Ник Шумрок
Зинка vs Covid-19
Предисловие
Итак, уважаемый читатель, перед тобою роман. Правда, он еще не закончен, но в этом нет ничего удивительного. Классики русской литературы, такие, например, как Достоевский или Тургенев, размещали отдельные главы своих романов в "толстых" журналах, и сами, порой, не знали, куда повернется сюжет и что в итоге выйдет. Бедняга Достоевский не раз в своих письмах сетовал на то, что ему приходится писать "к сроку", а деньги, за еще ненаписанные главы, уже "прожиты".
А, поскольку это – роман, то он, естественно, о любви. О любви обычной и не совсем.
И манеру изложения автор выбрал необычную, не традиционную. Он специально разбил текст на мелкие части, чтобы читатель не уставал, а, кроме того, он перемешал их так, чтобы ты не сразу догадался, что к чему. У кого хватит терпения дочитать его до конца, у того из этих текстовых «пазлов», в итоге, составится общая картина любви двух людей. Один из влюбленных не обязательно автор, другой – может и вовсе несуществующий человек.
1.
Зинка убежала в ближайшую парикмахерскую делать маникюр и должна была вот-вот вернуться. Её желание хорошо выглядеть в филармонии, куда мы собирались вечером, было вполне объяснимо.
Услышав поворот ключа в замочной скважине, я машинально спросил:
– Зина, это ты?
Но, подняв голову, опешил. В дверях стояла почти Зина, но слишком уж помолодевшая. Одним маникюром это превращение объяснить было трудно.
О существовании Тамарки я знал, но ни разу вживую её не видел.
– Ты кто такой и что делаешь в чужой квартире? – слегка испуганным голосом спросила она.
– Начну отвечать с конца, – попытался отшутиться я, – как вы могли заметить, лежу на диване в квартире моей матери.
– Хватит дурака валять, – слегка успокоившись, перешла в атаку Тамарка, – это квартира мое́й матери. Последний раз спрашиваю, что ты здесь делаешь? Или, – она ловко извлекла из кармана телефон, я звоню в полицию.
– Не спешите, Тамара! Не лучше ли, сначала позвонить Зине? Она ушла делать маникюр и должна вот-вот вернуться.
Услышав мой спокойный ответ, и поняв, что я не вор и не грабитель, она немного успокоилась и стала звонить.
– Какая она тебе Зина? – пробурчала она, – Ты ей в сыновья годишься.
– Так я и есть её сын. Приемный, правда, и юридически, пока, не признанный! А вы, стало быть – моя потенциальная сестра.
– Ну, хватит болтать чушь! – она наконец отыскала номер матери в телефоне и включила громкую связь.
– Мама, что это за тип лежит на твоем диване?
– А, Тамарочка, – послышался голос Зинки, – здравствуй, дорогая. В кои годы ты заглянула ко мне? Последний раз была, кажется, год назад? Или полтора?
– В том же самом я бы могла упрекнуть и тебя.
– Ну, ты же знаешь, какие у меня отношения с твоим Витей.
– Вити давно уже нет. Я его прогнала. Так ты не ответила, что за кота ты у себя приютила?
– Ну, это совсем не кот, а Шурик, мой хороший друг.
– Мама, какой друг, он тебя вдвое младше.
– Тамара, я сейчас приду, и мы продолжим этот разговор втроем, я уже поднимаюсь по лестнице.
И, действительно, снова в замочной скважине провернулись ключи, и на пороге появилась Зина.
– Ну, привет дорогая! – она слегка приобняла дочь и поцеловала в щёчку.
– Мама, ты, правда, собираешься его усыновить?
– Да нет, это он так шутит. Мы просто друзья. Бегаем вместе по утрам, ходим в кино, по музеям. Сегодня вечером, кстати, идем в филармонию.
– Мама, а ты давно его знаешь? Может он брачный аферист, черный риэлтор. Отнимет у тебя квартиру, и ты останешься без жилья на улице. Предупреждаю, я тебя к себе не пущу, будешь жить на улице. Почему я должна расплачиваться за твою дурь.
Мне надоело слушать её стенания, я вышел в прихожую:
– Уважаемая Тамара! Я не брачный аферист и не, как вы выразились, черный риэлтор. У меня, в доме напротив, собственная квартира, а с вашей мамой мы, действительно, хорошие друзья. Она нравится мне и как женщина и как человек.
