Неизвестно сколько времени могло продолжаться его шествие, не прегради ему путь река. Дамбу, как и предполагали, снесло, и теперь посреди бушующего потока одиноко торчала кабина затопленного бульдозера.
Петя огляделся. «А бульдозерист где?» И тут же увидел у подножия сопки дымок. «Подойти?» От долгой ходьбы Петя немного пришёл в себя. «Ну, сказал и сказал, мало ли кто и чего скажет, не всему же верить?» Холодный ветер в одно мгновение выдул из-под лёгкой кофтёнки остатки тепла. «Хоть обсушусь малость!» И повернул на огонёк.
У костра в одних трусах и майке сидел мосластый мужичок лет пятидесяти. На кустах сушилась его одежда, портянки, рядом с костром лежали сапоги.
Услышав шаги, мужичок обернулся и обрадовано выдал:
– А-а, зё-ема!
– Какой я тебе зёма? – невесело усмехнулся Петя. – Откуда будешь?
– Отсюда, с Земли-и, – увесисто заявил тот. – А ты с Луны, что ли?
Вспомнив, как утром напарник назвал мужичка Зёмой, Петя опять невесело усмехнулся:
– Почти что. Зёма удивлённо тряхнул головой, пошурудил палкой в костре, щурясь от едкого дыма, предложил:
– Тушенку будешь, лунатик? И хлеб подсох… А ты что какой смурной?
– А! – махнул рукой Петя.
– Не хочешь, не говори – дело хозяйское. Присаживайсь, угощайсь.
Зёма склонился над костром, чтобы снять насаженный на прут хлеб, и в ту же минуту из его майки вывалился нательный крестик на чёрном шнурке. На шнурок Петя обратил внимание сразу, но никак не ожидал, что на нём окажется крестик. Спросил:
– Это чего у тебя?
– А-а, это? – Зёма возвратил крестик на место. – Так это. Для спокойствия души. Тайга, знаешь ли, это тебе не хухры-мухры.
– А причём тут тайга?
Зёма быстро на Петю глянул, уходя от вопроса, обронил опять:
– Ладно, ешь давай.
– Не скажешь, стало быть?
– А тебе это зачем?
– Сравнить, может, хочу.
– Чего, интересно, с чем?
– Коммунизм с раем.
– Ого!
– Я серьёзно, – не отступался Петя. – Вот скажи, только честно, ты веришь в рай?
– Допустим.
– А во что конкретно веришь, можешь сказать?
Зёма в раздумье покачал головой.
– Тебе? Вряд ли.
– То есть как это – вряд ли? При коммунизме что будет – известно конкретно. От каждого по способностям, каждому по потребностям. Дадут, например, квартиру, так каждому члену семьи отдельную комнату! Представляешь? Отде-эльную!
– И кому дали – тебе?
– Я для примера сказал! – сразу же завёлся Петя. – Мне не дали. И никогда, может, не дадут. Я для примера сказал.
– Ну, хорошо – дали, – согласился Зёма. – Дальше что?
– Как это что?
– Ну получил ты квартиру, а дальше что?
Петя мечтательно прищурил глаза.
– А захочу, на Луну полечу.
– Это ещё зачем?
– Так, – продолжал глупо улыбаться Петя, – прокатиться. Тогда – катайся, где хочешь! Хоть на Марс!
– А-а… – сообразил Зёма и, тряхнув головой на такое младенчество, почесал под мышкой. – Ну, хорошо, слетал ты на Луну, на Марс, на все остальные звёзды, а дальше что?
Петя насторожился.
– Ты это к чему клонишь?
– А к тому, парень, что рано или поздно всему придёт конец. Правильно я говорю?
С этим нельзя было не согласиться.
– Ну хорошо. А у тебя что за счастье?
– У меня? У меня, парень, бессмертьё! – внушительно заявил он, на что Петя, в свою очередь, презрительно усмехнулся:
– Это что-то вроде – и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра?..
– И что?
– Х-х! Скукота, вот что! Тысячу тысяч лет одно и то же!
Но Зёму, видимо, не так-то просто было переубедить. Неторопливо выкатив из костра банку с тушёнкой, он разломил на две части хлеб и, протянув большую половину «лунатику», как бы между прочим поинтересовался:
– Тебе сколько лет будет?
– Ну, двадцать, а что?
– Два-адцать… – прикинул Зёма. – Поди, уже невеста имеется?
– Причем тут… Ну, допустим, имеется, и что?
– Тебе с ней не скучно?
Не догадываясь, к чёму клонит, припоминая день знакомства с Варей, Петя признался:
– Скажешь тоже!
