Потапка с опаской издали смотрел на канавы. Глядя на начальника, как тот, не обращая ни на что внимания, стал копаться в канавах, отбирать образцы, осматривать стенки канав, что-то записывать в пякитажку, Потапка тоже спустился к нему в канаву.
Длинными рубцами прорезали канавы склоны, седловины и горы…
Но поиски Леонида Григорьевича ничего не дали. Кварцевых жил, или, точнее, кварцевых жил с включениями касситерита[5] – темно-коричневого цвета минерала, частого спутника кварцевых жил, кристаллизовавшихся когда-то, сотни миллионов лет назад, из магматических источников, он не нашел.
– Пошли назад! – обескураженный, махнул он рукой.
В стан они вернулись еще засветло. Сходили к бане, разделись, осмотрели вещи и себя, сняли несколько клещей. Затем, обливаясь водой из тазиков и ведер, смыли пот и усталость от маршрута, вернулись к своим, в заезжую избу.
Начало темнеть, быстро и рано, несмотря на середину лета. Сказывалась широта южного Сихотэ-Алиня, который в вечерних сумерках и в таежной дымке казался темно-синим и громадным, бесконечным, как небо, которое он рвал неровными вершинами своих хребтов. В тайге становилось тихо и в то же время грустно и чего-то жаль. Наверно, вот этого бродячего мига расслабленности. А может быть, простоты быта жителей этого укромного уголка тайги, запахов и чувств, которые, казалось, все еще присутствовали в каждой убогой полочке, прибитой к бревенчатой стенке, прокуренных папиросами семейных полатях, грязном, никогда не мытом полу и железной бочке в углу с тухлой водой, истертых ступенек невысокого крылечка и истоптанных завалинках, обшарпанных, и вытертой до черноты плечами притолоки дверей. Спокойствие и простота мира этого, жизни и чувства. Убогость и гармония с окружающим многообразием цветов, запахов, звуков, тревожных, непонятных, далеких.
Вернулся уже в сумерках Сергей, уходивший на рыбалку к речушке вниз по логу. Вернулся он пустой, но довольный. Речушка, пробираясь сквозь чащобу зарослей кустов и завалов, создала свой мирок роскошных тенистых и сырых, сумрачно-сказочных, запутанных туннелей и чертогов, то светлых, озаренных красноватым заходящим солнцем, то темных, пугающих своей таинственностью… Сергей проболтался на речушке, закидывая удочку с мушкой в ямки, в которых должен быть хариус… Он прошел вниз по течению с километр, но поклевки не было. И он, смотав удочку, вернулся обратно в стан.
– Нема дел, Леонид Григорьевич, – буркнул он, вваливаясь в заезжую. – Хоть бы одна поклевка!.. Вот стерва!..
– И не должна! – воскликнул начальник. – Ты хотя бы спросил меня или кухаря! Кстати, где он? Не вернулся еще?.. Ну да ладно, это его дело. Но вот он сказал, что рыба в ручье вывелась. Неизвестно, почему, но нет ее. Надо далеко спускаться, километров за двадцать по реке, чтобы выйти на хорошие места…
– Что же мне-то не сказал? – обиделся Сергей.
– Извини, Сергей, не успел как-то! Да и не подумал, что тебя без нас понесет на рыбалку!..
Издалека, со стороны дороги, уходящей вниз по логу, донеслись звуки какой-то музыки…
Вспомнив, что кухарь уехал с карманным приемником, поняли, что это он.
– Кухарь едет! – с иронией произнес Сергей. – Комаров отпугивает…
– А может, тигров! – в тон ему подхватил Потапка.
Голос карманного приемника приближался, усиливался, и наконец, из-за густого кустарника показался кухарь, закутанный с головой в энцефалитку от комаров и усиливающегося к ночи гнуса.
Он вел, как под уздцы, свой велосипед. На боку у него висел приемник, заливаясь совсем уж не терпимой для местной фауны голосисто-крикливой музыкой. О чем-то визжала певица на непонятном языке, ей вторила флейта, расталкивая всех, врывался саксофон, изредка что-то бухало, вклинивалось из электронных, парализующих утроб…
Кухарь, видимо, выпил и был доволен жизнью. Это было заметно по блестевшим из-под капюшона энцефалитки глазам и торчавшему носу.
