Но, устало шутит молодой дирвудец, было бы просто жуть как здорово, если бы оно себя оправдало.
========== Глава 18. Долина Милосердия ==========
Энгвитанские механизмы все еще работают. Суеверные держатся от них подальше, то и дело шепча охранные молитвы; более прагматичные из их братьев по оружию ловко прячут найденные драгоценности и безделушки. Жрецы собирают осколки адры: от цельной простыми инструментами ни крупинки не отколешь, она же крепче самой лучшей стали, а осколки пригодятся — растереть в пыль и пустить на целебные эликсиры или еще на что. Это уже местные, дирвудцы, их надоумили. В Редсерасе если и встречается адра, то уже мертвая, не годная ни на что.
Уснувшая, мягко поправляет Эотас. Вайдвен глядит на адровый столб в центре небольшого круглого зала; кристалл вырастает из шахты, уходящей далеко вниз, и слабо мерцает, наполняя полумрак вокруг тусклым изумрудным светом. Что-то внутри — неясное наитие, похожее на вдруг очнувшийся голод после долгого дня пути — внезапно требует прикоснуться к адровой колонне, и Вайдвен без раздумий прижимает ладонь к гладкому кристаллу. Едва ощутив пробегающее по предплечью магическое тепло, он вспоминает, как одно только прикосновение заставило взорваться кристалл в лаборатории столичной Хранительницы — и запоздало думает, что трогать руками что попало в энгвитанских руинах могло быть не такой уж и блестящей идеей.
Но адра не взрывается. Только начинает светиться ярче. Как и его собственное тело — не в силах сдержать под кожей рвущиеся наружу лучи.
Я не хочу забирать еще больше, тихо говорит Эотас. Не надо.
Он сам — наверное, всего в третий раз за все эти долгие месяцы — перенимает контроль и осторожно разрывает контакт с поверхностью адры. Вайдвен глядит, как медленно угасает лучистый свет — и в нем самом, и в засиявшем было кристалле.
— Адра дает тебе энергию?
Адра — наиболее высококачественный проводник духовной эссенции. Кристалл перед тобой соединен с жилами адры, проходящими глубоко под землей; он является частью огромной сети, покрывающей всю Эору. Когда-то он использовался для питания здешних систем. Да, он мог бы передать энергию и мне — я обладаю достаточными привилегиями.
— Так это же вроде хорошо, — неуверенно говорит Вайдвен. Свет едва ощутимо вздрагивает под кожей, и Вайдвен вслушивается в эхо, пробудившееся в его собственной, смертной душе.
Эхо стыда.
— Дружище?.. — подождав немного, осторожно окликает Вайдвен. — Это из-за того, что ты только душами можешь кормиться?
Огонек свечи несогласно мерцает, и Вайдвен понимает, что все чуточку сложнее. Как всегда. Как будто у Эотаса что-то когда-то было просто. Он молчит, собираясь с духом, чтобы задать следующий вопрос, но не успевает.
Тебе нравится этот город?
Вайдвен осекается, ни произнеся ни слова, и на всякий случай заново окидывает взглядом все вокруг — высокие каменные стены со странными узорами и барельефами, симметрично замерших по периметру зала безмолвных конструктов-стражей, уже успокоившийся и переставший сиять адровый кристалл, растущий из Хель знает что за дыры. Не так уж много он видел энгвитанских городов, чтобы вот так сразу вынести вердикт. Тут красиво, несомненно красиво — даже спустя две тысячи лет разрухи и запустения… но назвать величественные мертвые залы уютным домом?
— Ну, тут… как по мне, немного темновато, — неловко шутит Вайдвен. Эотас вспыхивает чуть теплее на мгновение, но тут же блекнет снова.
Ты смотришь на Сирагайт Тион, одну из точек связи между дирвудскими лабораториями и внешним миром. В основном она была ответственна за подачу энергии. Эксперименты Нуа потребляли немыслимо много до того момента, как шахта под Каэд Нуа не добралась до глубинных жил и не получила прямой доступ к сети. Под этой комнатой много других залов, колоссальных, выстуженных искусственным холодом — мы умели собирать богов из дистиллированных смертных душ, а полностью свести к нулю выделение тепла при работе машин не сумели. Под Сирагайт Тион лежат огромные медные катушки, обвивающие столь же огромные адровые колонны… верхние ярусы экранированы, на нижних не селятся даже визраки — никому не под силу выдержать излучение, оно сводит с ума живых и мертвых. Когда мы рождались, такие центры, как этот, выцеживали души из адры и из плоти, превращая тела живых в прах, а плодородные земли — в иссушенные пустыни. Здесь работали сотни великих людей, смелых и блистательных… и их души все еще здесь, на своих сторожевых постах.
