– У Иры сейчас фамилия такая – Точилкина. Коллекционирует.
– Убью, – пригрозил «каплею» уже из Москвы Егор, когда встретился с Ирой у фонтана перед Большим театром. Миниатюрная, точёная, с белыми волосами по плечам – наверняка Бог минимум трижды поцеловал при рождении! А он – «сеструха»…
– Вам, – Егор вытащил из сумки подарки.
Ира по-детски хлопнула в ладоши и сразу же приложила ракушку к уху. И лишь услышав шум Персидского залива, спохватилась:
– Как Максим?
– Приказал сводить вас на кофе, – не моргнув глазом, соврал Егор.
Ира посмотрела на часы, сложила в мольбе ладошки, сделала бровки домиком:
– Если я опоздаю на работу, меня уволят.
– А после работы?
После работы её тоже удерживали какие-то планы, капитан Буерашин в них никак не вписывался, но слишком ярко блистала рядом женщина, чтобы просто так с ней расстаться. Он не имел на неё никаких прав, она не дала никаких поводов для дополнительного внимания, но единственная сила, с которой способны совладать монахи, но отнюдь не офицеры, – это женская притягательность. Эх, и на безымянном пальчике правой руки обручальное колечко. От какого-то Точилкина.
– Вы мне позвоните через месяц, – нашла Ира для него ближайшее времечко. Но точки над «i» расставила сразу: – И вы мне расскажете всё, что можно.
– А раньше? – обнаглел Егор.
– А раньше меня просто не будет в Москве. Спасибо. Я убегаю. Извините. До встречи. Самому-то будет заняться чем в Москве без меня? – стрельнула лукаво глазками…
Занятие нашёл «Кап-раз» для всей их «персидской» группы, вслед за Буерашиным по рекомендации союзников тоже выдворенной из залива.
– Я не стану потом спрашивать, как вы это сделали. Но дурость требуется пресечь, а жертвы исключить, – начал с непоняток «Крокодил», кося глаз на верхний левый угол карты, где ютились заморышами прибалтийские республики. – А теперь задача.
Она и повергла спецназовцев в шок. И было от чего, даже в сравнении с наглостью американцев в Ираке: один из прибалтийских городов отменял у себя действия всех советских законов. Через день-два в нём планировался митинг с требованием ко всем русским убираться вон из их цветущей республики.
– Пусть останутся потомкам и историкам вопросы присоединения прибалтов к Союзу – их референдумы, просьбы о вступлении в СССР, – пытался пощипывать ус «Кап-раз». А может, прощупывал на лояльность своих разведзверей перед отдачей приказа: – Нет особой нужды ворошить и то, что все годы советской власти Прибалтике, единственной из всех регионов страны, разрешали не перечислять деньги в союзный бюджет, а пускать их на развитие собственной инфраструктуры. Получая при этом из Москвы ещё и дотации. Естественно, в ущерб исконно русским городам. Так что Бог им судия, ныне орущим, что якобы они кормили Россию.
– Лаять – удел шавок, – согласился кто-то.
– Или мосек.
– Если это не одно и то же, – взял на себя роль рефери Олич, тем самым подтверждая готовность группы к выполнению задания.
Однако командир рассуждал и делал политические выкладки не зря. «Персидские морячки» притихли, едва дослушав командира: группе предстояло действовать в родной стране и как бы против собственного народа.
– Кто-то из шибко мудрых в Кремле порекомендовал спецслужбам спровоцировать столкновения на улицах города, – продолжил «Кап-раз». – И уже под этим прикрытием, объявив чрезвычайное положение, ввести в регион дополнительные войска для разгона митингующих.
На этот раз реплик не последовало: слишком серьёзно закручивалось всё в родной стране…
– Но если там, – «Кап-раз» поднял взгляд сначала вверх, что могло означать Кремль, потом перевёл его на Буерашина, как на недавнее олицетворение Лубянки, – если там не могут найти более элегантного выхода из ситуации, мы обязаны спутать все карты. С обеих сторон. И история уже нас простит и рассудит.
И добавил фразу, которую Егор с момента перестройки не слышал от руководства страны:
– Делаете вы, отвечаю я.
