- Тогда я пойду, прилягу. Разбуди меня в три, хорошо? Если я не встану сама.
- Конечно, отдохни.
Я поцеловал её и отпустил. Дверь закрылась. Взяв книгу, оставшуюся лежать я наугад раскрыл её и прочитал, начиная с девятой строки: ;bergang (nicht immer leicht ) von einem Seinszustand zu einem anderen. (Переход (не всегда простой) от одного состояния сознания к другому). Я часто прибегал к этому способу гадать по книге её содержание, узнавая неожиданно что-то не о тексте, но для себя. Задумавшись, я перелистывал страницы пока мой взгляд не задержался на одной фразе: Ein ;bergang von einem Zustand des Seins zu einem anderen steht bevor. (Переход между состояниями сознания наступит сейчас). Я отложил книгу и подошёл к камину, намереваясь добавить дров, так стало мне вдруг холодно. Я наклонился над маленькой поленницей, но тут неожиданный звон стекла и протяжный вой вьюги, резким порывом распахнувшей окно, заставил меня обернуться и ледяной ветер ударил прямо в лицо.
Листья становились коричневыми, а небо блекло, теряя свой насыщенный цвет, и становилось всё более прозрачным и холодным. Уходил октябрь. Моря не было. Была только река, быстрая среди камней и ледяная, как отражение неба. И сталью отливала вода её. Габриэль сидел у реки, а над ним кружились чайки. Им хотелось улететь за течением воды, но времени почти не осталось, и чайки кричали, и тоскливым был этот крик. Ветер менялся, становясь злым. Он рвал последние листья, и деревья замирали, протягивая чёрные пальцы к небу, возможно в последнем сне. Габриэль мог застыть древесным соком, мог плакать чайкой или потерять себя по-другому, раствориться струями между камней и забыть, но он оставался. Она плакала где-то, Габриэль не знал где, он не чувствовал, он терял власть знания места, но ещё оставалось время, и Габриэль ждал, потому что власть надежды была дана ему насовсем.
- Ну и метель! Ты в порядке? Стекло цело?- Настя вбежала в кабинет.
- Да, ветер, я сейчас закрою...- опомнившись, я начал закрывать окно. Настя помогла мне, и тут я заметил, что она босиком, а вся её рубашка и волосы в снегу.
- Что случилось?
- Настоящий буран, в спальне окно разбилось. Я проснулась и пока заткнула одеялом.
- Ты вся замёрзла.
Я отдал ей свои тапочки и начал стягивать свитер.
-Не надо, я всё равно сейчас оденусь. Сколько времени?
Я посмотрел на часы.
-Без пяти три.
-Я на кухню тогда, а то не успею. Может надо позвонить Ивон, узнать, что у них и дети...
- Я пойду посмотрю окно. Надо что-нибудь сделать, пока мастер не придёт.
Пол в спальне был весь мокрым от снега. Стекло треснуло, одна неровная часть его ещё держалась, а в дырке красовалось не только одеяло, но ещё и подушка, сложенная пополам. Второй кусок стекла лежал в луже, я осторожно, чтобы не порезаться, поднял его, собираясь отнести в подвал, но он скрипнул и рассыпался у меня в руках. Время затормозило, но не остановилось совсем, а медленно потекло. Я видел, как каждый маленький осколок, ударяясь о воду, взрывался брызгами, и они застывали в воздухе прозрачным хрусталём И я видел через хрусталь.
Её звали Маурин, но это это было раньше, теперь это имя забыло её и она забыла своё имя. Но что-то удерживало и вместо того, чтобы исчезнуть, она осталась и ждала. Ждала, забившись в кресло, развёрнутое на восток и плакала, а взляд её находил лишь стену, потому что не было в этой комнате на восток ни одного окна. И слёзы становились серебром и когда серебром застилало стену она засыпала и во сне была Маурин, но только пока спала. Маурин помнила во сне как складывать заклинания западу, а под ногами был зелёный ковёр из трав, и она уже бежала по нему, начиная петь:
Напиши для меня немного слов
И дай мне знать, что будет ветер
И наверное
я научусь
летать.....
Но наступал момент солнца.
Маурин поднимала к нему глаза и видела серую стену. И она просыпалась не закончив и плакала по чему-то, что нужно было вспомнить, а в комнате было целых три окна, но только на север. В них отражался пасмурный день, который медленно окутывал дом снаружи, но Маурин никогда туда не смотрела, потому что ждала солнца, хотя и не помнила этого, но не было в её комнате ни одного окна на восток.
