— Тебя же Иринвладимирна на уроки отправила, — заявляет ему. — Ты почему не пошел?
— За тебя волновался, — парирует он. — Кто вас, ведьм, знает? Вдруг ты бы после вашего разговора до класса самостоятельно не дошла? Ты и по пути туда была бледная, как полотно.
— Это я от страха, — бурчит она себе под нос. Признавать свои страхи не стыдно, говорит она себе, как говорила десятки и сотни раз до того. — Я же могла что похуже сделать ему, я же не умею рассчитывать силы.
— Странная ты, — Ваня вздыхает, глядит на нее исподлобья, и руки ее не отпускает. — Другая бы за себя беспокоилась, особенно после того твоего обморока, а ты волнуешься, как бы не навредить кому-то слишком много.
— Да ну тебя, — фыркает она обиженно: неужели он не понимает, что они могли влипнуть в серьезные неприятности, даже несмотря на то, что вроде как и ни при чем, и это даже есть кому подтвердить? А все потому, что она не может свои эмоции в руках удержать. Все из-за нее. Ирина Владимировна права была, ей надо учиться. — Мне вообще, наверное, к людям выходить нельзя, пока я не научусь себя в руках держать.
Ваня вздыхает снова и ее к себе тянет так резко, что она почти впечатывается лбом ему в подбородок, а когда она уже открывает рот, чтобы возмутиться, обнимает ее. Похоже, правда волновался?
— Глупая ты, Сашка, — сетует он. — Тараканы у тебя в голове, наверное, какие-нибудь там мадагаскарские хищные. Научишься ты всему быстро, и будешь дальше магические подножки Кацалапову ставить, или всякую сказочную фигню творить, вот увидишь.
— А они такие бывают? — она ему в плечо тыкается лбом, медлит пару секунд, а потом все же обхватывает его руками в ответ. Удивительно — она с мальчишками даже за руку не держалась, не считая утренников в детском саду, а тут даже не кажется странным с Ваней обниматься. И не казалось странным все это время — просто задумалась об этом она только сейчас. А раз до сих пор это никаких внутренних противоречий не вызывало, то почему сейчас должно? — Ну, хищные. Тараканы.
— Без понятия, — он хмыкает, стараясь сдержаться и не смеяться, но это ему не удается — смех прорывается изнутри. — Давай после уроков поищем?
У него уроков семь, у нее шесть, но они договаривались с тетей Леной, что за ней отдельно приезжать в школу не надо, и что она не будет добираться до дома сама, а будет Ваню ждать. Поэтому она сидит спокойно, листая книги, в школьном читальном зале, когда к ней подходит девчонка, которую она видела пару раз в школьных коридорах. Старшеклассница или около того, думает Саша, глядя на нее, и улыбается на всякий случай.
— Расслабься, — девчонка рукой машет, садясь на соседний стул. — Меня Катя зовут. Верховная сказала, в школе еще одна из наших есть, тебе надо помочь освоиться. Другие в ковене уже большие все, только мы с тобой школьницы, надо держаться друг за дружку.
— Ты тоже? — Саша чуть не забывает о том, что в читальном зале вообще-то голос понижать надо, и вспоминает лишь в последний момент. Откашливается и улыбается виновато. — Прости. Я Саша.
— Я знаю, — смеется Катя совсем тихо. — Мне уже сказали. Я так, мимо пробегала, не искала тебя специально, думала, все равно на неделе найду, а тут ты и сидишь. Если что-то надо будет, находишь девятый «А», спрашиваешь Катю, тезок у меня там не водится. Помогу, чем смогу.
— Спасибо, — давит она из себя. — Заранее.
— Заранее не надо, — Катя щелкает ее по носу легонько и встает. — Если не понадоблюсь, увидимся в пятницу.
Почему в пятницу, спросить Саша не успевает — кричать невежливо, особенно тут, а уходит новая знакомая довольно быстро, будто спешит куда-то. Может и правда спешит, как знать? Не стоит к ней лезть без необходимости на то, убеждает она себя, и снова утыкается в книгу — ровно до момента, когда, через пару минут после звонка, рядом с ней плюхается Ваня, со своей привычной широченной улыбкой и растрепанными волосами.