Для людей сведущих никогда не являлось секретом, что ГРУ и КГБ жили как кошка с собакой, стремясь первыми добежать до Генерального секретаря ЦК КПСС с добытой информацией. Первым отрапортовал – отличился! Но чтобы ГРУ само замахнулось на Кремль и конкурентов… Неужели власть настолько слаба, что ею можно манипулировать из какого-то кабинета на Полежаевке? Быстрее бы приходил к власти Ельцин, что ли? У того хоть и дурная, но есть воля…
– Я не стану спрашивать, как вы это сделаете, – повторил «Кап-раз» и отпустил группу из кабинета с проёмами в стенах, где за синими шторками располагались подробнейшие карты всех регионов мира.
Буерашин мало сомневался, что задача снова окажется «водной», раз ими рулят моряки. И не ошибся.
– Берём водозабор, – определил Олич окончательный вариант после прилёта в Таллин.
Взяли. Проникли туда, куда и мышь не могла прошмыгнуть незамеченной. Вылили в резервуары жидкость, заранее подготовленную химиками вкупе с биологами, и к обеду вместо митинга город сел на унитазы. Ни лозунгов тебе, ни столкновений, ни чрезвычайного положения – один понос. Лидеры всевозможных национальных фронтов бесились, Москва и Запад, каждый по-своему рассчитывавшие на этот митинг, недоумевали. А сделать всё красиво и непонятно для окружающих – каллиграфический почерк ГРУ, за красоту которого группе Олича выделили по три дня отпуска.
Всем, кроме Егора.
– На «минус два», – отдал «Крокодил» ему команду спускаться на два этажа под землю.
На «минус втором» располагалась «гардеробная», в которой годами собирались одежда и вещи для любых целей и задач в любой точке мира. От трусов до фраков, от бейсболок и шлёпанцев до шляп и ковбойских полусапожек. Значит, готовность номер один. Куда? К какому шкафчику подведут? У отбывающих за границу ни одного намёка на принадлежность к СССР не должно быть, даже родных пломб в зубах, не говоря уже о клейме советских прачечных на белье.
– Готовься в Латинскую Америку, – «Кап-раз» провёл Егора в самый угол помещения. Пригладил и без вмешательства идеально подправленные усики, распахнул шкаф с летними песчаными костюмами. – Пойдёшь «на холод»…
И вот «холод» кончился, и Егор вправе был рассчитывать хотя бы на служебную машину, чтобы не ловить такси с архивариусом Лубянки.
– Да тут без тебя напряжёнка непонятная по всем линиям, – уловив разочарование на лице друга, попытался оправдать «грушников» Черёмухин.
«В любом случае не такая, как была у меня», – поджал губы в детской обиде Егор: не каждый день вырываются пленники самостоятельно. Надежду на жизнь, конечно, давал негласный договор всех разведок мира: поскольку разведчики являются военнослужащими, то их физическое уничтожение приравнивается к нападению на страну. Тюрьма – да, перевербовка – да, но под расстрел подвести не должны были. Только это если бы держали официально в тюрьме, а не в пещере в сельве…
– Да вон бежит, кажется, кто-то из твоих, – вычислил Юрка в аэровокзальной суматохе родственную душу.
Бежал сам «Кап-раз». Он схватил Егора в объятия, приподнял, словно через лёгкую тяжесть веса подчинённого убеждаясь, что перед ним не призрак.
– Я рад. Остальное всё потом, – отстранился командир и с надеждой посмотрел на Юрку. – Добросишь товарища до дома?
Не дожидаясь ответа, ещё раз прижал к себе Егора, шепнув приказ:
– Сидеть дома, никуда не высовываться и ни во что не вмешиваться. Ждёшь только моей команды.
И подтверждая, что подчинённый не был забыт, что ценен и дорог, добавил ещё тише:
– Тебе бумаги на большую награду готовим. Высшую. Только т-с-с-с. И без меня никуда и ни во что.
Ошарашил – и исчез столь же стремительно, как и появился.
– Я же говорил, что у вас какой-то напряг, – обрадовался собственной дальнозоркости близорукий Черёмухин.