Телефон настойчиво звонил. Видимо уже давно, потому что Настя звала с кухни.
- Ты можешь подойти, а то мне надо мыть руки?
- Сейчас, слышу.
Я поспешил вниз, но телефон уже замолчал.
- С детьми всё в порядке, я с Ивон уже говорила, они там останутся на ночь, задумали во что-то играть. И Лизу мальчишки взяли тоже, представляешь? Наверно Игорь. Позвони ты, ладно? А то вдруг они передумали приходить, а я всё готовлю. Что за день такой, да ещё окно...
- Ты не волнуйся, с окном разберёмся и Игорю сейчас позвоню. Да, ты в спальню пока не ходи, а то там осколки... Я сначала подмету.
День разгонялся, стремясь к вечеру. Я договорился со стекольщиком, что он заедет уже сегодня и починит окно, поговорил с Игорем и помог Насте на кухне. На улице уже включили фонари. Они подсветили вьюгу, и снег, продолжающий засыпать город, перестал казаться злым и холодным в их жёлтых лучах. Пахло уткой и Рождеством.
Я переоделся и сидел в кабинете, когда старые, оставшиеся Насте от деда часы пробили шесть.
- Ты здесь? Я наверху, быстро. Если придут, ты открой сам.
Я услышал, как она побежала по лестнице, и сразу же позвонили в дверь. Это был стекольщик, очень молодой парень в синем комбинезоне и накинутой на плечи куртке. Машина стояла прямо у калитки, но пока он добежал до крыльца, его замело, и теперь юноша весело отряхивал снег с кудрявых светлых волос. Я показал, что нужно починить, чем он и занялся, когда в дверь снова позвонили. Оставив Ханса, так стекольщик представился, одного в спальне я пошёл открыть. Это были Лена и Игорь, все в снегу, сразу же стало шумно, Игорь уже совал мне в руки бутылки, которые как фокусник вынимал из карманов, а я пытался помочь Лене снять шубу.
- Привет, привет! Как добрались? Так метёт!- Настя, уже праздничная и красивая, спустилась, и сразу же всё разобралось. Мне вручили шубу и вешалку, у Игоря забрали бутылки, гостям выдали тапочки и вечер начал разбег.
В гостиной стол уже ждал. Выпили за встречу, за снег, я разрезал утку и, извинившись, отправился посмотреть, как стекольщик работает, захватив вина и тарелку с закусками для него. Руки были заняты, я постучал локтем, но дверь не открылась. Из спальни не доносилось ни звука. Решив, что Ханс пошёл к машине за инструментом, я поставил тарелку на пол и, продолжая в правой руке держать бокал с вином, левой нажал на ручку. Мне пришлось приложить усилие, я вошёл и дверь резко захлопнулась за спиной. В чёрную неровную дыру в окне тянуло холодом, и в спальне было покрыто снегом почти всё: и кровать, и кресло, и ковёр, и кудрявый Ханс в своём синем комбинезоне, лежавший вниз лицом на ставшем белым ковре. Я выронил бокал, и вино вылилось в снег, сделав второе багровое пятно. Первое растекалось вокруг Ханса. Я подошёл и наклонился к нему. Комбинезон на спине на уровне сердца был порван, вокруг уже запеклась кровь. Почувствовав чьё-то присутствие, я резко выпрямился и окинул взглядом комнату. Ледяной ветер свободно гулял по ней, но и только. Нужно было немедленно позвать помощь, но что-то заставляло меня медлить и, осторожно придерживая за плечо, я положил Ханса на спину, чтобы посмотреть ему в лицо. Оно было уже совсем застывшим и казалось мёртвым, но я почувствовал слабое дыхание на губах. Он пытался сказать что-то.
Внезапно Ханс открыл глаза. Ресницы запорошило инеем, но глаза оставались живыми, они светились синим, маринновым, и это было страшно, видеть этот цвет на белом лице.
- Verfehlt nie den Weg... (Никогда не сбиться с пути...) - ему не хватало воздуха, речь прерывалась, но он продолжал.
- Ich folge stets meiner Bahn durch die Nebel der Nacht. (Я всегда на своей дороге сквозь ночной туман).
Ханс терял кровь и видимо бредил.
- Ich hole Hilfe! (Я приведу помощь!) - я сбросил оцепенение.
Он удержал меня, сжав мне руку с силой, неожиданной для раненого.
