– Небось, соскучился по двору, друзьям? – спросила, а сама подумала, что пора уже сына женить, и тогда она тоже будет нянчить внука.
– Не знаю, в армии больше всего скучал по дому и по Севану. А отец скоро вернётся?
– Раньше девяти он не приходит.
– Ты знаешь, я не хочу кушать, пойду искупаюсь, заодно папе сделаю сюрприз… Как мой мотоцикл? Работает?
– Да, отец его постоянно заводит и бензин исправно заливает. Ждёт тебя мотоцикл.
– Вот здорово! А где моя одежда, я уже всё подзабыл.
– Сейчас, я принесу.
Мать принесла из комнаты голубые джинсы, жёлтую майку, махровое полотенце и красные плавки.
– Посмотри, как тебе, не малы?
Армен примерил майку.
– Да нет вроде, – ответил он, разглядывая себя в зеркале. Он надел штаны, закинул в спортивную сумку полотенце и красные плавки, взял ключи.
– Мам! – прокричал он в кухню, – я пошёл!
– Подожди, – сказала мать, поспешно вытирая руки и подходя к нему, – дай-ка, я тебя ещё раз обниму.
Она прижалась к сыну.
– Ты так вырос, так возмужал…
Он был такой большой, такой тёплый, и, несмотря на возмужавшие черты лица и небритую щетину, в глубине его глаз ещё сохранялось что-то детское от того маленького мальчика, каким он был когда-то. В процессе взросления всегда есть нечто фантастическое. Для неё оставалось загадкой, как маленький нежный мальчик, который плачет, когда мама выходит из дома, прячется за мамину юбку, когда видит чужого дядю, превращается в мужчину с низким голосом, колючим лицом и сильными руками. Мальчик, который в какой-то момент замыкается в себе и уходит от неё в мир взрослых. Какие мысли теперь роятся в его голове? Знает ли она? Нет… Собственно говоря, и в детстве она не очень-то разбиралась в его мыслях, это только кажется, что если ребёнок растёт у тебя на глазах, то это значит, что ты его знаешь…
Художник Арина Макарян
Солнце припекало. Армен мчался по просёлочной дороге на своём потрёпанном мотоцикле сквозь прохладный ветер высокогорья. Вдали появилась тонкая полоска Севана, который, переливаясь и маня, в эту жару был особенно желанным. Он ехал мимо обмелевших берегов, зелёных елей и выжженной травы к берегу. Вдали виднелись палатки туристов, предпочитающих дикий отдых, а затем показался пляж с жёлтым песком и большим скоплением отдыхающих.
Армен притормозил: привязал мотоцикл к дереву, разделся и направился к воде. Отовсюду раздавались голоса отдыхающих – разговоры, смех, детский плач, где-то рядом загорелые молодые парни и девушки играли в волейбол – слышны были глухие удары по мячу и возгласы играющих. Из-за постоянного ветра звуки перемешивались, и порой можно было очень явственно услышать звук издалека и не расслышать слова говорящего рядом. И от этой удивительной музыки прибрежного отдыха его сердце переполнялось окрыляющей радостью. У самого берега молодая мама отчитывала посиневшего от холода малыша, который капризничал и никак не хотел вылезать из воды. Пройдя прибрежную полоску воды, где отдыхающие толпились, как в час пик, он нырнул в холодную воду. Температура воды в Севане даже в самую жаркую погоду едва достигает 20 градусов по Цельсию. Вынырнув, он увидел лицо изумлённого подростка.
– Дядя, вы за буйки не заплывайте, – сказал он.
– Почему? – удивился Армен.
– Говорят, там чудовище прячется и топит непослушных.
– Кто это тебе сказал? – усмехнулся Армен.
– Мама…
– Тогда всё ясно, – рассмеялся Армен, – ну, пока, до встречи.
Армен заплыл далеко за буйки, туда, куда уже не доносились голоса с берега, а слышны были только крики чаек и мерный всплеск воды. Повернувшись на спину, он лежал в сладостной дрёме, когда вдруг совсем рядом услышал звук, словно кто-то большой и тяжёлый шлёпнулся об воду. Он оглянулся вокруг и увидел лодку спасателя: «Да ведь это же лодка отца», – подумал он и поплыл по направлению к ней.
