– Куда? – не понял тот.
– Куда, куда… Скажу, когда потребуется. Отказываешься тут!
– Да ничего я не отказываюсь. Хоть в Москву.
Москва не требуется, а в справочную и военкому – надо.
– Ладно, пойдём картошки накопаем да огурцов соберём. Анька, по хозяйству.
Суетливость деда больше всего подтверждала, что новость правдивая, и внуки закрутились без понуканий. Однако не успели выкопать и пяток клубней, в огород ворвалась Анна. Тузик путался под ногами, она шикала на него, но собака принимала бег за игру и мешала ещё больше.
– Уйди, проклятущий… Дедушка! Дедушка, дядя Егор едет! Прямо сию минуту. Звонил из Суземки… Ой, бабоньки, я вся, – села на жердины, приготовленные под новый забор.
– Так… автобусу ещё рано, – у Фёдора перехватило в горле. Опёрся на лопату, обретая устойчивость.
– А его, как короля, на машине.
– Васька, живо приберись около крыльца.
Тот по пути дёрнул за волосы сестру и скрылся за углом дома.
– Анютка, картошку чистить, – остановил Фёдор внучку, погнавшуюся за братом.
А сам не мог двинуться с места. Значит, не подвёл своё слово военком. Правду сказал. А что на машине привезут Егорку – это хорошо. Чай, заслужил, чтобы не на телеге тащиться или даже в автобусе. И народ пусть бы увидел, как уважают его сына.
– Степан, – крикнул через забор. Соседа хотя и не видно, но наверняка во дворе колупается. – Степан, покажись на минуту.
Тот вынырнул над узким гребешком забора – мордочки нет, одни уши и козырёк картуза. Обычно он всё лето в трусах и галошах на босу ногу, но после того, как схватил радикулит и пролежал полтыщи в больнице, жадности чуть поубавилось, достал фуражку.
– Егор мой отыскался. Везут из района на машине. Так что, если не хватит беленькой, я у тебя займу. Потом отдам, – успокоил сразу.
Козырёк с ушами кивнул и скрылся за досками, чтобы больше ничего не попросили.
А Фёдор вдруг вспомнил, что не брился с прошлой недели. Заторопился в дом, бросил мыло на картон из-под книжной обложки, налил банку тёплой воды, начал взбивать мокрым помазком пену.
Успел выскоблить лишь одну щеку, когда у дома затарахтели машины. Да много – он обомлел, глянув в окно и увидев штук пять всяких разных и иностранных тоже. Убиравшийся на крыльце Васька кинулся навстречу вылезшему из первой «Волги» Егору. Анька, заревев от обиды, что не она первая, бросила в кастрюлю недочищенную картофелину и выскочила непокрытая. Стерев полотенцем пену с небритой щеки, Фёдор подался вслед за ней, но ноги вдруг надломились в коленях, и он, нащупав рукой деревянный резной диван, обмяк на нём.
– Да что ж это такое, – силился перебороть свой нежданный недуг, помогая руками расправить и закрепить ноги. – Люди ведь ждут.
А на улице голоса, очень много голосов и боязливое повизгивание Тузика со двора.
– Дедушка, смотри, дядя Егорка мне подарил, – влетела в дом Анна с хлопающей ресницами огромной куклой.
– Хорошо. Помоги мне, внученька, – попросил Фёдор, протягивая руки.
Анна стремительно и ладно подставила под них плечики, словно всю жизнь провела в сиделках, – у старого с малым свой генетический код, своя историческая память на выручку. Первые шаги дались с трудом, но когда затопали в сенцах и звякнула дверная ручка, он освободил девочку и сам выстоял то мгновение, пока к нему не шагнул с порога Егор – худее худого.
– Ну, батя, ты что, – шепнул сын ему в невыбритую щёку, мокрую от слёз. Придержал, помог сесть на диван.
А хата всё наполнялась и наполнялась незнакомыми людьми. Защёлкали фотоаппараты. Парни с блокнотами о чём-то пытали Ваську и Анну.
– Чего это? – шёпотом спросил сына Фёдор.
Его услышал военком, поднял обе руки, требуя тишины и внимания:
– Товарищи, я думаю, мы покурим на крылечке. Прошу, – решительно указал всем на дверь.
– Чего это все? – переспросил Фёдор, когда вслед за военкомом выскользнула в сенцы даже кошка.
– А, – отмахнулся Егор, притягивая к себе племянников. – Военкому делать нечего, катается.
Нечего-то нечего, но никого в село так не привозили. Как космонавта.