– Ну, как там, в поселке? – вежливо поинтересовался Леонид Григорьевич.
– Нормально! – весело откликнулся кухарь, ставя у стенки избы велосипед и откидывая с головы капюшон.
Да, было видно, что там он принял норму и теперь может жить какое-то время с этой нормой здесь.
Он повернулся и ушел на свою половину. Вскоре он затих там.
Геологи поужинали, приготовили спальники к ночлегу.
Потапка затащил свою раскладушку в избу, вытряхнул из чехла спальник, раскинул его на раскладушке, с удовольствием растянулся на нем, почувствовав томительную, тягучую усталость во всем теле, истомой охватившую его.
– Ох, как хорошо-то!.. Леонид Григорьевич, а вы на Кольском бывали? – спросил он начальника, зная слабость того пускаться в длинные речистые воспоминания, конца которым может и не быть. Разве что усталость закроет ему рот, порой оборвав на полуслове…
– А как же! Но лучше расскажу вам, как ходил маршрутами по Тянь-Шаню! Я и докторскую диссертацию готовил по нему… Край ох какой край! – воскликнул он и на некоторое время даже замолчал, вспомнив горный массив, много лет назад восхитивший его. – На лошадях ходили! В маршруты закидывались по горным тропам… Это вам не равнина!.. А то, бывало, козла забьешь! В те времена ничего, можно было. Дичи хватало, а с продовольствием не всегда выезжали… И все верхом, все на лошадях… Вертолет в редкость был!
– А докторскую делали тоже по Тянь-Шаню? – спросил Сергей, поднаторевший в научной терминологии, и не прочь был иногда задать вопрос с важным видом солидного мыслителя.
– Не-ет, этого мало! – ответил Леонид Григорьевич. – Захватил Приморье, все его коренные месторождения, и был старый материал по Якутии… Здоровье тогда сильно подорвал… Вот не представляешь! Все шел, шел в гору, на ту вершину, а после расплата за напряжение! Как-то сразу сдал… Только через год начал силы восстанавливать…
За окнами избы совсем стемнело. Потапка зажег свечку, поставил ее на полочку рядом с раскладушкой, залез в спальный мешок. Леонид Григорьевич и Сергей тоже забрались в широкие теплые ватные мешки, поворочавшись, удобно устроились на большом семейном топчане.
– Я всю жизнь мечтал о простой бабе, такой – сиськи и задница… И больше ничего… Но всю жизнь мне не везло, – с чего-то на ночь вдруг вспомнил начальник, видимо, его что-то достало или он хотел чем-то поделиться с Потапкой.
Он саркастически усмехнулся.
– Первая жена была учительницей, с таким экзальтированным характером… Вымотала… Расстались с облегчением, устав друг от друга…
Он замолчал… А вскоре рядом с ним, где расположился Потапка, послышалось тихое посапывание, затем храп… Очевидно, это сказалось на рассказчике, так как Леонид Григорьевич быстро умолк и тоже тихо засопел, равномерно пуская легкие вздохи. Дольше всех не мог заснуть Сергей. Он ворочался. Несколько раз вставал и выходил во двор, с дуру надувшись на ночь чаю, который, возбудив его, давил сон и гнал его прочь.
На дворе совсем стало темно, на ночном небе высыпало множество звезд. Затем из-за хребта Сихотэ-Алиня выплыла огромная луна и с любопытством заглянула в темный таежный лог, разглядывая стан геологов, погрузившийся в спокойный сон природной гармонии.
Рано утром, на следующий день они покинули стан и двинулись в направлении на горный массив, который венчала вершина горы Снежной. С одного из ее склонов брала свое начало река Уссури – самая крупная река Приморья.
Машина пошла вверх по ручью Уссури. Медленно, иногда быстро, но все время вверх и вверх. Пересекаем его один раз, затем снова и снова. Ручей несется по колее, перебирая гравий, чистый, девственный. Вот проходит машина, и тут же мутные струи рассасываются, и чистота, снова чистота, только след колеи, впечатанной в твердую землю, да срубленные деревья, валяющиеся в редких густых подлесках, говорят о вечном движении человека, его бремени для земли.
Леонид Григорьевич изредка достает из полевой сумки карту, двухтысячную, сверяется по приметам рельефа и снова сует ее в полевую сумку.