Акоп, уставший, в дурном расположении духа, позвонил в дверь. Открыла Анаит. Её лицо светилось от радости.
– Проходи, обед уже готов.
Из кухни доносились умопомрачительные запахи летней долмы.
– У нас что, гости? – спросил Акоп, заглядывая в столовую, где был накрыт праздничный стол.
– Нет, но скоро будут, – прокричала она из кухни.
– Я голоден, так что ждать не собираюсь, неси обед.
– Сейчас.
Анаит внесла блюдо с долмой и, положив на стол, села рядом с мужем, ожидая, что он вот-вот скажет что-то очень важное. Акоп ел сосредоточенно, насупив брови.
– Что за странный народ, – наконец сказал он, – плавать не умеют, а заплывают чёрт знает куда… Хотя иногда хорошие пловцы тоже попадаются…
Анаит была несколько разочарована услышанным.
– Акоп, ты на пляже никого не встретил? – осторожно спросила она.
– Кого я должен был встретить? – произнёс явно рассерженный муж.
– Армен вернулся из армии, он за тобой пошёл… Я подумала, что вы меня разыгрывает. Ты что не видел его?
– Нет…
– А где же он тогда?! Он пошёл поплавать, потом зайти за тобой.
– Что же ты мне раньше не сказала?
– Я думала, ты знаешь…
– Если бы я знал, сидел бы вот так спокойно?!
– Но куда он мог подеваться?
– Откуда мне знать, может, по бабам пошёл, – рассерженно ответил Акоп.
– Нет, он пошёл поплавать, а затем должен был зайти за тобой…
– Может, он встретил кого-то из друзей и отправился с ними отмечать?
– Нет, он пошёл поплавать, а затем зайти за тобой, – продолжала настаивать Анаит.
– Может, он подрался с кем-нибудь?
– Нет, он пошёл поплавать, а затем зайти за тобой, – чем настойчивее повторяла она эту фразу, тем сильнее становилось ощущение того, что случилось нечто страшное, непоправимое, рядом с которым «подрался», «напился», «пошёл по девочкам» были детской шалостью.
– А какого цвета были у него плавки? – неожиданно спросил отец.
– Не знаю, – замешкалась она, пытаясь вспомнить, – красного… да, красного цвета, его любимые. А почему ты спрашиваешь? – тревожно вглядываясь в лицо мужа, спросила Анаит.
– Просто так, – перед его глазами появились ноги плывущего молодого человека в красных плавках. Он схватил его за ноги, но тот отчаянно сопротивлялся, и если бы не его профессионализм, то вряд ли бы он смог с ним совладать. Убедившись, что молодой человек более не сопротивляется, Акоп вынырнул. Его силы были на исходе…
– Я не могу так сидеть, надо что-то делать, надо его искать, а то я сойду с ума от ожидания, – сказала Анаит.
– Но где?
– У озера, он пошёл туда… он пошёл к тебе.
Ночью озеро было страшным. Лунные блики отражались в беспокойно бьющихся о берег волнах. Было холодно. Мать с фонариком в руках, ёжась от холодного ветра, бессмысленно бродила по берегу. Вдруг она наткнулась на полотенце.
– Это его полотенце! Армен, сыночек! – она завыла безумным, нечеловеческим голосом. Подбежал муж.
– Прекрати, замолчи, это не его.
– Нет, я знаю, это его, я же сама ему положила! – её безумный крик разносился по берегу, бился о скалы, уходил вглубь озера и возвращался голосами детей и взрослых, женщин и мужчин, мальчиков и девочек, всех, когда-то потерявшихся, утонувших, не вернувшихся домой: «Мама, мамочка…»
– Ты сведёшь нас всех с ума, давай дождёмся утра, ведь тела нет, может, он ещё найдётся…
– Может, – сказала Анаит, – но пока его не найдут, я отсюда никуда не уйду.
– Утром, на рассвете, я выйду на поиски, слышишь? А теперь замолчи хотя бы на минутку. Ты ведь не хочешь, чтобы я тоже утонул? – спросил Акоп.