— Если ты не согласишься подстричься, — говорит она ему вместо приветствия, — скоро мы будем друг другу косички плести и ты будешь обижаться что у меня лучше получается.
— Если будешь мне про это говорить, — парирует Ваня, — я с тобой разговаривать не буду. Час. Или два.
— Да ты сам не выдержишь, если не будешь спать в это время, — она фыркает себе под нос. — Пошли домой?
Про тараканов они, конечно же, благополучно забывают. Да и черт с ними, с тараканами, думает Саша уже по пути домой, вспоминая. У нее в руках кленовый лист яркий, большой, и она вертит его задумчиво, шагая рядом с Ваней, несущим ее ранец вместе со своим и умудряющимся еще и жестикулировать, рассказывая ей о том, что сегодня на уроке русского было. Вертит ровно до тех пор, пока не подхватывает прямо из-под ног второй, потом третий, потом четвертый, пока не начинает сплетать их в венок, который надевает на голову Ване, обрывающемуся на полуслове, чтобы на нее возмущенно взглянуть.
— Тебе тоже нужен, — заявляет он, побуравив ее взглядом несколько секунд, и ранцы их скидывает прямо на землю. Она смеется — да ну, вряд ли у него получится что-то — но его брови сдвинуты сосредоточенно, он сплетает подобранные листки коряво, но старательно, и венок у него, какой-никакой, а получается. Саша чувствует себя королевой, когда он его торжественно ей на голову водружает.
— Классно, — заявляет она, поправив его немного, чтобы не держался косо. — Ты просто мастер на все руки. Летом будешь из одуванчиков мне венки плести, а я тебе.
— Согласен, — отзывается он, свой ранец на спину закидывая, а ее в руку подхватывая. Другой рукой ее ладонь находит, не глядя — она тянется так, чтобы точно нашел. — Не забудь до лета.
— Да не дождешься, — смеется она, язык ему показывая.
Тетя Лена, встречающая их на пороге, улыбается, когда видит их в венках этих. Все кажется хорошим и спокойным и тихим, и Саша даже забывает и о Никите с его переломанной рукой и сломанным носом, и о Кате, даже выпивает чуть непривычный на вкус чай, который перед ней тетя Лена ставит после еды, с хитрой улыбкой сообщив, что это только для них, и с Ваней лучше не делиться, даже если он попросит — Ваня морщит нос и заявляет, что не больно-то и хотелось. Но голова ее будто взрывается болью, стоит добраться до своей комнаты, и она готова благодарить всех богов, в которых когда-либо верили люди на земле, когда чьи-то ладони обхватывают ее за плечи, помогая дойти до кровати и сесть туда.
— Сейчас спать нельзя, — доносится будто сквозь туман до нее голос тети Лены. — Я знаю, голова очень болит, но так надо, солнышко. Так надо. Дай мне руки и слушай меня. Дальше будет легче.
Она правда на это надеется той частью своего разума, что не сосредоточена на боли. Надеется и верит, и только поэтому беспрекословно подчиняется.
========== Глава 6 ==========
— Вначале не было богов. Люди появились после долгих изменений в природе, которые потом назвали эволюцией. Люди и придумали себе ложных богов, в которых поверили так, что некоторым из них дали силу воплотиться в реальности. Но боги эти были на стороне сильных. На стороне мужчин. Потому что женщинам, когда женщины были главными, не было нужды в богах. Они верили в природу, верили в плодородие и в погоду. Боги были им ни к чему.
Голос тети Лены убаюкивает. Саша лежит на своей кровати, клубочком свернувшись, головой на ее коленях, и слушает, пока пахнущие яблочным вареньем пальцы перебирают ее волосы. Головная боль отступила почти сразу, как она позволила себе расслабиться и довериться, и кажется, будто внутри что-то новое появилось. Что-то, что будет мешать ураганам расти против ее воли, и будет вместо этого перенаправлять их силу и мощь куда-то еще. Так ли это, она не знает, не уверена. Может быть и так.
— Но из слез и крови женщин, веками подчинявшихся, веками не слышимых, родилась Мать. Ее слезы, упав на землю, породили первых ведьм. Им потребовалось время, чтобы научиться всему тому, что нужно было знать и уметь, но они смогли. Из поколения в поколение передавались знания, дополняясь и раскрываясь, до наших дней. И новые ведьмы еще появляются в мире.
