– Смотри, гусар, не отстань! Ты же кое-что обещал! – Мария озарила тусклый перрон улыбкой.
– Да никогда, сударыня! – крикнул он не оборачиваясь и медленно пошагал вдоль состава, осматриваясь и ища глазами газетный киоск.
Вокруг наперебой шла торговля. Он посмотрел на часы и усмехнулся – два ночи.
– Да… Свободное предпринимательство процветает.
На веренице коробок и ящиков, вытянувшийся по платформе, было разложено, расставлено и навалено всё, чем так богата украинская земля. Кастрюльки с дымящейся рассыпчатой и засыпанной укропом картошкой. Развалы беляшей, пирогов и чебуреков. Шампуры только снятого с мангалов шашлыка, банки с огурцами и помидорами. Ворох зелени. Ящики с черешней. Попался даже один мужик, державший в одной руке пучок новеньких серпов, а другой обнимавший связку штыковых лопат. Захотелось остановиться и посмотреть – а что, реально это кто-то купит?! Но помня, зачем он вышел, Максим, ухмыльнувшись, прошёл дальше. Наконец он заметил худенького пожилого мужичка, стоявшего перед большой коробкой от телевизора, заваленной кипой всевозможных газет и журналов.
– «Вечёрка» Харьковская есть? И вот ещё кроссворды дай. Сколько?
– Двести.
Он чуть не подавился:
– Двести чего?
– Ну как чего? Ваших московских.
Его отпустило. Двести «московских»! Он даже улыбнулся. Это цена коробка спичек в ельцинской Москве.
– Извини, уважаемый! А не подскажешь, бухлом где тут торгуют, в какой стороне?
– Так как всегда! Где вагон ресторан. Ну и у последнего вагона.
– А, ну да. Чего-то я туплю… Спасибо! – и он пошагал дальше, закуривая и осматриваясь по сторонам.
На против вагона-ресторана, в котором им было так весело ещё час назад, наблюдался повышенный ажиотаж. Всплыл из глубин мозга образ: жаркое лето… посёлок Вышгород под Вереёй… Далекий 78-й год… В сельпо завезли варёную колбасу…
Подойдя ближе, он услышал знакомый бас и вторящий ему вторым голосом низкий женский, очень требовательный и командный баритон. Он улыбнулся. Не узнать семью из соседнего купе было невозможно даже на полутёмном харьковском вокзале.
– О! Макс! Хорошо, что ты пришёл! Давай скорей! Смотри, тут это… Ну типа бухло продают. Мы хотим канистру взять. Чтоб не париться уже потом.
– Ага, подскажи моему придурку, что лучше взять. А то он готов всё скупить, а потом типа будем пробовать. Ты человек воспитанный, с образованием. Скажи, что лучше? А то он всё подряд пробует, уже три стакана слизал. Так, блять, напробовался, что еле на ногах стоит, – громко (а тихо она, наверное, и не умела) прокричала Галина и смачно откусила половину редиски, видно, только что купленной.
– Кто не стоит?! У меня не стоит? Да я в карауле на баке стоял в сорок градусов мороза! – Гена на секунду задумался, его взгляд остекленел, а потом он выпучил глаза и вдруг, издавая тигриный рык, выкрикнул басом так, что стоящие вокруг него люди отпрыгнули, будто их отнесло взрывной волной:
– Северный флот не подведёт! – после этого широко улыбнулся и, подмигивая Максиму, пробурчал: – Макс, давай! Попробуй! Чего взять-то из этого?! А?
– Давай посмотрим, Ген, чем тут народ травят, – и Максим протиснулся сквозь толпу «у прилавку». Торговала моложавая тётка неопределённого возраста, словно сошедшая со страниц произведений Гоголя. Ей не хватало только платка с завязанным на лбу бантиком и огромной синей юбки. А так перед ним стояла та самая Солоха из кино про хутор близ Диканьки, в исполнении Людмилы Хитяевой. С таким же хитрым хохляцким прищуром, статной фигурой и крепкими загорелыми руками, упёртыми в широкие крутые бёдра.
– Ну что, молодые люди? Брать будем? А нет, так проходьте и не мешайте! Вон сколько желающих! Ну?! – она сдвинула брови и сверкнула огромными тёмно-карими красивыми глазами.
– Мадам, спокойно. Всё будет хорошо. Вы посмотрите на моего друга! – он повернулся к Гене. – Это же герой Северного флота! Подводник! Передовик и бизнесмен! Можно сказать, светлое будущее новой России! И понятно, что он не хочет ошибиться. Поэтому покажите мне товар, а я попробую. И он купит. Что у вас за напитки?