Она посмотрела на него: «Оказывается, для него уже ясно, что он утонул», – подумала она.
– Нет, – сказала она, – не хочу.
– Я сейчас разведу огонь, и мы дождёмся рассвета, хорошо? – он говорил с ней заботливо, ласково, как с маленькой девочкой, и это ещё раз доказывало, что случилось непоправимое.
Акоп развёл огонь, дав Анаит хлебнуть водки из фляги, бережно укутал её в спальный мешок и уложил рядом. Она безропотно подчинилась и затихла, от чего стало ещё страшней. Безучастно, не мигая, она смотрела на язычки пламени, которые трещали, искрились и плясали на ветру, дующем с озера. «Я не хочу, чтобы приходило завтра, – думала она, – Боже милостивый, сделай так, чтобы завтра наступило вчера». Невольная слезинка скатилась по щеке. Женщина ещё крепче прижала к себе полотенце и закрыла глаза.
Начало светать. Над горной грядой прорезалась тонкая полоска света. Озеро казалось хмурым и недовольным, как человек, которому не дали выспаться. У самой поверхности воды стоял туман. Костёр потух. Анаит лежала в прежней позе, и только ветер колыхал её покрывшиеся пеплом волосы.
Акоп сел в лодку и погрёб к центру озера, прямо к облакам. В какой-то момент он ощутил, что больше не видит берега и что сам окутан туманом, как белой ватой, заглатывающей даже звуки. Он остановился. Зеркальная гладь озера была неподвижна. Вода была настолько прозрачна, что можно было увидеть дно. В такие минуты, говорят, особенно хорошо видны драгоценности, которые начинают блестеть со дна озера, ведь вода так любит их. Но, заглянув вглубь озера, Акоп не увидел ничего, кроме облаков, и от ощущения высоты у него закружилась голова, ему показалось, что он плывёт по небу. Он выпустил весло, которое вместо того, чтобы плюхнуться в воду и начать тонуть, медленно поплыло через облака. Акоп замер в оцепенении, его сердце горестно сжалось: «Что же я скажу богу?».
Чобан-Газар. Легенда Зангезура
Сусанна Давидян. Канада, г. Монреаль
Член Союза писателей Северной Америки. Работает в канадских русскоязычных газетах и журналах. Её рассказы публиковались в двухтомной Антологии русскоязычных писателей Северной Америки. Сусанна является победителем литературных конкурсов «ЛитЭлит», «Книжная полка», «Армения Туристическая», вошла в «короткий список» международного открытого евразийского литературного фестиваля и книжного форума OEBF-2017 и Евразийский Литсборник «Нить»-2018 год. Призёр Международного литературного конкурса «Армянские мотивы»-2019.
Имя Чобан-Газара было известно всему Зангезуру. Да разве только в этом чудесном живописном горном крае знали его? Через все сёла и деревеньки Армении слава о нём, как о народном целителе, передавалась из уст в уста. К нему обращались, когда была нужна срочная помощь, когда человеческая жизнь висела на волоске, когда от отчаяния опускались руки.
Едва у подножия гор начинали таять многометровые грязно-серые ледники, а в расщелинах каменистых гор Зангезура из-под снега появлялись первые цветы, едва от прогретой солнцем чёрной, сочной и богатой природными минералами земли начинал подниматься тёплый пар, как Чобан-Газар, высокий, костистый, с хурджином[2] через плечо, поднимался ранним утром в горы, завернув в чистую тряпку лаваш, немного зелени, кусок бараньего сыра, отдающего терпким, специфическим запахом, и сухофрукты. Воды в горах было вдоволь. Родники с чистой и прозрачной студёной водой были повсюду, но только человеку, рождённому здесь, среди вековых лесов, нетоптаных троп и каменных круч, было известно, где и как пройти, по каким дорогам и в какое время. Может, поэтому настырные турки так и не смогли завоевать этот девственно чистый край, в котором небо опрокинулось в глубину озёр, а чёрная земля рождала немыслимо богатые урожаи, словно платила труженикам стократную дань за их трудолюбие, пролитый пот и веру в свою землю и своё предначертание – жить на замшелых камнях, разбросанных повсюду. Из этих камней они научились строить добротные дома для жизни, куполообразные церкви для души и веры и ажурные резные хачкары[3] для вечного успокоения.