Она замолкает ненадолго, ладонь с головы ее коротко скользит к плечу и возвращается обратно, едва мимолетно потрепав.
— Вроде тебя, солнышко.
— Теть Лен, — спрашивает Саша, жмурясь, — а это плохо, быть новой, не потомственной? Всякие там гадалки в объявлениях так гордо пишут про потомственность…
— Гадалки в объявлениях? — тетя Лена смеется так, будто она сказала что-то невероятно забавное. — Сашенька, солнышко, забудь ты о них. Это люди, простые люди без капли магии. Ни одна ведьма в своем уме не выставит свой дар напоказ на потеху толпе. И пишут они то, что впечатлит других людей. Магии все равно, сколько поколений она в твоей крови, она будет слушать тебя в зависимости от твоих стараний, а не того, кем были твои родители. А теперь дай мне руки, мы еще не закончили.
— Почему? — интересуется она, садясь на кровати и снова вкладывает ладошки в чужие теплые ладони.
— Потому что ты бы не выдержала всего сразу, — объясняет тетя Лена, как неразумному ребенку. Она ведь и есть неразумный ребенок, думает она — ничего в магии не смыслит, и не понимает, что и как лучше делать. — Давай, глаза в глаза.
Глаза в глаза, она послушно смотрит, послушно вслушивается в каждое непонятное слово, начитанное певучим, мелодичным голосом. Голову будто наполняет звон, тихий, мягкий, не причиняющий дискомфорта, но от которого не получается отрешиться никак — он становится все громче и громче, пока она не жмурится болезненно и не разрывает контакта. В висках снова стучит, но уже не так сильно, и от этого проще.
— Секундой ранее и пришлось бы начинать сначала, — смеется тетя Лена, притягивает ее под бок к себе, целует в макушку, и от этого почему-то не неуютно, хотя по всем признакам должно бы быть. — Теперь тебе должно быть легче контролировать себя. Отдохни немного. Нам надо к пятнице многое успеть.
— Почему к пятнице? — Саша глаза на нее поднимает.
— Потому что в пятницу полнолуние. Наташа рассчитала, что оно для тебя наиболее подходящее для посвящения в ковен, следующее такое будет только через год с лишним, — ладонь замирает на ее плече всего на миг, затем исчезает оттуда. — Надо будет научить тебя простейшим манипуляциям с магическими потоками извне к тому времени. Но пока что отдыхай.
— Теть Лен, — окликает она ее, когда та к двери уже подходит, — а что было в том чае?
Улыбка на лице ведьмы теплая и хитрая, будто говорит «тебе еще не стоит знать все». Саша мигает и думает, что ей показалось, потому что хитрость исчезает куда-то.
— Я тебя потом научу это варить как-нибудь. Это кое-что, ненадолго облегчающее связь между двумя ведьмами, чтобы я могла помочь тебе поставить этот блок, — она склоняет голову набок, взгляд ее снова ловит, и Саше кажется, что она может читать ее мысли. — Потому что это ты его поставила, я только помогла.
За окном, когда дверь закрывается, когда Саша бросает в ту сторону взгляд, уже почти темно. Спать хочется жутко, и можно было бы уже позволить себе забраться под одеяло, но не привыкла она ложиться, не почистив зубы, а значит, вставать все-таки придется. К тому же у нее, вспоминает она, еще не сделаны уроки на завтра. Саша зевает раз, другой, а потом все же заставляет себя слезть с кровати и собрать в охапку все нужные учебники и тетради. Пол в коридоре босые ступни холодит, когда она пробегается на носочках и останавливается у ваниной двери, из-за которой доносится «заходи!» почти сразу, как она костяшками пальцев стучит, перехватив поудобнее все то, что в руках держит. Впрочем, ее он явно не ожидал увидеть — сидит на ковре, ноги поджав, и комиксы про Супермэна читает. Прелестная картина — Саша ловит себя на том, что думает об этом совершенно серьезно. Наверное, потому, что выглядит Ваня довольным жизнью и увлеченным тем, чем занят. Точнее, уже не увлеченным — смотрит на нее уже не удивленно, а просто выжидающе.
— У меня голова трещит, — жалуется она, без приглашения садясь на ковер рядом с ним. — Не соображаю ничего. Поможешь мне с уроками?
