Вавилонская башня
(рассказ-эпопея)
Предисловие издателя
Этот текст я обнаружил, разбирая архив одной весьма крупной общественной организации. Пожелтевшие листы затерялись в папке дела о финансовых связях моих работодателей с одним крупным бизнесменом советского происхождения, изучавшим в молодости Древний Восток. И лишь убивающая дух сухая каталогизация спасла, пробудила забытые письмена от состояния долгого забвения. Характер повествования резко отличал текст от соседствующей с ним деловой переписки. Лично мне было интересно читать этот короткий рассказ. Я нашел его занимательным для широкого круга читателей. Отсюда и мое желание что-нибудь разузнать об этом сочинении. Оказалось, оно было когда-то получено вместе с одним из чисто деловых писем. Я полагаю, автор просто хотел произвести впечатление на общественную организацию для извлечения из этого какой-то финансовой выгоды. Но точных ответов у меня нет.
Преамбула
Начну с банальностей. Наше восприятие истории зависит от точки наблюдения. И точка эта может быть различной не только в пространстве, но и во времени. Одно событие не воспринимается неизменно, аналогично в разные эпохи. Из многих пунктов наблюдения, с высоты (ой, ли?) многочисленных исторических периодов одно и то же происшествие может выглядеть абсолютно различно. Мы, то есть люди, человечество, как бы ассимилируем искаженную, переосмысленную память о былом в настоящее, создаем сами себе миф, обманчивое представление о своем прошлом. И о своей сути. Если и есть у обществ, у народов какой-то культурный багаж, то он проявляется, консервируется в поведении, а не в сознании. Рацио хранит легенду, но не факты. В действительности, любой, но, в особенности, ненаучный подход к минувшему отражает наше настоящее, наше мироощущение, основание для которого мы ложно ищем в иллюзии преемственности, традиционности.
Какое отношение это имеет к методологии истории? На первый взгляд, самое непосредственное. Об относительности выводов науки всегда было модно рассуждать во введениях к книгам и в философских очерках. Но если говорить об исследовании как практике, то никакого. В СССР под методологией подразумевалась идеология. То было обусловлено необходимостью заменять исторические факты абстрактными, лишенными реального содержания звонкими формулами, которые облeченным властью людям казались удобными по тем или иным очень субъективным причинам. В этом заключен некий парадокс, некая насмешка над идеей философской преемственности. Казалось, спор идеалистов и позитивистов остался в 19 веке. Дискуссия Огюста Конта и Генри Томаса Букле с Иоганном Густавом Дройзеном и Генрихом Риккертом - достояние букинистов. Суть разницы подходов в акцентах. Позитивисты считали, что главное - факты. Идеалисты подыскивали словесные формулы, которые они путали с пониманием, осмыслением. Тогда позитивисты победили. Подход Маркса и Энгельса к историческим исследованиям вырос, главным образом, хотя и не исключительно, из позитивизма. Но советский марксизм не стал продолжением их подхода, но произошел непосредственно от идеализма 19 века.
В большинстве же стран под методологией исторической науки понимаются две вещи. Первое - это непосредственно способ проведения исследования. Например, он может быть таким. Я берусь исследовать такую-то проблему. Для этого я прочитаю все книги с зелеными корешками и сосчитаю в них количество букв "Ё". Это позволит понять некоторые тенденции тенденций понимания проблемы.
Второе - это принадлежность к школе. Здесь можно выделить тенденцию подходов. Но это не учения, а именно некоторые весьма аморфные особенности угла зрения. Ведь каждый историк сам решает, как и каким образом он изучает проблему. По настоящему значительные ученые сверх всякой меры самодостаточны, зациклены на себе, чтобы слишком явно повторять одни и те же наработки своих учителей.
В любом случае, методология сводится к способу сбора и порядку изложения фактов. Такой можно подвести итог нашим самым общим соображениям по данному вопросу.
Здесь же, в нашем тексте, речь идет не о способе оформления фактажа и не об идеологической фальсификации, но именно о фокусе, об особом философском отношении к былому. Можно сказать, что это возврат к идеализму в подходе к истории. Такой взгляд остался в 19 веке, что отнюдь не дискредитирует его.
Изменения отношения к истории очевидны в процессе становления и развития науки о прошлом. Но этапы подобных тенденций никоим образом невозможно отождествить со школами, методами или идеологиями.
