то другой? — Вайдвен не может представить себе огонь теплей эотасова огня и свет ярче. Лучи маленького солнца в его груди горячо щекочутся в ответ: Эотас улыбается. Отчего-то в сиянии солнечного пламени Вайдвену чудится отблеск странной тоски, глубокой и древней, как первый в жизни страх. Вайдвен вслушивается в ее эхо, пытаясь отыскать источник, но свет уводит слишком далеко в переплетения эотасовых директив и внутренних конструктов.
Эотас понимает его безмолвный вопрос. Щекочущее тепло затихает внутри, переливается звездным серебром в шелковой ночной тишине.
Неверно полагать, будто богам несвойственна человечность, наконец говорит Эотас. Мы — и есть человечность, мы — продукт человеческого сознания, тысяч тысяч сознаний. И потому мы не лишены противоречивости, хотя и куда менее подвержены ей благодаря ограничениям своей природы. Когда я вижу, как в душе смертного зарождается свет, способный затмить сияние моих звезд… я не пожелал бы для себя лучшей награды. Но мне горько оттого, что мой собственный свет отныне ему не пригодится.
— Ничего, — неуклюже фыркает Вайдвен, — во мне столько света никогда в жизни не сыщется, так что по крайней мере одному смертному можешь светить хоть до тех пор, пока весь Хель не замерзнет!
Огонек мерцает и тепло льнет к нему, грея невысказанным обещанием. Вайдвен старается не думать о том, что это и вправду может быть самым первым страхом в жизни Эотаса — зародившимся две тысячи лет назад, когда еще только оживающий искусственный разум, созданный ради достижения всего одной цели, осознал, что эта цель конечна. И вопреки этому страху эотасов свет все так же чист и полон радости…
Вайдвен от всей души надеется, что энгвитанцев, которым пришла в голову замечательная идея обречь бога безусловной любви на подобную участь, Колесо перемололо с особым усердием. Но об этом он, конечно, Эотасу не говорит. Они что-нибудь придумают. Если когда-нибудь и случится так, что свет смертных душ станет таким же, как эотасов, то уж эти смертные точно будут порядочней энгвитанцев.
— А все-таки про горы, — осторожно напоминает Вайдвен. — Про Переход этот. Там правда, что ли, всегда снег?
Белый Переход интересует его друга куда меньше, чем вечные зимы Хель. Вопрос остается без ответа, и Вайдвен, подождав немного, тихо вздыхает: похоже, это ему придется проверять самому.
Лепешки из вайлианского зерна приедаются быстро, и далеко не каждый солдат в армии Божественного Короля имел возможность отъесться за зиму на дворцовых харчах. Солонину берегут на бросок через горы. Командиры строго пресекают мечтательные шепотки о том, что уже, верно, витдиров стреляют вовсю, ведь совсем скоро Летний восход… а в Дирвуде, небось, дичи столько, что все Восточные Земли прокормить можно, там же огромные гланфатанские леса, совсем не то что в Редсерасе — голые равнины, на которых ни хрена не найти, кроме злющих адраган и делемган да тощих зайцев. Каким чудом витдиры еще остались — неизвестно. Да и те все ближе к юго-восточной границе водятся, где какие-никакие, а все-таки леса.
Первые лошади гибнут еще до того, как армия добирается до начала подъема к перевалу. Первые люди — немногим позже.
Случайность, говорят Вайдвену солдаты. Горные дороги — не чета равнинам, оступиться легко. Мы ничего не могли сделать, разводят руками лекари. Не всякую хворь удается исцелить жреческой магией. Гхаун позвал их к себе, шепчутся Сестры Лунного Серпа. Они читают свои собственные молитвы, пока эотасианский жрец торжественно просит Эотаса сопроводить душу погибшего в новую жизнь. Сестры просят о милости Гхауна, а единственная милость Гхауна — легкая смерть.
Вайдвен не видит уходящие в Иной мир души, он простой крестьянин, а не Хранитель, чтобы говорить с мертвыми. Он старается понять, как так может быть, чтобы Эотас позволял чему-то вроде смерти вообще происходить на земле, но Эотас не рассказывает ему о том, что ждет людей за Завесой, только просит не бояться — ни за себя, ни за других. Вайдвен думает, что легко богу-то советовать — не бояться. А потом вспоминает, что Эотас тоже смертен.
— А ты переродишься? — как-то спрашивает Вайдвен, не выдержав. — Ну, если… если умрешь.
В спокойном и ясном сиянии совсем нет страха; теплый свет задумчиво колеблется внутри, но не отвечает — как бы Вайдвен ни старался добиться ответа.
Может быть, Эотас не в силах ему ответить. Может, не знает сам. А может, очередной закон богов не дает ему права говорить о таком. Вайдвен только чувствует его беспечное светлое спокойствие — и его уверенность в заре нового дня даже после самой темной ночи. Вайдвен очень хочет верить в зарю так же сильно, как Эотас.
Когда он смотрит на людей, осмелившихся совершить невозможное или погибнуть ради этой зари, у него как будто даже начинает получаться.
В горах Белого Перехода и правда лежит снег; поначалу его совсем немного — лед сходит с камня неохотно, но весна напоила горные реки сполна. Чем выше — тем больше льда и снега, холоднее ночи, и все ближе стягиваются друг к другу огни костров: тепло становится столь же ценно, как и еда. День клонится к закату, и Вайдвен глядит, как солдаты снуют по лагерю; кто-то помогает поставить палатки на ночлег, кто-то, остановившись поодаль от центра лагеря, неслышно читает молитву. Вайдвен сдерживает неподобающее шутливое фырканье: если они так и будут читать молитвы каждый закат, то он волей-неволей и сам их выучит еще до того, как Белый Переход останется позади.
Что-то удерживает его взгляд у самой границы лагеря, у поста часовых — то ли собственное чутье, то ли эотасово. Издалека ничего не разглядеть, поэтому Вайдвен пробирается поближе к сторожевому посту, без раздумий доверившись неясному наитию.