– А мне сказали, что дяде Егору звание Героя Советского Союза дадут! – ради того чтобы показать свою осведомлённость, Анна оторвалась от дядьки и прошептала в ухо деду секрет всего тарарама.
– Что? – оторопел Фёдор. Поднял взгляд на сына. Егорка – Герой? Поэтому понаехали журналисты как на свадьбу?! А что, Егорка может, он всегда во всём ходил в первых рядах. А ноги вновь стали рассыпаться: – Где ты был? – подался к сыну. Из-за слёз строгости в голосе не нашлось, и запоздало ужаснулся лишь тому, что могло происходить с Егором, ежели дают такое звание.
– О-о, там меня уже нету, – с довольной улыбкой, при которой тем не менее потемнели глаза, ответил тот. – А до Героя ещё далеко, пока все бумаги подпишут. Пока только запрос в военкомат пришёл, а тут уж растрезвонили. В армии надо ждать приказа, да, отец? Как сам?
– Шкандыбаю помаленьку.
– И на велосипеде ездит, – подтвердила Анютка, не желая оставаться в стороне от разговора. Подсластилась к главному гостю: – Дядя Егорка, а герои ведь бывают только на войне и в книжках на картинках.
– Вот и я им то же самое говорил, – поддержал племянницу Егор. – А как у тебя поведение?
– У меня хорошо. У Васьки плохо.
– А Ваську мы накажем – будет в армии гранатомётчиком, заставим таскать самое тяжёлое оружие. Так, Василий? Или Анна напраслину наводит? Ясно. За неделю, пока буду тут, ситуацию проясним? Молодец. Погоди, это тебе давно обещанное, – достал из пакета морскую тельняшку.
Васька выхватил сверток, из которого для полного счастья выскользнул и впился в пол диковинный охотничий нож с ручкой из козлиного копытца. Анна попыталась сообразить, насколько она прогадала с гостинцами, но Егор хлопнул в ладоши:
– Ну что, гостей будем потчевать?
Анна уже выкладывала из сумок гостинцы. Фёдор лишь отметил пару диковинных бутылок с вином – такие потом в стеклопосуде точно не примут. Хотя, когда Егорка станет Героем, пусть попробуют отказать! Неужто и правда – Герой? А мать не дожила. И людям ведь надо как-то сказать, а то возятся в хлеву со скотиной и не ведают, от чего скоро ахнут…
В дверь постучали, и вместе с кошкой вошёл, зацепившись ногой за порожек, военком.
– Егор Фёдорович, Фёдор Максимович, – обратился он к хозяевам уже по значимости воинских званий и будущей награды. – Мы попрощаться. Работу вместо нас никто не сделает.
– Как отъезжать? А стол? – не понял Егор. – Нет-нет, у нас в доме так не принято.
– У нас ещё будет повод, – успокоил майор. – А пока отдыхайте с дороги. Если нужна машина – звонок лично мне, и никаких проблем.
– Всё равно не пойдёт! – запротестовал Егор, подтаскивая майора за рукав к столу.
Но тот проявил упёртость:
– Нет и нет, все уже в машинах.
– Тогда держи, – Егор вытащил из сумки ещё одну бутылку, закатал в районную газету, сунул в руки военкому. Тот запротестовал, но не настойчиво. А от порога ещё раз поклонился.
– Нехорошо получилось, – не одобрил Фёдор Максимович, когда майор исчез. После первой волны радости захотелось оправдать свою сентиментальность и волнение. – Тебя везли, а ты не посадил людей за стол.
– Но ты же сам видел, – принялся оправдываться Егор. И мимоходом подтвердил про награду: – Ничего, может, и впрямь повод найдётся ещё собраться.
– Дядя Егор, а мы завтра идём в лес с новенькими. Ну, которые у нас в доме живут. Ну, учительница…
– Не тараторь, – остановил Фёдор внучку. – Накрывай на стол, раз одна в доме в юбке.
Сам пошёл в кладовку за беленькой – проверенной, не отравишься. А заморские наливки пусть постоят. Васька мерил тельняшку, не выпуская нож из рук, и Аня вновь подлезла с новостями, которыми не терпелось поделиться:
– А у тех, у новеньких, Оксанка есть, и в неё Васька наш влюбился. И Женька ещё у них, мы подружились. Но не так, чтобы прямо завтра свадьбу справлять. А Вера Сергеевна, сестра их старшая, теперь у нас пионервожатая, перед началом учёбы в лесу проводит «Партизанские костры». И мы завтра все идём туда. Пойдёшь с нами?