– Во-от. И там, парень, то же! – уважительно вознес указательный палец к небу Зёма. – Когда промеж людей любовь, скучно не бывает. А там любовь – всегда. И смерти нет. И все друг дружку уважают. Понял?
Он произнёс это с такой убеждённостью, что Петя даже подумал, а ведь он, может, по-своему прав. Так что во время обеда разговаривали только о вере, вернее, Зёма излагал свои незамысловатые представления о ней. Кое-что «из бабушкиных сказок» Петя уже слышал. Казалось бы, ничего нелепее и придумать нельзя, и если бы не увлечённость, с которою Зёма всё это излагал, Петя бы просто со смеху помер.
– Ну хорошо, – перебил он, видя, что разговора научного не получается, а лишь одни фантастические невообразимости. – Про Ленина что думаешь? – Трудно ему было вот так вот сразу взять и лишиться «всего».
– Мне что, делать больше нечего?
– Ну-у… а скажешь-то чего?
– А то и скажу, парень: по грехам нашим ещё и хужее бы надо, да, видно, у Бога хужее не нашлось!
Чего-чего, а этого Петя никак не ожидал. Ещё раз проглотив обиду, в отместку язвительно усмехнулся:
– Стало быть, всё сгорит?
– Можешь не сомневаться.
– Когда?
– Возьми да спроси.
– У кого?
– У Самого! – И Зёма вновь воздел указательный палец к небу.
– Как это я у Него спрошу? – удивился Петя, но ещё больше удивился ответу:
– А не знаешь, парень, как, так помалкивай.
Когда высохли сапоги и портянки, Петя обулся и, попрощавшись с мудрёным мужичком, направился вдоль берега в сторону посёлка, который находился за бушующей рекой и куда решил не возвращаться, а, добравшись до аэропорта, первым рейсом улететь на базу.
Пробираясь по склону сопки, Петя невольно думал о недавнем разговоре.
«Ад, рай», – вертелось в его голове. Всё это походило на сказку. Певала её не раз и бабка Елизавета Матвеевна. Но как всему этому верить? Это после астрономии-то представить, что где-то там, в безвоздушном пространстве, при минус триста, в бездонной галактике, среди звёзд, комет и созвездий благоухает райский сад, в котором живут «святые человеки», а внутри земли течёт огненная река, в которой стонут обугленные, как головёшки, «греховодники», а рогатые и хвостатые черти поддевают их баграми и швыряют в котлы с расплавленной смолой? Чушь!
Нет, думал Петя, ад и рай, если они всё же имеются, это, видимо, что-то другое. Это когда что-то хорошее или плохое происходит здесь, на земле. Хорошее – это когда бабушка цедит в крынку молоко, а в окно на её натруженные руки падает яркий сноп света, и стол и пол выскоблены добела, вымыто и вычищено в избе всё, из побелённой печи по всему дому растекается запах куличей, в глиняной плошке на столе крашенные луковой шелухой яйца, всё готово, по уверению бабушки, к встрече «дорогого Гостя». А плохое – это когда тонешь во сне, рвёшься, рвёшься и никак не можешь вырваться из неумолимой пучины…
Да, но тогда зачем он здесь, не в тайге, а вообще, и люди на земле появились для какой цели?
Петя остановился. Тяжёлые серые тучи ползли по верху противоположной сопки, топя в непроглядной мути вершину, посёлок, Бирю-су, которая ещё совсем недавно казалась зловещей, а теперь едва слышно шумела на перекатах, унося свои воды в море, как неумолимое время уносило дни Петиной жизни в прикрытую тайной вечность.
Когда наконец добрался до аэропорта, за избушкой Феди-портача, у ручья, увидел Варю. За шумом воды она не слышала, как он подошёл, и даже от неожиданности вздрогнула, когда Петя поздоровался.
Прошла минута, другая, однако после всего что произошло, Петя не находил слов для разговора. Самолёт должен был вот-вот прилететь специальным рейсом, чтобы забрать намытое за неделю золото, которое доставили в аэропорт на бульдозере, тарахтевшем неподалёку. На бульдозере, видимо, переправилась через Бирюсу и Варя. А раз везут золото, стало быть, и Пете послезавтра надо будет везти бухгалтерский отчёт в Красноярск, так что его исчезновение с полигона, кроме, пожалуй, Павла, будет понято правильно. Но в этом ли дело? Он тут, на земле в смысле, зачем? И старательство его всё-таки что – работа, романтика, судьба? Судя по уверению Зёмы – судьба. И в чём тогда она заключается?