– Шо-шо… Вино, вот шо! Хочешь сухое, хочешь крепленое. Портвейн есть хороший. Лучше всякого «Чёрного доктора»! Тожа мне дегустатер нашёлся, – и она опять сдвинула густые, иссиня-чёрные брови.
– Налей мне по полстакана. Каждого. – И, предвкушая возражения, сразу добавил: – Не волнуйся, оплатим.
Женщина вздохнула, её высокая грудь заходила, словно мехи горна кузницы, но она ничего не сказала, а, нагнувшись, достала три пластиковые баклажки с напитками трёх цветов. Протерев фартуком гранёный стакан, она наполнила его наполовину.
– Сухое. «Шардоне-алиготе».
Он понюхал и выпил. Вино было неплохим. Конечно, не «Шардоне» и тем более не «Алиготе», но настоящее добротное вино без всякого спирта.
– Зачёт. Хорошее.
Солоха усмехнулась. И стала наполнять стакан жидкостью из второй бутылки.
– «Изабелла»! – терпеливо проговорила Солоха и протянула ему стакан тёмно-красного цвета.
Он понюхал, сделал глоток и поставил стакан на прилавок. В этом напитке не было ничего, кроме спирта и краски. И пахло оно почему-то одеколоном «Красная Москва». Это пить было нельзя. Нет! Неправильно сказал! Можно, конечно, и выпить… Но когда есть из чего выбирать, то лучше не надо…
– Извините, а вот это НЕ зачёт, – он передал стакан Солохе.
Та, уже как-то совсем по-другому посмотрев ему в глаза, выплеснула содержимое на землю и откупорила третью бутыль. Налив оговорённые «полстакана», она помедлила секунду, словно задумавшись, а потом долила под ободок.
– Ну на, красавец! Пробуй! Портвейн. «Чёрный доктор».
Конечно, никаким «Чёрным доктором» этот напиток не был. Но, что удивительно, оказался очень хорош. Настоящий вкус качественного марочного вина. В Москве в магазинах продавалось пойло на порядок хуже. Типа «Чашмы» или «Карабаха». А это совсем даже ничего! Да что там «ничего»?! Очень даже прилично! Хороший такой, классический «Агдам». Он отпил треть стакана, почувствовав, что уже пьянеет, повернулся и передал стакан Галине.
– Это мы берём, Галина. Это вещь. Гена, сколько покупаем?
– А скока у ней есть, Макс? Скока у тебя есть, мамаша?
– Канистра десять литров устроит, папаша? – Солоха улыбнулась.
– Беру. Спасибо, Макс. Заходи, как тронемся! Попробуем!
– Да на здоровье, Ген, – и он посмотрел вокруг, ища взглядом, как же ему протиснуться через обступившую толпу, которая наперебой требовала «Чёрного доктора».
– Постой, молодой! – окликнула его Солоха. – На! Это тебе. Спасибо. Заработал. – И она протянула ему что-то завёрнутое в газету и полиэтиленовый пакет. Он взял и понял, что это, скорее всего, бутылка. И при этом стеклянная.
– И вам спасибо, мадам! Было вкусно.
Дошагав до своего вагона, он остановился у лестницы и закурил. Перрон уже опустел. Ночь вошла в свои права – стало заметно прохладней.
– Подымайся, гусар! Две минуты до отправления, – уже как-то по-доброму сказала Мария, державшая в поднятой руке скрученный в трубочку флажок.
Он докурил сигарету двумя глубокими затяжками и бодро взбежал по лестнице.
– Ну что, Маша, это тебе. Лично! Я же обещал отблагодарить! – он раскрутил свёрток и протянул тонкую бутылку молдавского коньяка «Белый аист».
– Давай по глоточку перед сном? Или как? – спать ему почему-то не хотелось, несмотря на все бурные события и количество потреблённого алкоголя. Только опять начинала болеть голова, требуя продолжения банкета. Скорее всего, сказывался «нервяк» последних дней, не дававший ни мозгу, ни телу, ни душе успокоиться и даже опьянеть.
– Проходи ко мне в купе. Дверь захлопни и можешь курить. Я сейчас. Отправимся, и я приду. Три минуты! – весело ответила Маша, сверкнув в свете прожекторов своей неповторимой улыбкой.
Потом они ещё часа два пили с Марией коньяк. Точнее, пила в основном Мария – в него уже просто не лезло. Но так не хотелось оставаться одному, на душе опять стало одиноко. Ему надо было кому-то высказаться. И даже лучше, что это был чужой человек, которого, скорее всего, он никогда больше и не увидит. И Мария слушала. Она оказалась хорошей слушательницей. Кивала тогда, когда надо, сокрушённо качала головой, когда следовало, и смеялась, когда он шутил. Было понятно, что она ждёт от него несколько другого, и готова была сама даже сделать первый шаг, но ему абсолютно не хотелось в этот раз переходить тонкую грань. Допив коньяк, Мария погладила его по голове и грустно произнесла:
– Иди-ка ты спать, Максимка. А то утро уже скоро. Всё у тебя будет хорошо.