- Das gr;nste Holz im Winter gibt ein sengendes Feuer(Самое зелёное зимой дерево даёт жаркий огонь).
Маринновый цвет его глаз пронизывал. Ханс вздохнул, собирая дыхание. Ртом пошла кровь. Я хотел бежать, звать врача, что-то нужно было делать немедленно, но он ещё крепче сжал мою руку и вдруг улыбнулся. Кровь хлынула прерывистым потоком, почти не давая ему дышать, но он улыбался. Мы были в комнате, на улице шёл снег, но летнее небо отражалось в его синих глазах. Последним усилием, задержав бьющую потоком кровь, Ханс выговорил:
- Die Menschen lieben das Licht, denn es bringt Hoffnung (Люди любят свет потому, что он приносит надежду).
Его рука разжалась, глаза закрылись. Маринновый свет погас.
Внизу стучали. Я выбежал из спальни, охваченный порывом действия, хотя для Ханса всё уже кончилось. Настя стояла в прихожей, собираясь отпирать. Она пристально посмотрела на меня.
- Наконец-то приехали. Утка уже остыла. Ты взволнован? Что случилось?
Разговаривая, Настя уже открывала дверь, а в дом, весёлые, извиняющиеся за опоздание, все в снегу, входили Лена и Игорь.
Слова замерли у меня на губах. Я посмотрел на свои руки. Они были чистыми и на одежде не виднелось ни пятнышка.
-Проводи ребят в гостиную, я сейчас, мне нужно на минуту...
Как заговорённый, я не мог ничего ни сказать, ни сделать, пока она уходила по лестнице наверх и только мычал что-то невнятное Игорю, который говорил без умолку, впрочем, не нуждаясь в ответах.
В том же состоянии я усадил их за стол, разлил вино и тут Настя вернулась. Я посмотрел на неё, понимая, что сейчас уже должен прийти в себя и помочь ей, но она была совершенно спокойна. Начали ужинать. Я молчал, Настя поддерживала разговор, время от времени поглядывая на меня, явно удивляясь, почему я молчу. Почувствовав, что речь вернулась, я извинился и вышел.
В спальне было тепло и прибрано, только с кресла на пол съезжал брошенный в спешке плед. За целым окном падал снег. Действуя автоматически, я поднял плед, он оказался неожиданно влажным. Выронив его, я посмотрел на свою ладонь, приблизив её к лицу. Я знал этот запах или вспомнил его, но плед, так же как моя рука, был в крови.
На деревьях уже почти не осталось листьев, а воздух казался совсем прозрачным и серым. Облаков не было, но солнце стало дальше, светясь белым, не согревающим теплом. Я стоял в саду, он продолжался в бесконечность и голова закруживалась, и не уснувшим, а мёртвым был этот сад. Я посмотрел вниз, надеясь унять кружение пространства и времени, и земля остановила его. Засыпанная сухими, тёмно красными листьями, такими же мёртвыми, как и всё, что было тут. И не было звуков. Воздух над листьями не дрожал, потому что земля уже давно отдала своё тепло и ей нечего было больше отдавать. И тогда я побежал, сам от себя или от этого растущего из багровых листьев чёрными стволами сада, но воздух застыл, и не стало ни ветра, ни тепла. Я бежал пока не задохнулся и почти упал под дерево. И красные листья лежали вокруг меня. Я хотел, я так хотел этого, и через тишину, через белый прозрачный воздух началась музыка. И пришёл голос. Он пел, и я знал слова, хотя и не понимал языка его. И пришёл ветер. Он поднял листья, и они закружились вокруг, а воздух становился всё прозрачнее, и я растворялся в ветре, я был ещё, но уже летел. Было холодно, но я чувствовал тепло и сад оживал. Я видел сверху, через красные листья, которые закручивало лентой и превращало в дорогу, уносящуюся куда-то, куда-то с невозможностью назвать направление, как листья летели, а сад набухал почками, светло зелёными, и уже выпускал свежие побеги, и они дрожали, но тянулись вверх к солнцу, тоже менявшему свой свет. Солнце наливалось, тоже набухало почкой, становилось жёлтым, и уже летели лучи его и казались табуном, разбегающимся в стороны, и искры высекали копыта этих коней. А музыка летела вверх, и время набирало от солнечных коней скорость, и уже не остановить было его, и я летел. Летел над зеленым садом, уже становившемся розовым от распускающихся на ветках цветов, но закручивалась, превращаясь в воронку, багряная лента сухих листьев и затягивала меня. И холодный ветер ударил по лицу.