А затем прилетел самолёт. И весь полуторачасовой путь до Нижнеудинска, когда Петя отводил от иллюминатора глаза, Варя краешком губ как-то особенно осторожно и поэтому очень обидно улыбалась ему. Не принимал он её улыбки, не отвечал на неё. Конечно, и внутренняя смута была тому причиной, но более – врождённое упрямство: уж если упрётся, так тут хоть атомная война.
На этот раз ехали на автобусе, через центр, и сошли у вокзала. И так же, ни слова не говоря, Петя проводил Варю до дома. И таким же печальным был его взгляд. Варя даже вздохнула, мило склонив голову набок. Петя сказал «до свидания» и до поворота не обернулся – выдержал характер. Из-за угла, правда, украдкой глянул, но Вари уже не было у калитки. И чего бы ей стоять? Кто он ей? Нет, определённо, не позавидуешь его жене в старости! Ему бабушка Елизавета Матвеевна не раз об этом говорила. И всю дорогу до базы Петя казнил себя за то, что так бесчеловечно обошёлся с Варей. Она в чём виновата? И решил после работы сходить извиниться, а то и в самом деле, что она может подумать?
На базе в его отсутствие произошло ЧП: Сашка-бухгалтер, как уничижительно называл его председатель, за имя и отчество прозванный Пушкиным (сколько ему было на самом деле, Петя не знал, а на вид не меньше шестьдесяти), уныло слонялся по засыпанному щебёнкой двору и нервно курил. По его виду не трудно было догадаться, что он уже хватил и теперь соображал, где бы достать ещё. И это было именно так, потому как, увидев Петю, он, как к последней надежде, обратился к нему даже по имени-отчеству:
– Пётр Григорич, выручай!
– Александр Сергеич, ну где я вам возьму?
– У Верки. Тебе даст. До получки, скажи.
– До какой? До конца сезона, что ли? Ну вы даёте! А спросит – зачем?
– Соври чего-нибудь.
– Чего, например?
– Мне, что ли, тебя учить?
– Кому же? Я таким вещам не обучен.
– Петька, на колени перед тобой стану! Всю жизнь за тебя буду Бога молить!
– За то что я вам в тартарары попасть помогаю?
– Какие ещё тарары? Так это я про молитву – вообще! Думать, значит, про тебя всю оставшуюся жизнь буду, как о самом хорошем человеке, понял?
– Понял. В таком случае… в таком случае, думайте обо мне что хотите, а я не пойду.
– У тебя что, совести нет?
– Не-а.
– Это, значит, вот так, да? Значит, помирай человек, а тебе хоть бы хны? И это, по-твоему, хорошо?
– Нормально.
– Ну ты и!..
И, плюнув на землю, Александр Сергеевич зашагал к дому. Оставленные председателем на пропитание продукты (тушёнку, сгущёнку) он, видимо, уже продал и пропил, он бы и ещё продал и пропил, да, видимо, было нечего.
«Всё равно не пойду!» – глянув ему вслед, решил Петя и отправился в деревянный, с тремя большими воротами, гараж.
Вечером вместо «Верки», Веры Ивановны, соседки-уборщицы, к которой посылал его бухгалтер, пришла её дочь Надя, с Петиным появлением частенько подменявшая мать. Была Надя на два года моложе Пети, так себе, не нравилась, в общем, но по всему видно, очень ей этого хотелось. И глазки-то она ему строила, и кокетничала-то с ним, и Сашка-бухгалтер попихивал его в бок, гляди, мол, гляди, но Петя на это не реагировал. И ещё одна, на год этой моложе, из дома напротив, строила ему глазки, даже радиолу один раз пригласила чинить. Петя пришёл, починил и ушёл. «И дома никого не было? – допрашивал его по возвращении Александр Сергеевич. – И ты, значит, починил эту хреновину и сразу назад? Ну, ты даё-ошь!» – «А чего я, по-вашему, должен был ещё сделать, на цырлы, что ли, перед нею встать?» – «Ну ка-ак! Прижал бы! Ишь, как она на тебя смотрит! Ишь, как глазищами-то стреляет!» – «А если она мне не нравится?» – «Тьфу ты, дурак!» – «Не-э, Александр Сергеич, я сро-оду так!» И это всё, что касалось соблазнов, так что Надино появление ничего не могло для него значить. К сожалению, она этого понимать не хотела, а Петя не знал, как объяснить.
И когда, добравшись до его комнаты со шваброй, Надя в очередной раз предложила пойти на танцы, Петя, разумеется, отказался.