– Да, Шурик живет в соседнем доме.
– Мама, не будь такой дурой. Ты точно уверена, что это его квартира? Может он давно вычислил тебя, снял квартиру рядом, и решил тебя облапошить. Ты документы на квартиру видела?
– Не видела, и они меня даже не интересуют.
– Мама, ты совсем спятила? Ну, не верю я в дружбу людей с такой разницей в возрасте. Я понимаю, седина в, – тут она запнулась, придумывая какое слово употребить вместо «бороду», – голову, бес в ребро. Хочется на старости лет снова испытать романтические чувства?
– Зачем вы обижаете свою маму, Тамара, – вступился я за Зинку, – во-первых, она совсем не старая, во-вторых, она красивая женщина, и, в-третьих, она прекрасный душевный человек, и имеет право на личное счастье в любом возрасте.
– Это ты, что ли, собираешься её осчастливить? – презрительно посмотрела на меня Тамаркаа, – кстати, квартира наша общая и без моего согласия у тебя не получится её умыкнуть.
– Конечно, мне вовсе не хочется доказывать вам, что я не «верблюд», но, я сейчас же схожу к себе и принесу документы на квартиру и свой паспорт. Можете даже все документы скопировать и пробить по всем базам. А делаю я это только для того, чтобы у Зины не проросли «семена» сомнений, которые вы хотели бы посеять в её душе.
– Давай, давай, всё неси. Кстати, у меня хороший знакомый в городской прокуратуре работает, сразу предупреждаю.
– У меня нет никаких дурных намерений в отношении вашей мамы, и вашей квартиры.
– Ну, хватит уже, Тамара. Заладила одно и то же. Неужели я совсем уже выжила из ума и не могу отличить хорошего человека от актера, желающего обдурить женщину. У нас с Шуриком столько общих интересов. Книги, поэзия. Кстати – он альпинист. Мы, на прошлой неделе ездили вместе на скалы.
– На Ястребиное? И спали в одной палатке?
– Мало того, даже в одном спальном мешке.
– Ну, ты, мать, точно, на старости лет «с дуба рухнула!»
2.
Собирались выехать пораньше, но Зинка оказалась такой копушей, долго искала на забитой всякой всячиной антресоли свой рюкзак, потом долго не могла вспомнить, где у неё хранятся скальники. Мешочек с магнезией отыскался в куче клубков шерсти, а обвязка затерялась в ящике тахты. Но, дольше всего она искала спальник.
– Зина, зачем он тебе, – подшучивал над ней я, – у меня же двуспальный, хватит места для двоих.
– Раскатал губу! Прямо я лягу спать с мужчиной через месяц после знакомства.
– Месяц? А у меня такое чувство, что мы знакомы с тобой тысячу лет.
– Смотри, как ты меня ловко состарил на тыШу лет.
– Когда мы доживем до этого возраста, то разница в каких-нибудь тридцать пять уже будет не важна.
– Нет, нужно найти спальник. Ты тоже стал для меня за неделю близким и родным, но спать с тобой в одном спальном мешке я пока не готова. Тем более, что сплю всегда совершенно голой, без всяких тряпочек и резиночек. Занималась, когда-то в юности йогой, а они советуют лучше накинуть на себя лишнее одеяло, но спать без одежды. Ну, вот он и отыскался, и, кажется, даже моль его не поточила.
– Лучше бы поточила, – взяв шутливый тон, как бы разочарованно прошептал я на ушко и поцеловал её в щёчку.
– Ну, всё, можно ехать?
– Куда ехать, а продукты, жорнабор?
– Что-что?
– Ну, разные кружки, ложки. Они у меня где-то в отдельном мешочке хранятся.
– Зина, всё купим в «Ленте», перед выездом на КАД. И продукты и одноразовую посуду.
– Вам, молодым легко, вы не помните времена, когда в магазинах полки были заставлены трехлитровыми банками с березовым соком и маринованными зелеными помидорами. «Страна вечнозеленых помидоров», горько шутил народ. Наше поколение уже не переделать, мы привыкли всем запасаться впрок, все носить с собой. Набьешь, бывало, рюкзак, обвешаешься веревками, котелками и по тропе Хо-Ши Мина. У нас в секции был инструктор, Исаков, так он пер вперед как лось, да еще и подгонял группу, чтобы не отставали. Из Кузнечного до Шторма за полтора часа по пересеченной местности добирались.
