Я шёл по звезде,
изменяющей цвет,
Дорогой, ломавшей
своё направленье..
От зыбкости этой
теряя терпенье,
Пытался увидеть систему
в паденьи монет.
Систему я строил, но всё изменялось
И время сквозь пальцы текло из руки,
И солнце по небу за ночью гонялось,
В своей безнадёжности не замечая тоски.
И лица прохожих расплавленным воском
Стекали на землю, оскал обнажая.
И вся моя жизнь оказалась наброском
К стакану без дна и обрыву без края.
А всё, что я знал,
было не откровеньем,
А просто случайным
скоплением истин.
И бред был покоем,
а сон был сомненьем.
И дни засыхали,
как старые листья.
А смерть лишь насмешкой над жизнью казалась
Отсутствием ритма в течении звука.
Я шёл по звезде, но она изменялась
И я умирал от слепого испуга.
И лица прохожих расплавленным воском
Стекали на землю, оскал обнажая
И вся моя жизнь оказалась наброском
К картине, где небо
и море
без края.
Я был болен одной из тех странных болезней, которые раньше называли душевными, а теперь психическими, пробуя сначала найти ошибку в биохимических процессах тела, чтобы потом пытаться исправить её химическими способами, а нежелание человека подвергаться бесчисленным анализам, объясняют развитием болезни. Уступив настойчивым просьбам родственников, я провёл бесконечные часы в лабораториях, позволяя колоть себя иглами и просвечивать аппаратами, представляющими самые современные и модные движения науки, чтобы получить от энергичного врача отчёт, что хотя все результаты показывают, что я абсолютно здоров, обследования рекомендуется повторять регулярно, не реже, чем два раза в год. Я отчётливо видел оба слоя его глаз, внешний, показывающий обязательное для доктора участие и внутренний, выражающий опасение упустить выгодного пациента, который сам по себе ему абсолютно безразличен. Успокоив таким образом родных, я продолжал оставаться в том болезненном состоянии, когда необходимость быть обычным для постороннего взгляда вызывает внутри ощущения канатоходца, для которого наступить в пустоту не страх разбиться, а боязнь испортить зрелище.
Всё началось два года назад зимой. Я жил тогда в небольшом, но столичном городе, который гордился низким уровнем преступности и напоминал о желательном для граждан присутствии на церковных службах механическим звоном колоколов. Получив недавно наследство от дальнего родственника, я бросил работу, которая ничего не давая сердцу, выматывала меня физически, но была необходима из-за нужд жены и детей.
Был вторник. Я вернулся с короткой прогулки домой и застал Настю на кухне, нарезающую овощи.
- Размешаешь тесто? - спросила она.
Я посмотрел на старую, щербатую миску и вдруг впервые увидел её цвет. Он был прозрачным, но глубоким, уплывающая в тесто ложка казалась в нём серебряной стрелой. Это не был, как, не присматриваясь считал я раньше, режущий глаз химический ультрамариновый, но это и не был один из тонов синего. Цвет неба, случающегося в неслучайную минуту без напряжения усиливающей приставки, уходящий в бесконечность цвет, куда мягко погружаются глаза и перехватывает дыхание от неожиданной скорости падения. Цвет радости, которую нужно только вспомнить, чтобы увидеть. Цвет, которому стало название: маринновый цвет. Помешивая и меняя время от времени направление круга, я смотрел как оживала вязкая смесь, становясь всё более тягучей. Я останавливал вращение и она покрывалась маленькими пузырьками. Я выбрал направление часовой стрелки и сразу же начал втягиваться в коридор, стены, пол и потолок которого были из молочного янтаря. Я действительно стоял в светлом коридоре. С одной стороны он заканчивался тупиком, с другой - была дверь. Удивительно, но я не чувствовал ничего, кроме ощущения повторения места. Я знал, что будет за дверью. Я шагнул к ней, но кто-то шепнул:
- Анастасия..
Я стоял на кухне.
- Замечательно получилось, спасибо! - жена зачерпнула половником и первый блин растёкся по сковороде.
Прошёл день и наконец-то закончился. Я был задумчив и вызвал неудовольствие своей рассеяностью в разговоре. Сославшись на головную боль и с трудом отделавшись от заботливости родных, мне удалось остаться одному. Я сел в кресло и закрыл глаза.
