– Тьфу ты, померещится же чертовщина такая! – пробормотал он, потом, вздыхая и ничего больше не объясняя, поднялся и быстро поковылял в свой подъезд.
Собака
Брунов пощупал покорёженный бампер, провёл ладонью по ещё тёплой от удара вмятине под правой фарой и негромко выругался:
– Чёрт подери! Три сезона ни одной царапины, а тут эта собака, будь она неладна! И угораздило же её…
Он со злобой поглядел на труп собаки, лежащей в полуметре от машины и ещё раз чертыхнулся.
– Что случилось, Славик? – Дверца машины приоткрылась, и Светка выглянула наружу. – Смотри, как похолодало! А я задремала и ничего не слышала. Почему мы остановились?
– Понимаешь, Светик, – Брунов виновато развёл руками, – еду я себе по дороге, никому не мешаю, а тут эта собака…
– Какая собака? – насторожилась Светка.
– Вон лежит…
Светка вышла из машины и остановилась у трупа собаки. Брунов попробовал вручную отогнуть бампер, но это ему не удалось. Громко хлопнув дверцей, он сел за руль и стал ждать. Прошла минута, другая, а Светка всё стояла посреди дороги.
– Ну скоро ты там? – нетерпеливо крикнул Брунов и включил зажигание.
– Славик, как же ты так? – Светка повернулась к нему, и в глазах у неё блеснули слёзы.
– Что? – не расслышал он.
– Ну, всё это. Жаль ведь собаку…
– Вот ещё, – удивился Брунов. – Была б собака как собака, а то дворняга бездомная…
– Как тебе не стыдно! – Светка готова была расплакаться.
– Слушай, хватит! Знаешь, сколько по нынешним временам ремонт стоит? А тут ещё ты со своей дворнягой! – Брунов вылез из машины, отодвинул плечом Светку, брезгливо схватил собаку за лапы и спихнул в обочину. – Поехали, уже поздно. Нам ещё ключи у сторожа забрать надо.
Они ехали на дачу дальних родственников Брунова, которые этим летом отдыхали на юге и просили присмотреть за домом. До свадьбы со Светкой оставался месяц, но Брунов считал, что уже сейчас необходимо начать нормальные супружеские отношения. Штамп в паспорте – формальность, и если двое молодых людей любят друг друга по-настоящему, зачем тянуть резину? Правда, жить им пока негде, но на первых порах сойдёт и дача. А к осени как-нибудь образуется. Дача, конечно, не город, но на этот случай и машина есть.
– Подожди, Славик, – Светка, не отрываясь, смотрела на собаку. – Может, мы её не насмерть… давай проверим.
– Куда там! – махнул рукой Брунов. – На такой скорости не то что собаку… В общем, поторапливайся.
Светка нерешительно вернулась к машине и, ещё раз оглянувшись, села рядом с Бруновым.
Всю дорогу они молчали. Брунов искоса поглядывал на неё и думал о том, какой впечатлительный народ женщины. Можно представить, что с ней было бы, если бы зацепили не собаку, а, например, какого-нибудь зазевавшегося прохожего!
– Не дуйся, Светик! – попробовал пошутить Бру-нов. – Собака уже в раю, там над ней ангелы парят и наверняка самые вкусные косточки в пасть кидают. И потом она бездомная – только мучилась на этом свете…
– Не надо, Славик, – тихо пробормотала Светка и отвернулась.
– Ну, как хочешь, – обиделся Брунов и стал смотреть на дорогу.
До самой ночи они больше не перемолвились ни словом. Долгих полчаса, пока Брунов ходил по участкам, разыскивая сторожа и объясняя ему, кто они такие, Светка не выходила из машины, всем своим видом показывая, что настроение у неё испорчено и мириться она не собирается.
– Ну, теперь порядок! – довольно протрубил Брунов и неожиданно громко и гнусаво пропел, чтобы рассмешить Светку: – А ты такая холодная, как айсберг в океане-е…
– Перестань, – дрогнувшим голосом проговорила Светка и неохотно пошла к домику.
– Если хочешь душ принять, то он в саду, – сказал Брунов, – сейчас воды натаскаю.
– Не надо, – ответила Светка и остановилась, не решаясь взойти на крыльцо.