– А в кино? – не отступалась она. – «Анжелика – маркиза ангелов»!
– Маркиза кого?
– Ангелов.
– Надь, ты хоть знаешь, кто такие ангелы?
– Ну-у, там где-то – на небе… – неуверенно отозвалась она.
– И не только, кстати, но и рядом с каждым из нас. – И Петя принялся объяснять зёмиными словами: – Ты, к примеру, сделала доброе дело, а они уже докладывают: «Ваше Величество, Надя нынче доброе дело сделала». И в копилочку его, на будущее, значит. А там, глядишь, и выложат на весы.
– На какие ещё весы?
– Правосудия, Надя, имеются, между прочим, и такие. Предстанешь ты на суд, их и вынесут: на одну чашу добрые дела положат, на другую – плохие. Тоже, кстати, пишутся.
– Кем?
– Да бесами же, ну, кем же ещё! Так что не ходи, Надя, в кино, не ходи, Надя, на танцы, не то в преисподнюю попадёшь.
– В какую ещё преисподнюю?
– В какую, в какую… А ну, закрой глаза! Ну, закрой, закрой! – Надя зажмурилась. – Чего видишь?
– Звёзды!
– Врёшь! Ничего не видишь!
– Нет, вижу! – из вредности возразила она. – Ой, а красоти-ища-то ка-ка-ая!
– Ага, будет тебе красотища, когда пятки подпалят!
Надя открыла карие, с подкрашенными ресницами, глаза, удивлённо на Петю глянула.
– За что-о?
– А не ходи, Надя, в кино, не ходи, Надя, на танцы!
– Петь, ты, случаем, не сектант?
– Я?.. – и, сообразив наконец, что уж больно рьяно взялся, Петя тут же отпятился назад: – Ладно, так это я. Шутка, в общем. – И уж совсем некстати поинтересовался: – Слышь, Надь, а ты Ленина уважаешь?
– Ещё бы!
– А за что ты его уважаешь?
– За всё!
– Что значит за всё? За всё хорошее и за три года вперёд? Ты конкретно скажи.
Надя прищурилась, подозрительно на Петю глянула.
– Тебе это зачем?
– Если спрашиваю, значит, надо!
Надя хмыкнула, пожала плечами, задумалась, мечтательно завела под лоб глаза.
– За то… за то, что он самый умный и добрый на свете – вот! Это и по портрету видно. В букваре, помнишь, портрет был?
– И что?
– Так по нему одному всё видно.
– Надь, а ты про массовые расстрелы что-нибудь слышала? Представляешь, говорят, оказывается, Ленин был их организатором, а также будущих лагерей?
У Нади даже глаза округлились.
– Ты что – совсем?..
И Петя сразу стал оправдываться:
– Вот и я ему: да быть, говорю, этого не может! А он!..
– Кто?
– Да гад там один в тайге! Я ему: «Ленин?!» А он мне вот это вот – представляешь?
Надя, недолго думая, выдала с комсомольской суровостью на лице:
– Семену Ивановичу надо доложить!
– Председатель причём?
– Выгонит!
– За что, Надя? Мало ли кто, кому и чего скажет, сперва докажи.
– Всё равно надо сказать. Или в милицию заявить.
– Ещё милиции тут не хватало! И потом, Ленину от этого ни хуже, ни лучше. Ну а мы с тобой как-нибудь переживём. Переживём, Надя, переживём!
Чего не сделаешь ради зазнобы? И Надя уступила:
– Как знаешь… Ну так идём в кино?
– Не-а.
– На базе опять весь вечер сидеть будешь?
– Почему… На свидание пойду.
Надя недоверчиво на него глянула.
– Можно подумать. Ещё скажи, жениться собрался.
– Почему бы и нет?
– Да-аже? И на ком это, интересно? Я её знаю?
– Не знаешь.
Разумеется, Надя не поверила.
– Петь, ну пойдём, а? Ну пожа-алуйста.
– Ни за сто!
– Противный!
Александра Сергеевича Петя так бы и не пожалел, но поскольку предстоял выход за территорию базы, на случай внезапного появления председателя надо было заручиться поддержкой, а то скажет, самовольно ушёл, и выкручивайся потом. Нет, с этим делом у них не шутили, сезон есть сезон, а поскольку всем шли одинаковые трудодни, от каждого требовали максимальной отдачи в работе, и если видели, что филонишь, сажали «на фанеру» и отправляли «на материк – к бабе». Александр Сергеевич это прекрасно знал и не упустил случая воспользоваться, когда Петя после восьми стал наряжаться.