– Мы тоже с отцом ходили несколько раз из Кузнечного. Однажды попали под взрывные работы на карьере. Успели в железной будке укрыться. Правда, камнями нас не засыпало, но перепугались здорово.
– А я в первый раз вообще через Севастьяново добиралась.
– Извини, Зиночка, давай ты расскажешь об этом по дороге. Не обижайся, я сам тебе напомню об этом. Не обижаешься?
– Нет, конечно. Давай, тащи рюкзак в машину, а я быстренько приму душ и переоденусь. Через пять минут спущусь.
– Ага, а через каждые пятнадцать минут я должен буду помешивать варенье, чтобы не пригорело.
– Иди уже, остряк, не то я, действительно, обижусь и никуда не поеду.
– Прости, Зиночка, вырви мой поганый язык с корнем.
– Ещё чего! Забрызгаешь мне всю квартиру кровью. Так и быть, прощаю, я сегодня добрая.
– Ты всегда у меня добрая.
– Больно много ты обо мне знаешь? Недели еще нет, как мы с тобою познакомились.
– И на круги свои возвращается ветер. Я тебе только что сказал, что знаю тебя тысячу лет.
Спустившись вниз, я засек время и стал ждать Зину. Чтобы не тратить время выслал ей файл с началом своей повести. Она, конечно, вышла не через пять минут, как обещала, а через двенадцать с половиной, но я простил ей эту непунктуальность, как только увидел эту её мило улыбающуюся рожицу.
– Загляни в свой гаджет, когда выедем за город.
– А что там такое, – она быстренько достала планшет.
– Да я тебе один файл прислал. У тебя есть программа для чтения вордовских файлов?
– Не знаю, я с современной техникой не шибко дружу. Помню у нас в институте ЭВМ стояла. Целых пол-этажа занимала, – ты про этот файл, «Первая любовь Иудифь?»
– Да, про неё, только не спеши сейчас. Вот выедем хотя бы на КАД, чтобы ничего не отвлекало.
– Хорошо, Шурка, я только открою и самую малость прочту, сильно я любопытная, однако. Ой, про какую-то старуху, наверное, прототип – это я?
– Ну что ты, во-первых я написал это еще до того, как встретил тебя, а, во-вторых, там не о старухе речь идет, а о любви. Всё, закрывай планшет, идем затавариваться в «Ленту».
Уже выехав на хайвей, Зина оживила свой планшет, и увлеклась чтением.
– Ой, Шурка, а давай я буду вслух читать, я хочу смотреть на твою реакцию
– Давай, только, если тебе начало не понравится, то ты не читай дальше.
Первая любовь Иудифь
«В окрестностях горы Кармель умирала старая Иудифь. Всю жизнь она прожила одна на берегу моря, ходила босиком по прибрежному песку и все время разговаривала сама с собой. Детей у нее не было, мужа тоже, ибо, кто же возьмет себе в жены сумасшедшую. Никто не знал, сколько ей было лет отроду, но самый старый житель этих мест помнил её с детства. А ему самому стукнуло в этом году восемьдесят пять.
Уже отходя в иной мир, Иудифь призвала к себе местного раввина и, с трудом шевеля губами, начала свою тихую исповедальную речь.
«Рабе! Вы знаете меня давно. Я прожила всю жизнь здесь на берегу. Но были в моей жизни три года, когда я покидала Иудею и бродила по всей Палестине, в те времена, когда еще стоял в божественном Ерушалайме второй Храм. Его еще не разрушил римский император Тит».
– Ой, Шурка, откуда ты всё это знаешь, Тит, Ерушалайм. Что-то на Булгакова смахивает.
– Ну вот, и ты туда-же. Как будто один Булгаков был специалистом по истории христианства. А, почему ты не вспомнила ещё Дэна Брауна или Юлию Латынину. Там будет и про девочку-изгойку, и про любовь. Читай дальше.