Он поднялся и побрёл в купе. У соседей продолжался праздник. Вовсю шла дегустация чудо-портвейна. Слышался смех Гены и Вовы, напоминавший ржание породистых жеребцов, регулярно прерываемый громогласными командами Галины:
– А ну тихо, блять! Чё разгалделись, придурки?! Ребёнок же спит!
Он даже усмехнулся:
– Интересно, как тот ребёнок вообще может спать?! Ничего себе закалочка! Мои и то, наверно, не спят, – он как можно тише отодвинул дверь, так же аккуратно задвинул её, закрывая, поднял щеколду и огляделся. Удивительно, но и Наташа, и Таня спали. Причём было видно, что не изображали сон, а именно спали. Слышалось тихое ровное посапывание. Сказалось, наверно, количество выпитого в ресторане. Он залез на верхнюю полку, лёг и стал смотреть в окно.
Поезд мчался на юг, ритмично отстукивая километры. Громыхал на мостах, пересекая какие-то небольшие речки, чуть притормаживал на семафорах перегонных пунктов и снова набирал скорость. Как будто и самому поезду хотелось как можно быстрее подставить запылённые бока ласковому крымскому солнышку и облиться солёной морской водой. Проносились за окном бесконечные степи и погружённые в сон посёлки, утыканные серебристыми в свете луны пирамидальными тополями. Пронеслось неприятно сумеречное, похожее на огромный спящий муравейник Запорожье, промелькнул тихий, накрытой ярким звёздным покрывалом Мелитополь, поманивший в даль отсветами далёкого Азовского моря… А он всё никак не мог заснуть, смотрел со своей верхней полки в окно. Вот и Джанкой, лиманы, а за ними и Крым… Уже рассветёт вот-вот, а он всё не спит. С усилием отвернулся к стенке и натянул на голову простыню. И тут же просто провалился в сон.
Казалось, что он закрыл глаза всего минуту назад, когда его разбудила Наташа.
– Максим, вставай! Почти приехали! Айвазовская уже скоро. Не успеешь умыться.
Он слез с полки и посмотрел в окно. Светило вовсю солнце. Совсем другое – крымское. И даже через утреннюю дымку, окутавшую далёкую полоску пляжа, и бледно-голубое море было понятно, что дайте немного времени, и оно прольётся в этот мир и разогреет всё вокруг. Обласкает море и раскалит песок. Он накинул на плечо казённое полотенце со штампом МПС СССР и вышел в коридор. Как того и требовали многолетние традиции путешествий на поезде, в туалет выстроилась приличная очередь. Он занял место за толстой тёткой в спортивном костюме, подождал минуту, пока и его спросили: «Вы крайний?» – и пошёл курить в тамбур. Там было не менее людно. Сразу стало понятно, что очередь в заветную комнату на самом деле гораздо длиннее. Он прикурил у мужика с такой же помятой физиономией, как у него самого, улыбнулся и уставился в окно. Море, вдоль которого ехал поезд, было с другой стороны, а с этой за пыльным стеклом тянулась жёлтая выжженная степь с космами сухой травы и редкими скрюченными деревьями. Скука текущего за окном пейзажа накладывалась на последствия бурной ночи, и от этого начинала болеть голова. Он затушил сигарету и покинул тамбур. Очередь не уменьшалась. Было понятно, что до Феодосии никак не успеть. Он вернулся к своему купе, постучал и, услышав бодрое «Да-да!», приоткрыл дверь. Татьяна и Наталья встретили его единодушными улыбками и, оглядев, затараторили, перебивая друг друга:
– Ты что, так и не умылся, что ли?!
– Скоро уже подъезжаем! Ты чего? Ты где ходил? Курил?
– Ты посмотри, на кого ты похож! Хотя бы причесался!
– Да и штаны эти переодень!
От этого бодрого и звонкого гвалта голова разболелась ещё больше. Он сморщился и умоляюще произнёс:
– Чуть тише, девчонки! Пожалуйста! В комнату омовений не попасть. Там очередь больше, чем в мавзолей. Достаньте из пиджака пять баксов.
Получив после ворчания и вздохов американскую пятёрку, он направился в купе проводницы.
– Здравствуйте, Мария. К вам можно на секундочку?
Мария смерила его взглядом с ног до головы, усмехнулась и сказала:
– Ну что, Максюш? Головка бобо? Намешал? Ну, заходи, гусар.