Итак, в мировой историографии отчетливо видна простая формула: эпоха богов, эпоха царей, эпоха простых людей. "Нет, нет, а как же Аристотель или пророк Даниил?"- поправит меня, идиота-писателя, эрудит-читатель. Но прав он будет лишь отчасти. Я ведь вычленяю не единственно обнаруживаемую тенденцию. Моя схема - одна из многих существующих лишь потенциально. При этом ни одно словесное описание не может включать в себя все многообразие действительности. Но какая-нибудь схема лишь может быть актуализирована в тот момент, когда она приобретает значение в настоящем, когда возникает очевидная корреляция между вымышленной формулой прошлого и текущими событиями, настоящим (такой ли уж он и настоящий?) моментом.
Однако же, предложенная мной цепочка самоочевидна и не может не быть отмечена. Если мы обратимся к древним историческим или протоисторическим сочинениям, то неизбежно столкнемся с ней. Историческое сочинение Бероса начинает изложение истории Месопотамии с истории богов. Потом же он переходит к царям, которые обретают совершенно самодостаточное значения. Иногда автор выдает скучные списки правлений, которые мало что дают для понимания нашей жизни. Имена царей являются абсолютно самоценными, самодостаточными. Они - главный предмет повествователя.
Похожую тенденцию эволюции государственного устройства мы наблюдаем и у египетского жреца-историка Манефона. Вначале была эпоха богов, правивших на земле. Потом наступила эпоха царей. Все это имеет, разумеется, под собой основу, так сказать, "доисторическую", в смысле до написания исторических сочинений. Эпохи богов и описания их славных деяний до правления земных царей хорошо известны и из многочисленных древнеегипетских надписей, и по месопотамским глиняным табличкам. И не следует искать корни подобного подхода в особенностях "восточного" мировосприятия. Часто ошибочно утверждается, что подчеркнутая религиозность является особенностью Азии. В действительности же религиозный экстаз - во многом достояние белого человека. Никакого шаманизма не было ни в Египте, ни в Месопотамии.
Как уже было сказано, рассказы о правлении богов продолжаются повествованиями о деяниях или "бездеяниях" царей. Боги как бы благоразумно или благоразумно как бы самоустранились от всякой политической деятельности. Поэтому они и оставили о себе, главным образом, хорошую память. Со временем все плохое забывается. Таково свойство человеческого сознания.
В средневековых хрониках мы наблюдаем уже другую картину. Место богов как бы занимают правители. Есть и некоторый возврат назад. Но это лишь маскировка. Ранее годы считались от каких-то важных государственных событий. По правлениям властителей, консулов, по устроению важных торжеств, от основания города и т.п. Теперь же короли, графы и герцоги, выйдя на первый план, стали оправдывать свою наглость словами: "Все от Христа". Иисус, как представитель вечности, выступил основой, псевдо-мерилом хронологии, оправдывающей узурпацию божественной власти человеком.
Итак. Всегда все категории существ, ступени общественной иерархии существовали одновременно. Есть боги. Есть правители. Есть подлые людишки, смерды, вилланы, которые в результате так называемого прогресса, постепенного развития общества начинают именоваться простыми людьми, народом. Изменения риторики фиксируют подвижки организации, структуры. Слои меняются местами, двигаясь как квадратики "кубика Рубика". Одни выходят на первый план, другие отступают за кулисы. Так вначале существовало прямое управление Богов. После Боги, эти чистые создания, убрались на небо, от греха подальше. На их место заступили правители. Но и их потом потеснил народ.
К чему все это? Я лишь хотел сказать, что наш взгляд на многие вещи архаичен. Как "История русского народа" Н.А. Полевого и, в еще большей степени, "Крестьяне на Руси" И.Д. Беляева явилась в какой-то степени достойной заменой, альтернативой "Истории государства Российского" Карамзина, так и нам следует, взяв месопотамские таблички в руки, понять реальную для нас подоплеку библейских событий. В данной работе я попытался сопоставить разные свидетельства, доставшиеся от не такого уж и "безмолвного большинства" (А.Я. Гуревич), чтобы понять историю, так называемой Вавилонской башни, в современном ракурсе, задвигая выпяченную в древности религиозную составляющую и ставя на первый план народное самосознание.