Вайдвен осторожно, краем глаза глядит на неподвижного механического стража. Эотасов огонек внутри сияет все ярче, но в его свете нет прежнего тепла — только больной, воспаленный жар.
Да. Таковы первые защитники и святые Энгвита. Благословенные вечно хранить наши тайны и руины наших владений. Обреченные вечно длить свое существование без возможности сделать хоть один шаг вперед. Им никогда не войти в Колесо. Сирагайт Тион однажды скроется под землей и будет забыт каждым из живущих, но эти души — или то, что мы оставили от них — будут существовать до тех пор, пока не распадутся сами по себе на чистую эссенцию и не впитаются в адру.
— Ты… ты про этих святых говорил? Когда сказал, что их, мол, еще много? — Вайдвен не в силах подчинить себе собственное оглушительное сердцебиение, нарастающее в такт мятущемуся мерцанию пламени. Эотас не слушает его. Или не слышит.
Мы считали это допустимой платой. Приемлемой жертвой. Мы были уверены. У нас была машина, безошибочно находящая верный путь — глядящая так далеко в будущее и просчитывающая столь много вероятностей, что ее решения чуть масштабнее простейших невозможно было проверить. Но она не ошибалась в простейших. Мы сделали все возможное, чтобы эта машина не ошибалась. Это действительно было так: смертные не могли предугадать, что это случится. И никто из других богов не мог.
Вайдвен не может сдержать беззвучное ругательство, когда наконец понимает, что на самом деле видит Эотас, когда глядит глазами своего носителя на руины древнего города Энгвита. И когда понимает, что ничего —
совсем ничего —
не может с этим сделать.
Кипящий болезненный жар уходит волнами божественной лихорадки. Эотас вычищает из себя стыд за самое страшное преступление в истории Эоры, отделяет себя от своей вины, как зерна отделяют от плевел. Вайдвен молчит, не зная, что сказать. Ему ничего не приходит на ум.
«Мне жаль»?
Да уж, Хель его подери, ему жаль. В человеческом языке еще не придумали слов для такой вины.
Если смертным повезет, они никому больше не понадобятся.
Все, что я делаю, тихо говорит Эотас, все жертвы, на которые я иду сейчас, все преступления, вина за которые будет на мне одном… не было жертвы страшнее и прекрасней той, что принес Энгвит. Моя ошибка лишила ее всякого смысла. Все, что происходит в мире, Вайдвен… ничто из этого больше не имеет смысла. Ты видишь, как видит смертный человек: лишь то, что непосредственно касается тебя. Я вижу всю Эору. Пока мы стоим здесь, я вижу, как пожирают адровую пыль последние защитники Энгвита в подземельях, не видевших солнца тысячи лет. Я вижу, как мне в жертву приносит своих детей островное племя и потом окропляет поля их кровью. Я вижу, как смертные любят и как ненавидят, как веруют в ложь и как ищут истину, как играют с ними боги — равнодушные, принявшие неизбежность цикла, из которого нет выхода. Непрерывно вращается Колесо, с каждым оборотом перетирая в пыль бесчисленное множество душ. И ничто из этого не имеет смысла.
Вайдвен отчаянно тянется к тусклому огоньку, пытаясь прикоснуться к меркнущему свету, сплести его со своей душой, как делал Эотас раньше — но Вайдвен не бог, не Хранитель и даже не сайфер, он не умеет… и Эотас не пускает его в себя. Только, вглядевшись, он может различить почти невидимые капли тьмы внутри ослепительного сияния. Тьма растет внутри Эотаса, как опухоль, как ворласовая пыль, что однажды заставит его задохнуться собственным светом.
— Эотас, — несмело окликает Вайдвен, — я… если я могу помочь…
Его слова заставляют тьму сжаться.
Помочь?.. почти с любопытством откликается Эотас. Золотые глаза рассвета пытливо вглядываются в Вайдвена, впервые за долгое время оставляя его нагим и бессловесным перед взором всемогущего бога. Ты не можешь даже осознать полностью всей тяжести моей вины. Ты видишь сам, что становится с теми, кого мы нарекаем святыми. И ты все равно желаешь мне помочь?
