На этот раз пленка не оборвалась; невнятная женщина, окутавшая горячим телом, была с ним до самого конца.
Очнулся Ларионов, не понимая ничего, нашел себя в привычных объятиях сестры.
Но рука, свободная от Нининых плеч, стискивала ее грудь, а между ними было горячо и клейко. В небольшой детской комнате слоями полз взрослый запах.
Жидкость была знакомой. Ларионов умел вызывать ее, запершись в туалете с подходящей картинкой из «Огонька» и остервенело фантазируя о всех женщинах без исключения – вплоть до соседки по подъезду, которую однажды видел без бюстгальтера под летним платьем. Сестра в таких фантазиях не присутствовала; она не позиционировалась как тело, с которым можно испытать конвульсии.
Но наслаждение, которое только что завязало в узел, не шло ни в какое сравнение с тем, что бывало при взгляде на туго обтянутую промежность какой-нибудь фигуристки. А жидкости пролилось столько, что сестра казалась принявшей скользкий душ.
Все стало ясным. Он осторожно убрал ладонь с теплой груди.
Нина не шевельнулась, дышала ровно, хотя ему показалось, что она лишь притворяется спящей. Это было лучшим, что могло быть. Ларионов успокоился и вскоре снова уснул.
Спешить не приходилось, они оба учились во вторую смену.
Пробудившись полностью уже в начале дня, они не сразу смогли разъединиться: все высохло и намертво склеило их животы.
Нина поднялась первой, по-новому взглянула на нижнюю часть его тела и слегка порозовела.
Не имея опыта, Ларионов все-таки знал, что именно бывает между мужчиной и женщиной перед выбросом клея, и каков результат, если у нее это впервые. Поэтому, когда они выбрались из постели, Ларионов первым делом проверил простыню. На том месте, где лежала Нина, осталось желтое заскорузлое пятно, но следов крови не нашлось.
Он облегченно вздохнул, поняв, что ночное событие не отличается от упражнения перед голыми ляжками фигуристки.
Правда, постель пахла не только его продуктом и их общим потом, а чем-то еще – очень волнующим и совершенно незнакомым.
Но Ларионов не стал на этом заостряться, переживаний хватало. Он ничего не сказал сестре и она ничего не спросила; оба сделали вид, что ничего особенного не случилось.
В квартире стояла мирная тишина: родители давно ушли на работу. Никого не опасаясь, брат с сестрой не стали одеваться, а занялись необходимыми делами.
Прежде всего они поставили стираться испачканную простыню, а кровать не заправили, оставили проветриваться, поскольку она промокла до матраса.
Потом пришла пора избавиться от следов ночного происшествия. Ванная комната в квартире не отличалась величиной, брат с сестрой по очереди приняли душ, несколько раз намылив и омыв друг друга.
Это было не в новинку; без родителей они нередко занимались гигиеной обоюдно – не ради острот, а проявляя невинную нежность.
Но в этот день прикасаться к Нининому телу оказалось как-то нехорошо волнующе.
И даже смотреть на нее было неловко. Грудь казалась набухшей, соски стянулись и покраснели на вершинках. Над тем местом, которое Нина сегодня намывала с особым тщанием, вились черные волосики, которых раньше то ли не было, то ли он не замечал.
Впрочем, это могло показаться: Ларионов все еще был сам не свой.
Однако незнакомое видение знакомых вещей ударило в затылок нехорошим сомнением.
Пересилив себя, он взглянул сестре в глаза и как можно спокойнее спросил, не сделал ли он с ней ночью чего-нибудь плохого.
Вопрос был ужасен. Но еще более ужасным оказалось бы жить дальше, мучась догадками.
Сестра вдруг покраснела – маков цвет пролился на нее снизу вверх, от живота до бровей, нахмуренных под мокрыми волосами – и беззвучно покачала головой.
А потом нагнулась из ванны и быстро поцеловала в губы.
Поцелуй пробил так, что Ларионов еле дождался, когда сестра ополоснется еще раз и примется вытираться.
Подав ей полотенце, он рванулся в туалет, даже не прихватив журнала.