Проехали поселок Нижний. В нем сейчас стоит взвод солдат из строительного батальона. На длинном бараке, на прибитой доске, надпись: «Солдатская изба»… С юмором, просто и лаконично…
Мы подвернули в широкий колхозный двор, в котором разместился взвод со всем своим транспортным хозяйством и двумя балками для офицеров. На окнах балков, чистеньких, опрятных, висят занавески.
На крыльце «Солдатской избы» стояли три молодых солдата, голые до пояса, загорелые.
– Это Нижний, ребята? – крикнул Митька, высунувшись из кабинки.
– Какой Нижний? – спросил один из солдат, подходя к машине.
Черные, ежиком стриженные, волосы и лицо типичного кавказца.
Следом за ним подошел другой – широколицый, с узкими щелками глаз, желтовато-медной кожей, кривоногий и гладкий: типичный калмык или другой монгольской крови.
– Нижний, поселок где-то здесь поблизости должен быть! – крикнул Леонид Григорьевич с другой стороны кабинки. – А может, это Нижний? Вот этот, где вы стоите…
Солдаты неопределенно пожали плечами.
– Моя не знает, – буркнул калмык.
– Да ладно, сами разберемся, – сказал Леонид Григорьевич. – Поехали…
– Пока, ребята! – крикнул Митька солдатам.
Машина развернулась на колхозном дворе и запылила из поселка.
– Это и есть Нижний, – пробурчал Леонид Григорьевич. – Солдаты живут здесь и сами не знают, где живут…
– Да-а, – согласился Митька. – Солдату это и не нужно знать… Лишнее знание. Солдат спит – служба идет! – хмыкнул он.
Километра через три машина выскочила к баракам, как они были обозначены на карте, хотя это были остатки обогатительной фабрики, на которой старатели мыли руду, добывая ее в Турмалиновом, под горой Снежной. Уступами, с горы, спускались столы для промывки, точнее, то, что от них осталось: остовы железобетонных оснований с ржавыми ребрами крепежной арматуры, каких-то обрывков и обломков резиновых и металлических труб, досок с гвоздями, оборванных бродячими вандалами со стен перекрытий, все покорежено, переломано и перебито.
Проехали остатки обогатиловки и наконец поднялись до самого верховья ручья Уссури. Здесь, под Снежной, встали на хорошей, пятачком, поляне, рядом с ручейком, гремящим днем и ночью. Поставили две палатки, выгрузили из машины столы и стулья, все остальное.
Наутро в логу выпала роса. Встали поздно, надеясь переждать сырость утра и потом уже идти маршрутом на Снежную. Позавтракали и двинулись по берегу ручья Уссури, вверх по логу, втроем: начальник, Потапка и Сергей… Митька остался в лагере с машиной… Прошли остатки отвала породы от выработки геологоразведки… Углубились в лес и пошли по сырому густому лесу вдоль ручья. Тропа, сначала едва заметная, вытопталась и повела прямо вверх, на одну из седловин Снежной. Склон, забирая все круче и круче вверх, повел за собой тропу. Стало тяжело идти. С непривычки садилось дыхание. Они останавливались передохнуть, окидывали взглядом окрестности, затем поднимались дальше по суживающейся и пригибающей их к земле звериной тропе, как догадались они.
На седловину они вышли, уже прилично взмокнув. Открытая, продуваемая ветром седловина освежила взмокших от пота и усталости людей.
Леонид Григорьевич скинул рюкзак у разведочной канавы, тянущейся по хребту, бросил на землю молоток, стянул энцефалитку, разделся догола, осмотрел себя, поймал двух клещей.
– Ребята, раздевайтесь! Клещи!..
Геологи, раздевшись догола, сняли с себя клещей, оделись и пошли по канаве, выискивая образцы с кварцевыми жилами.
– Во какая жила, Леонид Григорьевич! Смотрите! – крикнул Сергей, показывая на большой камень с кварцевой жилой, секущей его неровной чертой.
– Отколите от него образец, – попросил Леонид Григорьевич. – Вот этот пойдет на ЭПР[6], а тот – на анализ состава…
Осматривая канавы, они медленно двинулись к вершине Снежной по широкой канаве, вырытой ножом бульдозера, похожей на дорогу, по склонам горы, пересекающей жилы. Эти разведочные канавы вспаханной полосой тянулись на многие километры.