– Если отосплюсь, – поставил условие Егор.
Главное, он – дома, а идти здесь можно на любые стороны, всё родное и всё хочется увидеть…
Глава 11
– Я и впрямь пройдусь, – сказал отцу вечером, когда узнал новости о соседях и одноклассниках, сплошь уехавших в города. Тем более около клуба девчата запели песни.
Песни в селе любили. Вокруг по ночам на сто вёрст всё вымирает, а в Журиничах девичьи голоса звенят, пока звёзды не начнут меркнуть. Раньше Егор даже различал голоса певуний, и жаль, что никто из девчат не пошёл в артисты.
– Аньку увидишь – гони домой, – кивнул Фёдор Максимович. – Вон, Дуся перестала стучать по корыту. Значит, вся живность на боковую. Пора и ей, – напомнил об уличной примете.
Соседка наискосок баба Дуся стучит палкой по дну пустого корыта, чтобы отпугивать от палисада козлят:
– Ну что за люди! – старается докричаться до каждого окна на улице. Принадлежность коз знакома каждому, но Дусе важно осуждение хозяев, а не скотины. – Им хоть гавкай, хоть мяукай, – лень присмотреть за живностью. Вон Лидочка – человек человеком, всю скотину на привязи держит. Пошли вон, заразы!
Подхваленной Лидочке остаётся тайно перекреститься в своём дворе. Баба Дуся ногами никакая, с крыльца не слезть, но на язык лучше не попадаться ни в плохую, ни в ясную погоду. Сама от него мается:
– Язык раньше меня рыщет, врагов себе ищет…
– Где ляжешь спать? – вернулся к делам житейским Фёдор Максимович.
– В подвале.
– Тогда одеяло принесу. Зори уже с прохладцей.
Встал, с усилием разгибая колени. Увидев эту немощность, Егор отвёл взгляд: отец, которому, казалось, сносу не будет, который по лесам, как по собственному двору, сутками ходил, ослаб на глазах. И видеть, осознавать это оказалось невыразимо больно.
– Сваха молока обещалась с вечерней дойки принести, в сенцах стоять будет.
Всё, как в детстве. Банка молока на сон после ночной гульбы – мамина традиция: чтобы ерунда не снилась.
– Кивни Степану, – попросил напоследок отец, указав глазами в сторону соседского двора. – А то дырку в заборе проглядит.
– Надо было позвать.
– Завтра. Завтра все подойдут, кому захочется, – не отдал радость первого дня чужим Фёдор Максимович. Утвердительно кивнув своему решению, пошёл на огород, где среди яблонь был поставлен подвальчик – летом для прохладного отдыха, зимой для хранения зерна.
В ту же секунду из-за тополя, росшего напротив крыльца, послышался застоявшийся, нетерпеливый шёпот-мольба:
– Егор, подойди.
Выглядывал Витька Пятак, учившийся классом выше Егора. Из села выезжал только в армию да в тюрьму, тем не менее умудрившись заиметь дочь и двух жён – законную и самогоночку. Пятак, шныряя глазами сразу во все стороны, протянул руку:
– Привет, Фёдорыч. Живой? А то батька твой ходил, как тень. У-у, качало прямо от ветра. Принеси выпить, раз уж вернулся.
Не успел Егор что-то возразить, а Пятак уже выпихивал его в сторону дома:
– Давай, быстрее, а то моя туча сейчас появится. И батька чтоб не видел. Быстрей, а то помру. Хочешь, спляшу, – отбил чечётку.
– А если бы я не приехал? – остановил уличного друга Егор, и сам не привыкший быть на пьяных побегушках, и не признающий тех, кто готов плясать за стакан водки.
– Помёр бы. Истинный крест – трясучка убила б. Сижу полчаса уже. Горю. Ну, быстрее. Давай, давай.
Егор вздохнул. Выпивки не жалко, но как же надо себя опустить, чтобы трястись от одного её желания? Отрезал кусок колбасы, достал из-за занавески бутылку с остатками водки. Огляделся не хуже Витьки – не вошёл бы отец, налил рюмку. Торопливо вышел к мятущемуся за стволом однокашнику.
– Я тебе что, синичка? – обомлел тот, увидев рюмку. – Я от этого не напьюсь. Стакан есть?
– Водки нет, – соврал Егор.
– Брешешь, – не поверил Пятак. Но едва Егор потянулся отобрать рюмку, отстранился, дунул на левое плечо и, будь свободной рука, перекрестился бы:
– Господи, прими за лекарство.