Отрывок из частных мемуаров, обнаруженных в библиотеке Ашурбанапала
В тот день я был просто счастлив. Трудно выразить, передать словами ту безумную, безмерную, ничем неограниченную, бурную радость, которая овладела мною. Необъяснимый внутренний подъем и легкая дрожь - вот мое состояние. Я метался по улицам, я не мог заниматься ничем серьезным, хотя любое дело мне было по плечу. Я был полон энтузиазма и вдохновения, но не мог ни на чем сосредоточиться. Все внутри бурлило. Мне хотелось обнять и расцеловать весь мир. По улицам носились такие же счастливые люди. Мы не улыбались друг другу милыми приятными улыбками, но смотрели друг на друга как заговорщики как соучастники. При встрече люди обменивались поцелуями, объятьями или рукопожатьями. Потом я выяснил, что в тот день и еще какое-то время после него, вовсе не было краж, убийств, грабежей. Люди ощущали единство, все были друг другу братьями. Это не могло продолжаться вечно. Ведь нужно же подонкам общества хорошо питаться, не работая. Но тогда казалось, что единение и братство - это навсегда, навечно. Народ ликовал.
Что я тогда думал? Думал ли я тогда? Нет. Радость была простой и светлой. Вот Вавилон повытаскивал из спины кинжалы и поднимается с колен. Мы построим башню до небес. Это будет неслыханное, невиданное в истории строение, которое поразит богов, достигнув самой их обители. Тогда можно будет смело смотреть вперед и справедливо утверждать, что человек - это звучит гордо. Наше великое героическое деяние прославят потомки. Они будут, несомненно, помнить башню, даже если она рухнет. Они будут гордиться ею, прославлять ее. Ведь героизм и представляет собой дерзновенность помыслов и действий. Ради этого стоит жить. Даже если строительство принесет горе и разорение, оно меня не разочарует. Так как в самом невероятном дерзновении возвести столь удивительную башню и проявляется небывалое прежде величие человека, торжество его силы и разума, триумф воли.
Из документации храма Мардука
Сегодня на собрании обсуждался правительственный запрос относительно верхушки башни. Следует подобрать богоугодного идола или истинное изображение некоего благостного Бога, подходящего к случаю. Истукан призван одновременно восславить и прославить божественное происхождение, суть и назначение царской власти. Ведь не секрет, что, несмотря на глубинное, сущностное единство правительства и божественного мира, их прославления различны и могут вступать в некоторое, пусть и не существенное, не сущностное, чисто внешнее противоречие. Это, конечно, указывает на несовершенство и греховность человеческой природы, которая мешает постигнуть истину в ее целостности, непротиворечивости, безотносительности и величавой глубине или, точнее, вышине. Хотя то, что наверху подобно тому, что внизу. И Великая Мать носила их во чреве. Поразмысли и восхитись чудесам единства.
Наш великий и глубокоуважаемый царь Нимрод, представитель небесного волеизлияния на земле, милостиво предложил разместить свою божественную, сияющую красотой и величием статую на вершине башни. Это мудрое решение, природа которого выше человеческого разумения. Здесь же сокрыта одновременно и чрезвычайно справедливая идея. Наш царь, наш отец, податель всяких благ, будет, как и положено ему, возвышен над простыми несознательными людишками, не разумеющими высших политических устремлений и соображений. А статуя возблистает свидетельством и напоминанием зарвавшимся в гордыне человекам об истинном положении вещей. Все будут видеть облик царя и восторгаться его возвышенностью над обыденностью, его выдающимися красотой, высотой, шириной и достоинством.
Однако же техническое руководство восстало против богоугодных, поистине божественных, устремлений Нимрода. Инженеры, занятые на строительстве, все как один настаивали на приоритете практических, чисто утилитарных соображений над политической конъюнктурой. Специалисты утверждали, что государственная пропагандистская машина не должна совать свой нос в сугубо прикладные, строительные вопросы. Так инженеры требовали установки идола какого-нибудь бога, отвечающего непосредственно за вопросы созидания, либо же следящего за прочностью зданий. Они также настаивали на том, чтобы подобного Бога отобрали бы профессиональные честные и неподкупные жрецы, без оглядки на окрики политических функционеров.
Вся эта не богоугодная дискуссия о божественном является абсурдом. Ведь истина одна, и она давно установлена богами. Дело человека - распознать ее, а не высказывать противоречивые мнения о непротиворечивом. Однако же среди жрецов развернулась борьба противоречий, единая, однако, в своем приложении к истине. Всем хотелось угодить царю, но так, чтобы и строителей не огорчать. В конце концов, оракул открыл божественную волю. И все возликовали его решению, превосходящему разумение человеков. Было изречено, что необходимо установить статую Нимрода, переименовав ее, после в статую какого-нибудь бога-строителя или же просто назвав ее "статуей некоему неизвестному благому Богу-Строителю".