В последний момент перед началом судорог он подумал не о соседке по парте, которая целый год истязала голыми коленками, а о сокровенных местах сестры.
Это было не просто ненужным, а лежало за пределами допустимого.
После туалета стало чуть спокойнее.
Сестра привычно накормила яичницей, они, как обычно, взявшись за руки ушли в школу. Ничто не выбивалось из распорядка.
Однако он понимал, что случившееся серьезно.
Ларионов помнил сон, но не осталось в памяти, как он взял Нину за грудь.
Он знал, что все сущее меняется. Динамику восприятия невозможно было предугадать.
Днем он боготворил сестру, жил ею, поправлял каждый ее волосок и сдувал с нее пылинки.
Но ночью голова отключалась и верх брало тело.
И не было никаких гарантий, что через некоторое время он не изнасилует сестру во сне – или просто не причинит ей боль – а утром ничего не вспомнит.
Жизнь требовала коррекции.
Вечером брат c сестрой привычно легли в одну кровать, привычно обнялись и завели привычный разговор. Но, почувствовав, что вот-вот заснет, Ларионов расцепил объятия, поднял Нину и молча отвел в другую кровать.
Сестра не спросила причины, но, кажется, не удивилась. Вероятно, случившееся было шоком не только для него.
Ничто другое в их отношениях не изменилось; они продолжали по вечерам нежиться в объятиях и даже иногда целовались.
Подобных эксцессов не повторилось.
Не желая больше рисковать, перед сном Ларионов с особой яростью – иногда по два раза подряд – опустошал себя над «Огоньком», это помогало.
Так они жили, пока в восьмом классе Нина не стала девушкой.
Не подготовленная дурой матерью к переменам, она испугалась и, как всегда, обратилась к брату. Ларионов знал, что кровь, появившаяся без его участия, означает переход сестры в новое состояние, и велел ей поговорить с матерью.
Родители спохватились, наконец осознали, что выросшие дети продолжают жить в одной комнате, и в семье произошла перестановка.
Ларионов переселился к отцу, его место около Нины заняла мать.
3
Тихая семейная жизнь брата и сестры закончилась, ее сменил кромешный ад: мать переключила норов с отца на дочь.
Теперь в доме круглыми сутками стоял крик по поводу Нининого поведения.
Осуждалось все, до сих пор не замечаемое, вплоть до длины юбок, в которых – по мнению матери – Нина напоминала проститутку, а не школьницу.
Ларионову тоже было несладко с отцом; тот не скандалил, но равнодушие и отсутствие тем для разговора омрачило существование.
И даже поступление в университет не вернуло ощущения жизни.
В редкие часы, оставаясь дома вдвоем, брат и сестра бросались друг к другу. И, тихо жалуясь на перемену судьбы, опять строили планы, теперь уже совершенно серьезные.
Подростковый период завершился, юность обещала быстро перейти в молодость.
Едва достигнув восемнадцати, Нина вышла замуж за сокурсника по финансово-экономическому институту – первого попавшегося, который имел жилплощадь, позволявшую убежать от матери.
Ларионов провожал сестру с тоской; он еще не разбирался в людях, но белесый Шипунов ему не понравился. Но он был счастлив за Нину, совершившую побег из тюрьмы.
Дома все откатилось на прежний уровень: отец с матерью вернулись в большую комнату, он снова обосновался в детской спальне.
На своей прежней кровати Ларионов жутко затосковал: из-за взаимной неприязни к зятю они практически перестали видеться с Ниной.
Спать одному там, где прошли счастливые 15 лет невинного супружества с сестрой, было невыносимо, и он тоже поспешил жениться, хотя делать этого не собирался.
Многие психологи утверждают, что при выборе спутницы жизни мужчина подсознательно ищет женщину, похожую на мать.
Иметь жену, чем-то – хоть цветом глаз – напоминающую мать, Ларионову не могло пригрезиться в жутком сне.
Он искал девушку, похожую на сестру.
Сокурсница Лена, приезжая из Альметьевска, больше прочих могла сравниться с Ниной – не внешностью, а характером.
По крайней мере, так казалось поначалу.