И стал октябрь. Габриэль шёл по золоту листьев. Облаков не было, только самолёты рисовали на небе знаки чьей-то летящей судьбы. Некоторые деревья стояли ешё зелёные, но солнце уже было везде и везде было золото. Оно слепило жёлтым между ветвей, шуршало красным под ногами, переливалось белым между речных камней и лилось, лилось всё быстрей и быстрей с водой на юг. И куда-то на юг улетали птицы и Габриэль становился птицей и тоже летел, а золотые листья кружились вокруг него и начиналась музыка, но...Она жила в каменном городе, где стены домов люди раскрашивали в розовые и жёлтые цвета, но они всё равно оставались серыми и коричневыми. Она жила в очень большой комнате, где не было ни одного окна на восток, но целых три на север. И она не плакала только когда спала. И слёзы её были серебром, и шёл снег. А люди всё раскрашивали свои дома в яркие цвета и удивлялись, почему так задержалось лето.
В дверь стучались.
Я вздрогнул, вырванный случайно и навязчиво.
- До свидания. - сказал я про себя.-До свидания, Габриэль, я тоже должен вернуться, я тоже должен.
-Помоги нам.- Вдруг сказанное, громко и отчётливо, заставило меня снова вздрогнуть.
Тот, кто произнёс это, был где-то здесь, в комнате.
-Ты что, уснул?- Настя заглядывала в дверь.
-Да, задремал немного.
Почувствовав ложь, она тихо вздохнула, вошла и присела на кресло напротив. Я усилием успокоил дыхание.
-Завтра придут Лена с Игорем, ты помнишь?
Её глаза смотрели внимательно и чуть испуганно.
-Конечно!- Я постарался сделать свой голос ненатурально бодрым и продолжил, проявляя заинтересованность, которой не испытывал. - Купить что-нибудь? Нужно?
-Я думала запечь утку и салат сделать, твой... Всё есть, только яблоки... Но я собиралась сбегать с утра...
- Не надо, я схожу.
Подвинувшись ближе, я взял ёе руки. Они дрожали.
- Не волнуйся, я хорошо себя чувствую. Я просто заснул немного.
Настя торопливо улыбнулась и порывисто обняла меня.
- Я не буду, и...всё хорошо.
Мне снилось солнце. Я проснулся, открыл глаза и сразу же зажмурился, так сильно оно било в глаза белым, ещё холодным лучом. В коридоре слышалась какая-то возня. Внезапный взрыв хохота тотчас же сменился приглушенным переругиванием.
-Ну вот! Опять ты разбудил папу!- устав шептаться, закричала трёхлетняя Лиза. Я рассмеялся и громко сказал: -"А я не сплю!"
В спальню ворвался пушистый вихрь. Лиза с растрёпанными, ещё не сплетёнными в аккуратные косички волосами, Петенька в пижаме и дурашливый щенок нъюфаунленд. Вся компания была здорово чумазая и в комнате сразу запахло малиновым вареньем.
-А этот откуда?- притворяясь удивлённым спросил я, одновременно отпихивая щенка, который запрыгнул на кровать и пытался лизать меня в лицо.
Одеяло уже покрылось розовыми пятнами.
-Алекс боится идти в спальню, он там остался, а Джелли ему подалили на день лождения..-укоризненно сообщил Петя, забывая от волнения свою манеру избегать слова с буквой р.
-А у тебя день рождения...
-Челез неделю! И ты обещал....
-Обещал. Только ты так и не сказал какой породы.
-Всё лавно. Только белую. Чтобы никто не мог увидеть нас на снегу.
-А мне рыжую! - вступила в разговор Лиза.
-Ты сама лыжая, как лиса....
-Папа, ну что он...
Я рассмеялся, и Лиза сразу же рассмеялась тоже. Она не умела сердиться долго.
На кухне пахло кофе и какими-то пряностями. Насти не было. Я налил себе чашку и, потянувшись за табаком, обнаружил записку. Скоро буду. Яблоки!!!
Шёл снег. Солнце поздоровалось со мной и ушло.
Всё небо было облачным, белым и снег становился всё гуще. Я снял варежку и подставил ладонь. Снег ложился на руку неожиданно мягкий и таял не сразу.
Хотелось подставить ему лицо. Я выбрал маленький переулок направо, чтобы продлить удовольствие от прогулки. Невысокие домики ещё спали, весёлые разноцветными ставенками на белом. Маленькая овощная лавка была уже открыта. Я толкнул низенькую деревянную дверь и поздоровался с хозяином. Он только начал раскладывать свой пахнущий летом товар, и многие корзины стояли ещё пустые.