В доме Чобан-Газара на полках соструганного вручную деревянного шкафа в глиняной посуде и карасах[4] на полу он хранил свои травяные сборы – пастушью сумку и кору ивы, которой сбивали высокую температуру, листья крапивы и высохшие соцветия ромашки, помогающие при бессоннице, а ещё мать-и-мачеху, подорожник, пустырник и много других снадобий, о предназначении которых было известно только ему. На подоконниках подсыхали листья, в глиняных мисках лежали перевязанные корешки, в стеклянных тёмно-зелёных толстых бутылях с закрытым горлышком хранились настойки. Сколько раз домочадцы говорили ему: «Не ходи один в горы, мало ли что может случиться. Где потом тебя искать?»
«А что случится? – искренне удивляясь, как ребёнок, возражал он. – С кем я плохого обошёлся, чтобы меня обидели? Волки, и те меня не трогают, понимают, что не со злым сердцем я по горам хожу. Да и татары все меня знают, а те, кто не видел, так слышал. Я их всех лечу – и детей и стариков. Зачем меня обижать? От меня только польза всем.
Кто не помнил, как однажды русский губернатор послал к нему на арбе одного из своих солдат: его ноги распухли и почернели и были похожи на ствол старого, сгнившего дерева. Тамошние доктора хотели ампутировать конечности, но кто-то предложил отвезти солдатика в Горис.
Чобан-Газар вытащил нож, предупредив сопровождавшего, что если гной будет горький на вкус, то он не сможет ничем помочь. Быстрым движением провёл ножом по ране и, попробовав его, бросил извозчику:
– Расседлай быстрее коня. Лечить будем! Азариц, дорогой, – обратился к своему помощнику, – хаш[5] вари, снадобья вытаскивай! Лечить, кормить надо солдата нашего.
Художник Рубен Оганесян
Однажды ему привезли женщину, которая уже третий день мучилась в родовых муках. Газар ножом разрезал ребёнку темечко, зацепил его двумя пальцами и тихо-тихо вытащил малыша, а затем зашил шёлковой ниткой новорождённому головку.
Больных, привозимых к нему, обычно устраивали на ночлег в задней части дома. Азариц перевязывал им раны, давал настойки, а главное, кормил вкусно и сытно. Для этого костоправ Газар не жалел своих многочисленных баранов.
Все помнили и то, как Чобан-Газар спас родного брата пристава Гориса. Татары напали на него в горах, ограбили, избили до полусмерти и напоследок исполосовали голову острыми кинжалами, бросив на съедение кабанам и медведям. Когда умирающего нашли и привезли в больницу, то врачи только руками развели, мол, помочь невозможно, а родственники уже и не думали «Нарек»[6] ему в изголовье класть – всем было ясно, что не жилец он на этом свете.
Запричитали женщины, стали бить себя по коленям, рвать волосы, понимая, что жить ему осталось считанные дни. Так, наверное, и случилось бы, если бы не спустился с гор Чобан-Газар. Посмотрел внимательно глазное яблоко, пощупал пульс, а затем велел снять волосы с головы больного и послал за коровьей лепешкой, но предупредил, что нужна ему только такая, на которой есть плесень старая. Все армяне, у кого ноги-руки целы были, побежали по дорогам в поисках коровьей лепёшки. Ни одной на дороге не оставили. Спорили, пока несли, у кого из них самая старая, перекладывали с рук на руки, боясь, однако, трогать плесень – святое лекарство, о котором говорил Чобан-Газар. На неё вся надежда и была. Столько коровьего «добра» ему нанесли в больницу, что на горных дорогах чисто стало. Газар эту самую плесень и положил на рану своего больного.
– Вот и всё пока, – сказал он. – Не трогайте его, пусть лежит. А там уж, что Господь Бог пожелает. Всё, что в моих силах было, я сделал.
Через пару дней больной открыл глаза и увидев возле себя Газара. Тихим дрожащим голосом сказал: