Сёмкина рука сама потянулась к чехлу с ножом. А вправду, взять да посмотреть, насколько эта девка человек.
А лесовка уж и голову откинула, глаза закрыла – мол, режь.
И всё же Сёмка сказал:
– Полюбил я эту девку. Сам за ней по туманному пути пришёл. Не смогу ей телесной раны нанести. И убью всякого, кто ей вред причинит.
Диким хохотом зашёлся весь лес. Сухая хвоя и старые еловые шишки полетели в Сёмку.
– Да какой же ты трусливый, человек! – крикнул старикашка. – Нет в тебе ни удали, ни куражу, ни отваги. Смотри!
И он подскочил к лесовке, схватил её за руку и чиркнул по белой коже кривым чёрным ногтём.
Заплакала красавица, а из раны брызнула… красная руда, человечья кровь.
– Ах ты нечисть поганая! – взревел Сёмка, перехватывая половчее топор.
Глядь, а перед ним уж не старикашка, а сам хозяин леса – бурый медведь. Встал на задние лапы, открыл пасть, полную жёлтых огромных зубов.
От его рыка Сёмка сначала пригнулся.
А глаза медведя налились кровью. Пошёл он на Сёмку, роняя пену меж клыков. Без ружья, без рогатины не совладать с тварью.
Ну вот она, Сёмкина смертушка. Хрипит от ярости, машет огромными когтями.
А если…
И тут Сёмка изогнулся, как при игре в городки, размахнулся так, что кости затрещали, да и метнул топор в медвежью морду, прямо промеж глаз.
Заревело чудище, обхватило лапищами топор – да не вытащить из кости-то. Один глаз вытек, второй кровью залило. Помчался в чащу медведь, круша всё на своём пути.
– Ага, ловок, ничего не скажешь, – пробормотал старикашка. И откуда такой только взялся?
Сёмка ранее подумал, что это он зверем обернулся. А выходит, что старик медведя натравил на него. Сгинет теперь лесной великан. Помучится и сгинет.
– Старый человек, и не стыдно вам? – спросил Сёмка, злой и на всё готовый. – Девку за зря обидел, зверя погубил. И для чего? Только покуражиться.
– Не куражился я, тебя испытывал, – ответил старик. – Хотел узнать, что ты за человек, за кого дочь моя просится. Бери её да ступайте скорее. Коли до полночи из лесу выбраться не сможете, оба здесь останетесь.
Сёмка схватил за руку свою лесовку и опрометью бросился назад. Однако остановился и взял девку на руки – хоть она и лесная, а ножек её нежных жалко.
– Быстрее бегите! Или ночь вас настигнет! – донёсся голос старикашки.
– Это не старикашка, а леший, отец мой, – шепнула Сёмке на ухо лесовка.
Сёмка не смог сдержаться и спросил:
– Как же у такого уродца родилась дочь краше зари?
– А у него тридцать жён, и каждая могла бы красой с цветком поспорить, – ответила лесовка. Если кто лунной ночью увидит, как они хоровод водят, добровольно в лесу на всю жизнь останется.
– Зачем тогда детей крадёте, раз жён полно? – возмутился Сёмка.
– Это не мы крадём. Их к нам судьба приводит, я же говорила. Мы их только учим жить или в болотах – болотницами станут; или в озёрах – озёрницами вырастут. Ну или лесовками, полёвками, дубравными пересмешницами…
Сёмка остановился и прислонился лицом к лицу лесовки:
– Теперь ты моя. Забудь про всё.
– Пока ещё не твоя… – раздался приятный голос.
Сёмка увидел прозрачную фигуру женщины с прекрасным лицом.
– Мама!.. – ахнула лесовка.
– Вижу, ты мою дочь Олену от всего сердца полюбил. Помогу вам бежать, леший-то коварство задумал. До полночи совсем немного осталось, – сказала мать лесовки. – Только условия у меня такие: Олену ни в чём не неволить. Умрёт она, если забудет, откуда род ведёт. И от людей защитить. Согласен?
– Согласен, – сказал ошалевший от всех чудес Сёмка.
– Тогда не сходите с туманной дороги, – велела мать Олены. – Она сама вас к селу вынесет. И живите счастливо!..
Тотчас ноги погрузились в мягчайший пух, который светился и переливался. Сёмке показалось, что он вроде на одном месте стоял, тогда почему ветер щёки обдирал и в уши свистел? Только так и можно было понять, что Сёмка и Олена несутся куда-то с небывалой скоростью.
Не успел Сёмка надышаться стремительным весенним ветром, почуять все его запахи и очиститься от пота свежей влагой, как оказался с Оленой в своём дворе.
Матушка выглянула в окно, охнула и бросилась к печи. Из двери посыпались братики, запрыгали, закричали – кто эта девка и не Сёмкина ли она невеста.
Он им велел ворота запереть, чтобы любопытных глаз не было и в дом идти для серьёзного разговора. Но пока ворота запирались, братики сами успели всем доложить о Сёмкиной невесте, которую он привёз на двор на белом облаке вместо коня.
И когда семья налила чаю по второму кругу, в калитку забарабанили.
Мама вышла – перед нею стоял сельский староста, а за ним чуть не всё село собралось.
– Прослышали мы, что Семён в дом лесовку привёл, – сказал староста. – Только ты, Мироновна, много на свете живёшь и знаешь, что её нужно в соломе сжечь, чтобы мору и голоду в селе не было. Добром поначалу прошу: выдай лесовку. И будет всем мир. Не выдашь – пеняй на себя.
Мать высоко подняла подбородок, что означало: никогда она не согласится любую сыну девку предать смерти.
Но в это время распахнулось окно, и в нём показалась бабка, которую держали под руки меньшие братья.
– Лесовку сжечь хотите? – гаркнула она так, что вороны на овине всполошились.
– Только так можно беды избежать, – ответил староста. – Посевы погниют, ребёнок уже пропал – какой беды ещё ждать?
– Значит, если в соломе сжечь, беды не будет? – переспросила бабка и распорядилась: – Тащите солому.
Мама и Семён окно захлопнули, закричали:
– Не слушайте выжившего из ума человека! Не допустим смертоубийства на своём дворе.
А в ворота уже впихнули здоровенную вязанку соломы.
Открылась дверь и появилась бабка, поддерживаемая внучками. Снова крикнула:
– Ну вот она я, лесовка! Жгите меня для безбедного житья!
– Да что ты, бабушка, мы тебя знаем, не наговаривай на себя! – зароптали сельчане.
– Ничего вы обо мне не знаете! Мой Проша из лесу меня привёл! – стала яростно отбиваться бабка.
– А вправду, мы её родни никогда не видели… – зашептались люди. – И мужа свела в могилу рано, и сына…
– Ох, и горазды вы врать-то! Проша люб мне по сю пору, и погиб он на сплаве, товарищей выручая! А сынок мой, Мирон, на войне голову сложил! – раскричалась бабка.
– Тогда как ты докажешь, что лесного племени? – вкрадчиво спросил староста.
– А ты вспомни, как я сестрой своей лесовкой пожертвовала ради вас и детей своих, – горестно сказала бабка. – Не изловить бы вам её ни за что, кабы я не подманила. Жгите меня, я огня достойна за предательство роду-племени. Долго среди людей жила, а сейчас вижу, что зря.
– Да вруша она, ума-разума лишилась! – завопили женщины.
И тут вязанка соломы сама собой вспыхнула ярким пламенем.
Бабка, будто не лежала тридцать лет на печи, легко и плавно прошла по двору.
– Бабушка, не надо! – закричал Сёмка.
Но бабка уже таяла в огне, а дым разносил по селу запах лесных цветов.
И через миг на месте костра остался лишь пепел, который словно втянулся в землю. Никто бы не сказал, что здесь что-то жгли.
Народ зароптал.
– Тихо, люди! – возвысил голос староста. – Обряд мы совершили, лесовку предали огню. Стало быть, от многих бед избавились.
– А у них ещё одна лесовка есть, – вывернулась вперёд мельникова дочка Дунька. – Давайте и её сожжём. Откуда она? Чьего роду-племени?
– Люди! Почему мой сын не может взять замуж сиротку? – возопила Сёмкина мама.
– Могу, – серьёзно и веско сказал Сёмка. – Потому что она мила, добра и люба мне. А вот некоторые зазря который год по гульбищам бегают, а всё мужа найти не могут.
Под злое хихиканье Дунька нырнула в толпу, а потом, рыдая, припустила домой.
Когда вернулся из извозу Сёмкин батя, всё решили со свадьбой. Сёмка как на крыльях летал вокруг своего нового дома, достраивая его. И был безмерно счастлив. Пока не приходила ему в голову мысль о том, какой ценой достаётся всякое счастье.