Леонид Григорьевич осмотрел в бинокль огромную лощину, разделяющую Снежную почти что пополам, тоненькой черточкой тянущуюся по другую сторону лощины дорогу, далекие хребты Сихотэ-Алиня, маячившие в синей дымке расплывчатыми миражами, туманными, загадочными, непонятными. От этого вида сердце сжалось у него, захлестнуло тоской по чему-то далекому, ушедшему… В памяти всплыли первые впечатления о встрече с тайгой, горами. То было на первой его летней геологической практике в Восточных Саянах. Лето он провел, как хмельной. В институт вернулся с бесповоротным убеждением, что только геология заполнит его и не оставит ничему иному места в его жизни. Хмель очень скоро выветрился, а взамен пришло спокойное, уверенное и теплое чувство любви к своей работе. С тех пор прошло более двадцати лет, но и до сих пор он относится к ней с прежней юношеской любовью, такой же открытой и чистой.
Он опустил бинокль, сунул его в чехол, оглянулся к своим сотрудникам.
– Идемте, ребята. Дальше войдем в жилу – и все будет ясно. Вот еще хорошая жилка! Смотрите, здесь вкрапления касситерита. Вот, Сергей, смотри, коричневые кристаллы…
– И только? – удивился тот.
– Ну-у, это же высокое содержание! – рассмеялся начальник. – Мощность жил здесь неважная. Поэтому такие жилы отдают старателям. Во-он видите, – показал он рукой вдаль. – Склон горы срезан! Артель старателей сорвала наклонную жилу…
– И с другой стороны тоже склон срезан и отвал рядом, – вставил Потапка, разглядывавший в этот момент в бинокль гору.
– Тоже их работа, – добавил начальник. – Жилу порезала река. И старатели выбрали ее с обеих сторон… Идемте дальше. Нам еще много нужно осмотреть…
Геологи двинулись далее вдоль канавы, которая поползла круто по склону, вышли наверх плоскогорья и пошли по нему, вихляя по рельефу…
На привал они остановились в лощине, режущей в самом верху пополам Снежную, с вытекающим ключом из круто падающего склона, поросшего кустами. Вокруг ключа качались редкие красивые головки саранок – толстые, сочные.
Они разожгли небольшой костерок, вскипятили чай, перекусили тушенкой.
После привала они вышли на вершину, уходящую гребнем вниз в седловину. Отсюда открылся величественный вид на сопки и увалы, с ручьями, за много лет прогрызшими глубокими руслами морщинистую кожу земли.
Леонид Григорьевич и Потапка снова осмотрели в бинокли сопки и тайгу.
– Во-он Облачная! – повел биноклем Потапка в сторону.
– Да, сердце Сихотэ-Алиня! – согласился начальник. – А вон посмотри-ка, что-то виднеется там, – перевел он бинокль на лощину. – Вон там – слева от высыпки…[7] Видишь, что-то белеет в чаще деревьев…
– Хм! Просто береза!
– Рысь, – сказал Потапка. – Вон белеет ее брюхо…
– Ну, ты даешь! – хмыкнул Сергей.
– Я же не слепой.
– Леонид Григорьевич, глянь в трубу, что там такое, – толкнул в плечо Сергей начальника.
Начальник достал из рюкзака подзорную трубу, навел ее на таинственный предмет на березе, пригляделся.
– Кора, – флегматично буркнул он.
– Иди ты! – возмутился Сергей.
– А ты что хотел, чтобы сундук был с золотом? – засмеялся Потапка.
– Пираты спрятали, а море вымыло, – спокойно сказал начальник, поддержав его игру.
Сергей ошарашенно посмотрел на него.
– Ты что, перегрелся на крутяке? Залей радиатор!.. Здесь тайга, а ты – море! До моря сотня верст!..
– А здесь океан когда-то был, – не сдавался Потапка.
– Когда?! Миллион лет назад! Знаешь, какие пираты тогда были, а?
Потапка промолчал с видом глубоко уверенного в чем-то человека, которому открылась какая-то единая тайна, одна, последняя на всех.
Они собрались и повернули назад. В стан вернулись под вечер, когда солнце уже скрылось за горами.
На следующий день они обошли маршрутом карьеры, взяли образцы, осмотрели стенки, срезанные старателями. Жилы кварца оказались здесь мощные, с большим содержанием коричневых кристаллов касситерита.