Он вошёл, закрыл за собой дверь и попытался сформулировать фразу. Ничего красивого не выходило. Мозг отказывался слушаться.
– Ну, чего молчим? Ночью ты был более разговорчив! Совсем, что ли, плохо? Понятное дело – намешал. Налить? Таксу знаешь. Надеюсь, не забыл за три часа, – проводница рассмеялась. – Ладно не буду мучить, а то ещё помрёшь, а мне потом протоколы подписывать. Чего налить? Портвейну?
– Нет. Только не портвейна. Полстакана водки. Только холодной. И из новой бутылки. И ещё. Бутылку пива и пирожок с мясом, типа беляш.
– Полстакана не налью. Стакан. Три бакса. Пива нет. Ну правда нет! Всё выпили за ночь. Пирожок есть. Именно типа беляш. Один доллар за пару. Итого с тебя четыре бакса. Знаешь что, гусар, а это в подарок! За стихи и красивые речи. Хотя я думала, что толку с тебя будет больше. – Она достала из холодильника ополовиненную банку с маринованными огурцами и широко улыбнулась:
– Больно компания у вас весёлая была. Да и ты сам ничего мужик. Только молодой пока ещё. Но это скоро пройдёт. И девки твои такие культурные. Может, им чаю сделать? Сладкого? Ещё успеют попить. Или вина? Тоже небось болеют?
Он протянул пятёрку, улыбнулся, собрав последние силы, и произнёс:
– Сдачи не надо. На сдачу открой свой туалет, Маша. Я только умоюсь по-быстрому и челюсти почищу. А чая девушкам принеси. Сладкого. Вина не надо. Они не болеют. Закалка с детства у них. Маша, я тут у тебя потом выпью и покурю. Не прогонишь ведь по старой дружбе?
Облившись по пояс теплой, пахнущей железом и болотом водой, подставив голову под жиденькую струю крана, почистив зубы и причесавшись, он вернулся в купе проводницы. На столе стоял налитый по ободок гранёный стакан с водкой, лежали на салфетке два беляша, а на отдельном блюдце наколотый на вилку огурец, и, как последний мазок художника, завершала натюрморт конфета «Взлётная». Он улыбнулся, взял стакан и тихо сам себе, но почему-то вслух произнёс:
– Ну, полетели!
Отпив половину стакана, он поднял трёхлитровую банку и сделал несколько смачных крупных глотков. Рассол был хорош! Отпил ещё пару глотков, откусил беляш, откинулся на спинку дивана, закурил, закрыл глаза и опять улыбнулся.
– Ну вот и хорошо. Жизнь налаживается. Здравствуй, отдых! Здравствуй, Крым!
Допив стакан, он со вкусом доел пирожок, ещё раз отхлебнул рассолу и, взяв конфету, вышел из купе. Навстречу уже шла проводница.
– Ну как? Полегчало? Вижу, полегчало, – она расплылась в улыбке. – Что бы вы без меня делали?!
– И не говори, Маша! История тебя не забудет! Огромное человеческое спасибо! Век буду за тебя Бога молить! Береги себя. Ты правда очень хорошая женщина. У тебя всё будет хорошо.
– Ну, раз разговорился, значит, и вправду полегчало. Ладно, Максим, иди к своим женщинам. Чаю я им принесла, бельё собрала. Подъезжаем уже. Десять минут, и Феодосия. Да, кстати, там твои соседи так и не проснулись. Я боюсь, они не успеют…
Он задумался. В голове с трудом и со скрипом, но закрутились мысли…
– Точно! Семья же эта «а-ля юра воронцов»… Хорошие парни. Простые. Работяги. Гена и… как его… Вова. Точно. Оба на флоте служили. Северном! И жена его с ребёнком… как её… Галина. Ё… они ж в Харькове десять литров портвейна взяли! И в три ночи ещё вовсю бухали! Точно не встанут!
Он постучал в дверь их купе. В ответ тишина. Он стал стучать сильнее и не переставая. Наконец послышалось шевеление, и запорная щеколда издала характерный, похожий на выстрел звук. Через секунду дверь резко отъехала в сторону, и в проёме, держась двумя руками за верхние полки, показался человек в тельняшке.
– О! Макс! Это ты? Ты чего не ложишься? Ну ты даёшь! Мы уже все попадали на х… А ты крепкий! Сука это вино, что взяли на остановке. Ну типа портвейн… Пипец какое забористое. Мы по паре литров с Вовой дали, и всё – в ауте. А ты всё куролесишь?
– Гена, дружище! Подъём! Через пять минут Феодосия! Все уже собрались и ждут только вас, чтобы дать команду на причаливание.