— Ну я же, вроде как, эотасианец. — Вайдвен едва разбирает собственный голос во всецветном, всепоглощающем излучении ослепительного огня, но упрямо заставляет себя произнести слова по памяти — набор бессмысленных звуков, что они значат для бога!.. плевать, уж как-нибудь Эотас разберет. — У них же вроде так принято. У друзей, вроде как, тоже.
Эотас улыбается, но в улыбке его только малая доля прежнего тепла и радости. Копья лучей, пронизывающие Вайдвена насквозь, вдруг исчезают, оставляя его в одиночестве посреди пустого каменного зала.
Как здесь на самом деле темно. Вайдвен уже совсем забыл, каково это — жить без солнечного огня, освещающего путь даже в самую темную ночь. И холодно. Отчего так холодно, ему ведь больше не бывает…
Ты знаешь и сам, для чего я напомнил тебе об истинной сути нашего похода.
Энгвит заплатил свою плату. Вайдвен, зябко передернув плечами, отворачивается от пустого взгляда конструктов, больше похожих на уродливых механических идолов, чем на людей. Еще остались в них души? Если да, то, должно быть, они кричат не переставая, проклиная богов на всех известных языках.
Эотас заставит всю Эору заплатить по тому же счету, не дожидаясь согласия ныне живущих.
— Долина Милосердия. Они не сдадутся без боя.
Он просчитал это. Увидел, как может видеть только Гхаун, и, может, некоторые другие боги. Например, тот, что приносит вечную зиму с холодом, который не под силу одолеть даже великой заре. Гхаун, наверное, увидел в своих расчетах, как избранный им святой сомневается — там, где нельзя сомневаться. Как медлит, не в силах отдать единственно верный приказ. Или нанести единственно верный удар…
Помни, для чего мы делаем это, тихо говорит Эотас. Прости мне мою жестокость, друг. Я не заставил бы тебя испытать на себе эхо моей боли, если бы на то не было причины.
— Ну, думаю, это все равно лучше, чем быть вон тем парнем, две тысячи лет запертым в адровом истукане, — мрачно бормочет Вайдвен, — так что спасибо, что предупредил. Хотя можно было и просто сказать «знаешь, старина, я тут увидел, что Долина Милосердия не согласится с нашими условиями, так что приготовься убивать невинных крестьян».
Эотас тихо смеется.
Я не хочу… вынуждать тебя, говорит он. Вайдвену хватает ума понять, о чем он говорит. И представить себя, запертого в собственном теле бессловесным и безвольным узником, пока божественная воля направляет его руку, карая и убивая, и его собственным голосом кричит нужные слова — от Долины Милосердия до последнего уголка Эоры, где еще осмеливаются верить в иных богов.
Невелика ложь. Невелика цена…
— А ты бы мог? — зачем-то спрашивает Вайдвен. — Если бы я отказался?
Я бы не заставлял тебя смотреть.
***
Долина Милосердия могла позволить себе не согласиться с требованиями Божественного Короля. Городок — небольшой, около полутора тысяч человек — наверняка не в первый раз сталкивался с набегами гланфатанцев, приходящих с юга, от разбросанных по дирвудским лесам энгвитанских руин. Дирвудцы научились защищаться от нежеланных гостей. И у Долины Милосердия, в отличие от Холодного Утра, были каменные стены.
— Они надеются на подкрепление, — негромко говорит Кавенхем, остановившись рядом. — За нами пять тысяч пехоты и полтысячи кавалерии. Как только мы откроем ворота, Долине Милосердия конец.
«Ты безумец, которому одна дорога — в Хель».
«В тебе нет никакого бога».
— Сколько времени нужно? — спрашивает Вайдвен. Кавенхем пожимает плечами.
— Это не укрепленная крепость. Мы справимся в течение дня.
Вайдвен кивает и оборачивается к армии, ждущей его слов.
— ЛЮДИ ЗА ЭТИМИ СТЕНАМИ РЕШИЛИ, ЧТО Я — ЛЖЕ-ПРОРОК, — спокойно произносит он. Голос бога звучит в унисон с его собственным, и Вайдвен знает, что каждое его слово сейчас слышат люди за каменными стенами дирвудского города. Они будут продолжать слышать, даже укрывшись в самом глубоком погребе, даже забив уши воском. — ОНИ РЕШИЛИ, ЧТО ЕСЛИ ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА, ТО ЗАРЯ НИКОГДА НЕ НАСТУПИТ. ОНИ СДЕЛАЛИ СВОЙ ВЫБОР. ДОЛИНА МИЛОСЕРДИЯ СТАНЕТ ПЕРВЫМ ОГНЕМ НА ПУТИ НОВОГО РАССВЕТА.