— С чего начнем? — спрашивает он вместо ответа, и уже за это она готова его заобнимать. А еще за то, что краем глаза замечает свой венок, для него сплетенный, на его столе.
Картина повторяется на следующий день, и дальше — тетя Лена больше не лезет ей в голову для того, чтобы блок поставить, но учит правильно перенаправляться и силы брать извне, банально перекрывая ей доступ к ее собственным, внутренним силам, и от этого легче не становится, напротив. Болит не только голова, но и все тело («Это потому что ты не привыкла и пытаешься тянуть оттуда, откуда нельзя», говорит тетя Лена, и раз она так говорит, значит, так оно и есть) и в итоге в четверг Саша вырубается за уроками, посреди ваниной тирады о арабах. Не до конца, но просыпается потом, когда чувствует, что ее на руки подхватывают, и слышит шепот тети Лены «вымоталась бедная девочка, Андрюш, аккуратнее, не разбуди, как ты ее на кровать-то перетащил, Ванюш?» и оправдывающийся шепоток ваниным голосом «а что, надо было на полу ее оставить спать?», прежде чем провалиться обратно в сон, не дожидаясь даже того, чтобы ее на ее кровать опустили.
Но пятница начинается иначе, и в пятницу она уходит пораньше из школы, потому что Ирина Владимировна забирает ее с уроков и даже отправляет Ваню с ней, позаботиться о том, чтобы она добралась в целости и сохранности. Дома ее ждет новая чашка чая, от которого уже лишь едва сдавливает виски, и новая задача — сегодня перед ней лежит горошинка, маленькая и чуть подсохшая, но из которой явно можно что-то вырастить. Магия не всегда нуждается в ритуалах, в мантрах и благовониях, и во всем множестве деталей, говорит ей тетя Лена, но со всеми этими мелочами можно сэкономить кучу сил и добиться больших результатов. Но на посвящении, добавляет она, не будет ничего этого, и ей придется просто приложить усилия — Саша хмурится, сосредотачиваясь, и ладони смыкает над горошиной, а когда раскрывает их, ростков обнаруживается два, и один из них торчит прямо из грубой древесины стола, за которым она сидит, сколоченного дядей Андреем около месяца назад из полузасохшего дуба прямо с их участка.
— Слишком стараешься, — смеется тетя Лена, достает из банки новую горошину, которую кладет чуть левее, чтобы можно было соскоблить с дерева росток. — Попробуй концентрироваться на определенной цели. Не просто прорастить, а прорастить именно ее. Тебе же легче будет, вот увидишь.
— Если я сейчас устану, смогу ли я вообще сделать все как надо вечером? — обеспокоенно спрашивает Саша, глаза поднимая. Тетя Лена снова смеется.
— Если ты будешь делать все как надо, ты не устанешь. Давай. Еще раз.
Во второй раз все получается и правда легче, сложно только сосредоточиться на определенной точке, которая, кажется, почти пульсирует под ее руками, сложенными пирамидкой. Она останавливается, когда листочек касается ее кожи, щекочет мягко, заставляя фыркнуть, и смеется, когда к тете Лене поворачивается.
— Нужен горшок, — говорит она. — Если это посадить, у нас скоро будет горох.
Все это забавно и легко, и Саше не верится, что сегодня такой важный день, пока тетя Лена не ставит ее перед зеркалом, пока не расплетает светлые кудряшки («Никаких резинок и застежек, Сашенька, так надо») и не одевает ее в какое-то непонятное балахонистое платье. Начало октября, и на улице уже холодно — тетя Лена целует мужа в щеку, когда солнце уже совсем скрылось за горизонтом, и говорит ему присмотреть за Ваней, который у себя в комнате, опять по уши утонул в своих комиксах и явно не собирается выплывать в скором времени. Ее рука теплая и крепкая, вырваться, даже если бы хотелось, не удалось бы, и она ведет ее к лесу. Туда, куда запретила заходить.
— Держись за меня, — говорит. — Я говорила тебе, что в лес нельзя, потому что ты могла найти место, где мы проводим ритуалы. Теперь тебе нельзя отходить от меня, пока мы не дойдем, пока ты не научишься владеть своими силами хотя бы немного. В этом лесу много того, что может захотеть тебе навредить.