Но Егор застыл от известия о награде. А почему, собственно, нет? Не к тёще на блины ездил. А для человека военного звезда на груди порой весомее звёзд на погонах. Но что случилось в конторе? В честь чего напряг и суматоха?
Взгляд зацепился за электронное табло: 18 августа 1991 года. Не тринадцатое и вроде не пятница…
Глава 9
Томившийся от безделья и неизвестности Егор целые сутки тупо смотрел в телевизор, пока не стали показывать балет «Лебединое озеро».
Ничего не понимая в нём, переключил каналы, но по всем трём программам танцевали одно и то же. Такая синхронность могла повеселить или удивить, но для разведки однообразие несёт такую же тревогу, как и общая неразбериха.
Вышел в коридор – пуст, соседи на службе. Присел к столику с общим телефоном. Дежурный по управлению трубку не поднял, чего в принципе не могло произойти, и Егор вновь вспомнил календарь: может, страна отмечает какое-то событие, о котором он запамятовал? 19 августа, понедельник. Праздники обычно по воскресеньям…
Когда балет на экране сменился мёртво застывшей заставкой о проведении в Останкино регламентных работ, Егор заторопился на улицу.
Она информации не прибавила. По крайней мере, транспорт ходил исправно, не заметил он и тревоги на лицах людей. Тянулась очередь к газетному киоску, но пресса, видимо, ничего не успела написать из происходящего, люди пожимали плечами и расходились по своим делам. Если что и вершилось в стране, то, наверное, в пределах Садового кольца. Но оно – не Россия.
Поспешил обратно в общежитие, боясь пропустить звонок со службы.
«Регламентные работы» в телевизоре закончились, экран показывал длинный стол, за которым сидело человек восемь. Диктор бесстрастным голосом назвал их ГКЧП – Государственным комитетом по чрезвычайному положению. Вице-президент Янаев стал зачитывать заявление Горбачёва, который в связи с болезнью слагал с себя полномочия Президента СССР.
Егор впился взглядом в экран. Болезнь, конечно, чушь, но неужели наконец убрали говоруна? «По России мчится тройка – Мишка, Райка, перестройка»… Вместе со вздохом облегчения, что наконец-то в стране нашлись люди, взявшие на себя ответственность за её судьбу, отметил Егор и нервозность новых руководителей, их заискивающие ответы на вопросы иностранных журналистов, дрожащие руки и опущенные головы.
Но всё равно – дело сдвинулось с мёртвой точки и должны уже идти необходимые команды для исполнителей. А уж среди них найдутся люди, которые проявят и решительность, и профессионализм в наведении порядка. Только бы не опоздали эти команды. «Крокодил» тоже приказал ждать их…
Приоткрыл дверь, чтобы не пропустить звонок телефона. А по телевизору начали показывать московские улицы, наполнявшиеся народом. Толпы, судя по репликам, направлялись на Лубянку. И отнюдь не дружелюбно.
Поспешил к телефону сам, торопливо набрал номер Юрки Черёмухина:
– Как у вас?
– Только что не лезут в окна.
И с надеждой, которой минуту назад у него совершенно не прослушивалось, попросил:
– Ты можешь быстро подскочить?
– Совсем плохо?
– А ты глянь в телевизор.
Экран бесстрастно фиксировал, как к памятнику Дзержинскому подогнали кран и Железному Феликсу набросили на голову петлю из троса[8]. Не балет. Не лебеди!
– Только быстрее, – поторопил Юрка, уже ни на кого, видимо, не надеясь. – Встречаю у тыльных ворот.
Но ведь «Кап-раз» приказал ни во что не вмешиваться… Или он рассчитывал на иное развитие событий? Тогда – всё можно.
– Быстрее, – ещё раз попросил Юрка и сам положил трубку.
Паники на улицах Егор не отметил. Да, собирались толпы около тех, кто громче всех говорил, но крикуны-агитаторы – это изначально провокаторы. Равнодушных, занятых собой и внуками старушек, подметавших улицы дворников, целующихся влюблённых было всё равно больше. Именно в этой пассивности людей, которые никуда не побегут, никого не станут свергать или защищать, могло оказаться спасение для страны. Может, и Юрка зря паникует? Подумаешь, собралась горстка перед Лубянкой. Две пожарные машины с водомётами – и через полчаса особо ретивые сидят по домам, сушат одежду. Завтра, одумавшись, спасибо скажут, что не дали замутить бузу…
Черёмухин встретил у тыльных ворот центрального здания, протянул в узкую щель внутрь двора.