Никаких бурных чувств между ними не было. Не отдавая отчета, весь отпущенный запас любви Ларионов расходовал на сестру, ни одной другой женщине не осталось даже грамма.
Но сестра стала чужой женой.
Его женой она стать не могла – не только по законам социума, он вообще никогда не позиционировал Нину сексуальной партнершей.
А жить при родителях выросшим мальчиком не хотелось.
Ларионов переборол скандал и женился. Некоторое время они с Леной жили в старой детской комнате.
Просыпаясь ночью, он ловил себя на иллюзии, будто все вернулось в прежние времена и обнимает он сестру, никуда не ушедшую из дома.
Однако жить с женой и родителями на одной площади оказалось пыткой, он был готов уйти куда угодно, хоть в общежитие.
На счастье в нужный момент умерла бабка по матери – мерзкая, скандальная старуха, с которой не общалась даже мать.
В ее однокомнатной квартире был с детства прописан Ларионов, он поспешил убежать туда, оставив родителям возможность до хрипа лаяться в одиночестве.
Когда через три года – в конце Елениной аспирантуры, когда она вышла на защиту диссертации – родилась дочь, мать с отцом совершили единственный за всю жизнь разумный поступок: родственный обмен. Ларионов с расширившейся семьей вернулся в прежнюю квартиру, а родители переехали в однокомнатную.
Там они до сих пор продолжали яростно скандалить; дети не приходили к ним даже на дни рождения.
Жизнь брата и сестры была отравлена родителями, они не желали вспоминать о существовании матери с отцом.
Ларионов жил в доме своего детства.
Большая комната служила гостиной и спальней им с женой – как служила когда-то родителям.
В меньшей, где они с сестрой строили игрушечную жизнь, поселилась дочь. Брата у Ларионовой-младшей не было, иметь двоих детей в наши дни стало трудно.
Катя, этим летом перешедшая в одиннадцатый класс, жила как обеспеченная, в меру избалованная девочка в комнате, заваленной мягкими игрушками, с телевизором, музыкальным центром, компьютером и кучей прочих современных гаджетов.
Все это вместе взятое не могло наполнить жилище той давней невысказанной любовью, в которой росли Ларионов и Нина.
Глава третья
1
– А где твои? – спросила сестра, бросив на пуфик пластиковый пакет с вещами. – Надолго отбыли? когда и куда?
Еще ничего не было готово к празднику жизни, на журнальном столике не стоял поднос с закусками. Не имелось ни одного признака грядущего, но Нина догадалась обо всем.
Вероятно, дух свободы, который окутал Ларионова, едва замызганный пассажирский поезд лязгнул сцепками и отвалил от перрона, был столь силен, что заполнил собой всю квартиру.
– Лена с Катькой у бабушки в Альметьевске, – ответил он. – Сегодня отправил.
– А по какому поводу? – спросила Нина, сбрасывая туфли на каблуках, в которых была выше брата.
– Так Ленка же доцент в академии. Весь год преподает, летом отпуск два месяца.
– А, ну да, – сестра кивнула. – Так редко видимся, что уж и забыла все.
– Зато я рад тебя видеть, как никогда, – возразил Ларионов.
– Да уж, вижу, как ты рад…
От Нины не укрывалось ничего, она улавливала его состояние.
– Да, – признался он. – Скажем так… На вечер у меня были некоторые планы. Но вот ты приехала… внепланово…
–…На ремонт…
–…И я рад на самом деле. А планы не испортятся, если их отложить на один день.
– Ну ладно, Саша, живи пока.
Сестра улыбнулась.
– И кто говорит о вечере? Еще не вечер. Сейчас быстро вымоюсь, высушусь и уеду, сможешь запустить свои планы чуть позже.
Ларионов вздохнул и ничего не ответил.
Целый час, пока сестра ехала, он ничего не делал, даже не смотрел никакого фильма – просто сидел на диване и думал.
Точнее, вспоминал их жизнь в этой квартире.
И сейчас радость встречи была искренней.
Правда, Ларионов отметил, что за год или около того, пока они не виделись, сестра не то чтобы постарела, а поблекла.
– В общем, скажи, где можно раздеться и дай мне какой-нибудь халат.