«Родилась я в бедной семье и с детства видела неравенство и нищету. Отец мой, горбун от рождения, не мог заработать и динария, мать – плебейка, без рода и племени. Семья жила в жалкой лачуге на берегу моря. Голод! Я всегда была голодна и плохо одета. Нет, то, что я носила, нельзя было назвать одеждой – это были лохмотья, едва прикрывавшие тело. Мои сверстники по наущению родителей со мною не водились. Они тотчас разбегались, как только я подходила к ним, – никто не хотел играть с голодной и плохо одетой девочкой. Уже издали они показывали на меня пальцами и кричали вслед: «Оборвашка, оборвашка»! Почему все дети так жестоки? Хотя и взрослые им подстать. Мне так хотелось быть с ними рядом, играть в их игры. Я тайно наблюдала, как они играют в догонялки, бегают наперегонки, прыгают, бросают друг другу и ловят мяч. О, как я хотела быть как все они!
Но они не принимали меня, и я привыкла одна скитаться по морскому побережью, собирать раковины и отполированные прибоем разноцветные камешки, карабкаться по отвесным скалам, валяться в траве и наблюдать за деловитой возней муравьев, за полетами шмелей, пятнокрылых бабочек и блескокрылых стрекоз, за греющимися на солнце ящерками. Словно сделанная из камня замрет она и смотрит на тебя, не мигая, но стоит только пошевелить рукой, как она, ловко извернувшись, исчезает в траве, будто ее и не было. Глаза стрекоз, садящихся на качающуюся от ветра травинку, похожи на две капли утренней росы. Заметив выброшенную на берег медузу, я относила ее в море, на глубину, и ни одна из них не обжигала меня своей бахромой.
Природа не смотрела на то, как я одета, а принимала меня в свои объятия, оберегала и заботилась. Я понимала, что это меня защищает тот грозный Бог, про которого все время поминает раввин в синагоге.
Когда я заходила туда, уже на входе за мной следило «око» того, которого имя нельзя произносить, и я не могла понять, как такой суровый Бог мог сотворить всю красоту такого прекрасного, совершенного мира.
Только в жесточайший шторм, забравшись на вершину скалы, я видела и понимала силу этого грозного Бога. Стоя на самом краю обрыва я любовалась бушующим морем, разбивающим о скалы громадные волны, обдающие меня с ног до головы брызгами и пеной, я понимала, что Он давно бы убрал и меня и избранный им народ, если бы захотел, Но еще я понимала, что Он этого делать не желает, а хочет только лишь научить его. Здесь, на берегу моря, я поняла свою избранность, поняла то, что это я защищаю свой народ. Я видела силу творца и только я одна, а не все эти раввины, понимала его.
Летом мои каштановые волосы выгорали на солнце и становились огненно-рыжими, а в зимнюю стужу снова становились почти черными, как смоль. Зиму я тоже проводила на побережье, но больше для того, чтобы собрать все то, что вынесло на берег море, все, что горело, и чем можно было обогреть наше ветхое и продуваемое ветром жилище. Но ведь холода длятся у нас недолго. Весной, в марте, уже тепло, и можно греться на солнце среди скал. У меня было свое укромное местечко в камнях, куда никто не мог добраться. Как по лестнице я забиралась по раскидистой сосне на самую вершину скалы, где была закрытая от посторонних глаз площадка, и, раздевшись, загорала на щедром весеннем солнце».
– Слушай, Шурка, ты меня извини, но я, почему-то, сразу вспомнила своё детство. Нет, я не была изгоем, меня не травили сверстники, но я тоже любила быть одна. Я же родилась и жила до окончания школы в 1970 году в степи, на целине. Голодной я не была, а вот с одеждой тогда было туго. Мама перелицовывала свои платья и шила из них одежду мне.
Ничего, что я утянула одеяло на себя?
– Конечно, Зиночка, ничего, я же ничего о тебе пока не знаю. Рассказывай, милая.
– Ну, так вот, как и твоя Иудифь, я проводила лето в степи.
«Представляешь, жара под сорок градусов, прямо как в твоей Палестине, я бреду по степи, а идти еще долго! Воду, что с собой берешь, выпиваешь сразу, съедаешь бабушкин пирожок, а возвращаться далеко.
Устанешь, ляжешь на спину и смотришь в синеву неба. Облака, как неведомые чудища. Вот огромный кит в окружении дельфинов, и тут же кит превратился в бегемота, а потом бегемот – в стаю сельдей. А там, в сторонке, глядишь – черепаха, панцирь просвечивает перламутром. И у тебя на глазах «чурупаха» превращается в бизона, а потом в огромную свинью.