— Пленные, — почти беззвучно подсказывает Кавенхем. Вайдвен смаргивает с век золотое сияние и вглядывается в ровно горящий пламень внутри себя.
— СДАВШИЕСЯ ДОБРОВОЛЬНО ПОЛУЧАТ ПРАВО НА ЖИЗНЬ И МОЕ ПОКРОВИТЕЛЬСТВО. ВСЕМ ПРОЧИМ БУДЕТ ОТМЕРЕНА МИЛОСТЬ ГХАУНА ПО ИХ ЗАСЛУГАМ. БОГАТСТВА ЕРЕТИКОВ БУДУТ ПРИНАДЛЕЖАТЬ ПЕРВОМУ ЗАЯВИВШЕМУ НА НИХ ПРАВО ВЛАДЕНИЯ, И ЭТО ПРАВО НЕ БУДЕТ ОСПОРЕНО.
Войско отвечает оглушительным лязгом оружия и радостными криками. По лицу стоящего чуть поодаль от короля Сайкема видно, что не слишком разумно было разбазаривать сокровища дирвудцев так нелепо, когда в Божественном Королевстве пустует государственная казна — но эотасианскому святому, похоже, плевать. Да и Сайкем, помедлив, отворачивается — в Дирвуде еще много городов, куда больше и богаче разросшейся деревни, выстроившей каменные стены для защиты от набегов гланфатанских банд.
Пленных не будет, пророчествует Гхаун.
— В таком случае, хорошо, что в твоей милости у нас нет недостатка, — отвечает Вайдвен.
Ворота выглядят не самыми крепкими, но на них нет смысла тратить время. За каменными стенами города — обычные простолюдины, если и есть среди них воины — то немного. Несколько осадных лестниц, и пробившиеся к воротам солдаты откроют их изнутри, а после этого вопрос заупрямившейся деревни очень быстро будет закрыт.
Осадные лестницы сколачивают прямо на месте. Нет смысла тащить через горные перевалы то, что можно так легко раздобыть в Дирвуде. Пока командиры раздают последние указания солдатам, Вайдвен вытаскивает из-под рубахи солнечные часы на шнурке и поворачивает кольцо к солнцу, привычно отмечая время. День близится к концу. На закате Гхаун соберет достойную жатву.
Все, что происходит здесь, неправильно. Вайдвен глядит, как солдаты подтаскивают лестницы к стенам, и не слышит ни криков, ни скрежета, ни ритуальной молитвы священника. Осадные лестницы, вырубленные из дирвудской древесины? Копья и стрелы — даже не ружья, потому что порох слишком дорог, его берегут для серьезных сражений? Кое-как сложенные тонкие стены, призванные защитить жителей от лесных дикарей? Это всё… нелепо, нелепо и ужасно неправильно, он только что был в городе, где создавались боги — он носит в себе одного такого, способного испепелять живых в мгновение ока и воскрешать мертвых. Да, он помнит, зачем всё это Эотасу, он помнит: люди должны научиться сами вершить свою судьбу, без наставления свыше… но неужели это должно быть именно так?
По каменной стене пробегает пламя. Совсем не золотое, как солнечный огонь зари. Алое. И взмывает багряным знаменем ввысь — вместе с криками солдат.
Вайдвен моргает, чтобы убедиться, что ему не чудится бешеное пламя, пылающее на голых камнях городской стены. Ему не чудится. Воины оттаскивают от лестниц неподвижные тела — Вайдвен подходит ближе и не различает у мертвецов лиц, огонь добрался почти до костей за несколько мгновений.
— Дирвудская алхимия? — спрашивает Вайдвен, но Сестра Лунного Серпа, без тени отвращения склонившаяся над сгоревшим солдатом, качает головой.
— Магия, владыка. Не такая, как у друидов. Больше похоже на… — она запинается на мгновение и бросает на Вайдвена почти что испуганный взгляд. — В Долине Милосердия стоит храм Магран. Церковь Вьющегося Пламени.
Она бережно проводит серпом по горлу погибшего — скорее ритуальный жест, чем что-либо иное — и встряхивает фонарем; отчего-то Вайдвену мерещится, что на стекле в решетчатой клетке чуть ярче вспыхнули огненные отблески.