– Ленкин пойдет?
– Почему бы нет.
– А раздеться можешь в Катькиной комнате.
Сестра кивнула.
– Ну, то есть в нашей с тобой бывшей, – зачем-то пояснил он.
2
За дверью ванной ровно шелестела вода.
Не зная, чем себя занять, Ларионов занялся праздничным ужином.
Он подумал и решил, что если сестра уйдет сразу после мытья, то стоит немедленно приступить к программе. А если бы она задержалась, можно было посидеть вместе. И это тоже оказалось бы хорошо.
Он неспешно орудовал на кухне: нарезал ломтиками «рижский» хлеб, открыл банку и выложил в вазочку фальшивые крабьи клешни. Потом откупорил маслины, слил сок, вывалил их в другую вазочку. Затем поставил на плиту сковородку, налил масло, но китайскую смесь пока оставил в морозилке, решив, что начнет ее жарить, когда прояснится ситуация.
Все шло своим чередом, водка ждала в морозильнике и при любом варианте обещала свободу.
Вода шумела и шумела, Нина наслаждалась процессом.
Продолжая плыть на волнах нахлынувшей свободы, Ларионов ощутил нереальность ситуации.
Он находился в своем доме, где неспешно – без взлетов и падений – текла нынешняя семейная жизнь: настолько безэмоциональная, что казалась вечной, хотя таковой не была.
И в то же время в этом же доме, в этих же стенах – только между других обоев и среди другой мебели – прошли первые двадцать лет, проведенные в беспорочной близости с сестрой.
Сейчас казалось, что ничего того на самом деле не было, все лишь приснилось.
Но то было – и было, несомненно, лучшим в его жизни.
И сейчас вода шумела в той же ванной комнате, где они с сестрой когда-то невинно намывали друг друга по утрам.
Более того: несмотря на то, что на месте убогой железной ванны родителей давно стояла уютная акриловая, угловая и сияющая, и душевых леек за эти годы было сменено бессчетно, вода падала на то же самое тело, которое когда-то прижималось к нему в постели.
Ларионов потряс головой.
Мысли о прежней счастливой жизни вытеснили мечты о грядущих женщинах, которых предстояло найти по одной на каждый ошеломительно свободный вечер.
Он думал сейчас о Нине – о ней и только о ней, потому что когда-то она была его всем.
Это казалось странным, поскольку та жизнь давно умерла и ничего не могло повториться.
Но наваждение было слишком сильным.
Поставив и маслины и крабовые клешни обратно в холодильник, чтобы они не нагрелись за время ожидания, Ларионов прошел в комнату дочери.
Там нашлись вещи сестры, больше им было негде быть.
На сиденье стула лежали прозрачные колготки, на спинке висело платье, сверху белели трусы и чернел бюстгальтер.
Он был небольшим в сравнении с теми парашютами, что носила жена. Обзаведясь выпуклостями достаточно рано, Нина замедлила, потом вовсе остановила рост своих форм; сейчас ее грудь стала даже не средней, а маленькой.
Точнее, такой она казалась: обнаженной сестру Ларионов не видел больше двадцати лет.
Их нежные объятия обуславливались ночными привычками. Став спать в разных комнатах, они перестали раздеваться на глазах друг у друга.
Опять увидев Нинино белье, Ларионов почувствовал, как внутри что-то дрогнуло.
Это «что-то» было не постыдным, а смешным. Но тем не менее он оглянулся на дверь – понял, что сестра еще намывается, и взял в руки ее бюстгальтер.
Далеко не новый предмет туалета пах ее телом, ее косметикой.
Когда-то давно Ларионов смог бы узнать запах сестры среди сотни одинаковых девочек. Та память не стерлась, но Нина перестала быть той Ниной.
И было бы странно, улови он нечто знакомое в запахе тридцативосьмилетней чужой женщины.
Аккуратно – чтобы сестра не поняла, что брат трогал ее интимные вещи – Ларионов положил бюстгальтер на прежнее месте, прошел мимо шумящего душа, достал из холодильника водку, с хрустом свернул девственную пробку, налил полную большую рюмку и быстро выпил.