Хлобыстнул содержимое одним махом. Довольно улыбнулся, пережидая огонь в груди. Колбасой лишь занюхал:
– Доче отнесу, она любит колбасу. А батька твой и вправду ходил по селу – у-у-у, ничего не видел. Но больше точно нет?
– Нет, – отрезал Егор.
– Тогда давай десятку. Алалылиха самогонку гонит, стакан за десяточку…
– Деньги дома.
– Сбегай. А то помру.
– Не помрёшь, – на этот раз отвёл трясущиеся руки Егор. Однако понял, что надо не оправдываться, а припугнуть: – Отец уже в хате, и так рюмку еле вынес.
– Батя у тебя строгий. У-у, погонит и тебя, если увидит. Но ты у Алалылихи не бери самогон, она туда какие-то таблетки бросает – дуреешь от стакана. Это чтоб опять к ней шли. А ты не ходи.
– Уговорил – не пойду.
– А я людям сено кошу, так что не пьянствую, некогда. Но завтра зайду, батя твой говорил – завтра, кто хочет, можно подойти. Мы тут все за тебя переживали. У-у, наделал ты шуму. А выпить всё равно надо. Сам знаешь, что у нас в Журиничах даже в самой плохой избе два раза наливают.
– Нету.
– Да я не за себя. Надо помянуть Раису Ивановну, твою первую учительницу. Я копал ей могилку. У-у, будь у меня такой классный руководитель, я б, может, тоже Героем стал. А с Пономарём дорога прямая была в тюрьму. Вот. Давай за Раису Ивановну. Беги.
Пошёл, принёс и себе рюмку. Молча помянули, и Пятак без прощаний засеменил через дорогу боком, словно плохо видел на один глаз. Егор грустно усмехнулся: повидались – словно вчера расстались. И это таким стало его село? Впрочем, а каким ему быть, если все, кто мог хоть что-то изменить к лучшему, разъехались? А он сам раньше всех – с пятнадцати в суворовское.
– Вы у меня все останетесь здесь быкам хвосты крутить, гы, – стращал в школе преподававший математику Пономарь.
Был он для села пришлым – получил в Журиничи распределение сразу после войны, но, похоже, так и не стали ему ни земля, ни люди близкими и родными. Едва Егор заикнулся в восьмом классе, что хочет стать суворовцем, Пономарёв недобро гыгыкнул:
– Гы, получишь у меня на экзаменах тройку, будешь свои суворовские лампасы коровам приделывать.
Была какая-то тяга у него к крупному рогатому скоту…
Скорее всего, он просто злобно пошутил, но отец дрогнул. Никогда не выпячивавший знакомства с первым секретарём, он после рассказа Егора пошёл к первой учительнице Егора. Маленькая, всю жизнь из-за работы и любви к другим детям одинокая, Раиса Ивановна засуетилась, застучала кулачком по столу – чего никогда в жизни не делала. И приказала ехать в Суземку к начальнику районо или сразу к секретарю райкома партии.
После этой встречи Фёдор Максимович засобирался в Суземку. Брился, примерял бесконечно обе новые рубашки, остановившись на тёмной – не на свадьбу! Перед райкомом партии разворачивался, вспоминая неотложные дела – купить дроби, потом упаковку спичек, потом проверить расписание электричек на Брянск – вдруг изменилось, а он и не ведает. Дождался, когда возвращавшийся с обеда Евсей Кузьмич сам не увидел его на крыльце, затянул в кабинет. Там и решили: от греха подальше Егору сдавать экзамены по математике в соседней школе. А заруби из вредности Пономарь аттестат, неизвестно, как жизнь бы повернулась. Может, даже выглядывал бы сейчас на пару с Пятаком ради рюмки водки городских гостей…
Пока общался с Витькой, стемнело. Чай, не макушка лета, аисты со дня на день на юг полетят. Если уже не улетели. Сто лет не видел их трогательного полёта клином, с самого детства. Крокодилов видел, а родных птиц – забыл. Неправильно как-то это…
Около клуба вновь завели песню:
Таня!
Почему связалась песня с ней, Егор не мог объяснить. Была она на три класса моложе, и на такую малявку он никакого внимания не обращал. Но лишь до той поры, пока однажды она с подругой не накатала снежных комков и не уложила их к двери его дома. Потом объяснялась: чтобы не открыл дверь и не смог пойти в клуб, куда пришли появившиеся на зимних каникулах москвички.