– Здесь загружено полторы тысячи личных дел агентов и находящихся в разработке фигурантов, – кивнул на грузовик-фургон с надписью «Хлеб». Рядом валялись выброшенные лотки, что говорило об истинном, а не камуфляжном предназначении машины. Очки у Юрки были всё те же, слегка великоватые, и после заботы об архиве он постоянно занимался их охраной на носу. – Надо прорваться на спецобъект. Иначе представляешь, что будет?
Представить списки агентов в газетах не было сложностью: времена для прессы наступили такие, что многие редакторы ради сенсации готовы в уголке юмора публиковать отчёты о похоронах собственной матери.
Хотя публикация списков иным митингующим как раз и поубавила бы пыл. Перед переходом в ГРУ Егор, нёсший службу в первом подъезде, сопровождал правозащитницу, на всех углах требовавшую открыть архивы спецслужб. Председатель КГБ сделал всё гениально и просто: пригласил её к себе в кабинет и, как понял Буерашин, показал личное дело отца, чьё имя долгие годы выставлялось как символ борьбы с тоталитаризмом.
Почитав протоколы, женщина на цыпочках вышла из «Детского мира»[9] и как будто цементного раствора глотнула. Причина оказалась более чем банальна: по оговору её отца-символа в тридцатые годы было расстреляно более десяти его же друзей.
Ох, не плоской была история страны. Не чёрно-белой…
Только ведь наряду с подобными стукачами, которых, в принципе, как-то можно понять с позиций нынешнего времени, в картотеках имелись имена тех, кто предупреждал о терактах, безалаберности, антисоветчине. Кого внедряли в преступные группировки. «Подбрасывали» к иностранным посольствам. Кто закрывал каналы с наркотиками, пресекал похищения людей. Аксиома для всех стран мира: государство обязано защищать свои интересы, свой государственный строй, своих граждан. В том числе и негласными методами.
В первую очередь имена таких негласных сотрудников и спасал Юрка. И Буерашин молча протрубил ему гимн.
– Стреляем без предупреждения по каждому, кто приблизится. На крайний случай – взрываем.
О-о, какая же несусветная глупость посетила Юркину доселе светлую голову! Взрыв разметает листочки по всей округе, а «секретка» обязана уничтожаться до последней буковки в документе. В ГРУ на этот случай держат напалм…
Но Юрке было не до подобных тонкостей. В своём окопе он, судя по всему, остался один, держал целый фронт и сопротивлялся как умел.
– В фургон или рядом поедешь?
– Не рядом, а за рулём.
Оторвать козырёк у кепки и, проведя ею по пыльному колесу, нахлобучить на самые глаза, засучить рукава рубашки и повесить на губу вместо окурка хотя бы веточку-зубочистку, – и чем не водила из пятого или четырнадцатого автопарка? А очкарик рядом – это бухгалтер. С накладными на хлеб, который выпекается круглосуточно. Вперёд, на пекарню!
Ворота медленно отворились. Почуяв добычу, от толпы на площади отделились с десяток митингующих, готовых по той же методике сексотов[10], которых сами же брезгливо выискивали, останавливать выходящие из лубянского комплекса машины или записывать их номера. Даже у хлебовозок.
Егор, как и полагается водиле из пятого или четырнадцатого автопарка, выплюнул им под ноги бычок и дал по газам.
А Москва упивалась свободой кричать, что вздумается, ходить там, куда вчера не пускали, ломать то, что не строили. Благодать: милиция загнана в подворотни, комитетчики дрожат по кабинетам, армию заперли в казармах. Как же сладка запретная выпивка! И разве заранее думается о похмелье?
В этом плане столице никогда недоставало мудрости. Да и откуда ей взяться, если сюда веками ползли поближе к власти проходимцы и лизоблюды, постепенно занимая места своих хозяев. И не прощая после этого никому своего предыдущего унижения.