– Чего ты раскисла? Чем я тебе не угодил? Сейчас будем веселиться! – Он вытащил из машины сумку с продуктами и потряс бутылкой с вином. – Ура, живём!
Спустя некоторое время Светка немного успокоилась и даже занялась вместе с Бруновым приготовлением ужина.
– Итак, – заявил он радостно, – торжественное заседание по поводу начала нашей безоблачной супружеской жизни объявляю открытым. Возражения есть? На повестке дня сразу неофициальная часть – праздничный ужин, – он дурашливо изогнулся. – Присутствующих прошу к столу.
Они сели друг против друга за столом под раскидистой яблоней, ветви которой почти касались тарелок. Спрятанная в ветвях лампочка слегка покачивалась, едва освещая середину стола, но вокруг уже была непроглядная темнота.
– Что, мадам, изволит откушать? Рекомендую седло барашка, который ещё вчера бегал по вершинам Кавказских гор, – веселился Брунов, показывая на банку рыбных консервов.
– Славик, руки… – Светка с ужасом разглядывала его руки.
– Что – руки?
– Не помыл! Ты же держал собаку.
– Опять ты про эту собаку! Покоя она тебе не даёт! Да я таких собак, – Брунов запнулся и тут же бодро присочинил, – может, сотню передавил – и ни в одном глазу!
Его враньё Светка чувствовала сразу, и каждый раз начинала над ним посмеиваться. На это сегодня и рассчитывал Брунов, полагая, что смеющуюся Светку будет легче расшевелить. Собственно говоря, ему тоже было жалко собаку, но он не мог позволить себе раскисать вместе с подругой. Мужчина, в его понимании, должен быть грубоватым и не реагировать на подобные мелочи в присутствии женщины.
Светка ничего не ответила и отвернулась. Опять наступила тягостная тишина.
– Чего ты от меня хочешь?! – вдруг взорвался Бру-нов. – Доктор я, что ли? Я же её теперь не оживлю… Руки помыть – пожалуйста, хоть с мылом, хоть со стиральным порошком. А что ещё?!
– Ничего мне от тебя не надо. Просто я не знала, что ты такой…
– Какой?! – окончательно разозлился Брунов и даже грохнул кулаком по столу. – Ты уж договаривай!
Светка жалобно повела взглядом из стороны в сторону, и на глазах у неё снова показались слёзы. Она встала и прошлась по освещённой дорожке:
– Поздно уже, и у меня голова разболелась. Пойду, лягу. Ты уж тут сам…
Оставшись один, Брунов принялся ходить по саду, с ожесточением растаптывая в темноте грядки и изредка поглядывая на освещённый стол с нетронутым ужином. В горло уже ничего не лезло.
– Подумаешь, обиделась! Ну и дуйся на здоровье, – он начал потихоньку остывать, но по инерции всё ещё ворчал. – Леди из себя строит! Из-за какой-то паршивой собаки человеку вечер испортила. Машины помятой ей, значит, не жалко. Где логика?! Вот и живи потом с такой!
Ночью ему не спалось. Он улёгся на веранде на низком топчане и всё пытался убедить себя, что здесь даже лучше, чем в домике – не так душно. На Светку он уже не злился и не обиделся даже тогда, когда она заявила, что сегодня ни за что не позволит ему лечь в одной комнате с ней. Бру-нов долго курил, глядя на освещённые бледным лунным светом деревья в окошке, несколько раз взбивал подушку, вертелся с боку на бок, но заснуть так и не смог.
Кряхтя и вздыхая, он встал, накинул на плечи телогрейку и вышел в сад. Предрассветный ветерок приятно холодил виски и щёки. Брунов с хрустом потянулся, попробовал в темноте нащупать яблоко на ветке и вдруг решительно направился к машине.
– Никогда не поймёшь, что у этих баб на уме, – бормотал он, вглядываясь в едва прослеживающуюся в скупых лучах фар неширокую ленту шоссе. – Всё-то им не так!
С трудом он разыскал то место, где сбил собаку. Стараясь не смотреть на труп, вытащил из багажника армейскую лопатку с коротким черенком и, поплевав на ладони, вырыл у большой раскидистой липы аккуратную прямоугольную яму. Завернув собаку в простыню, прихваченную из дома, с трудом дотащил до ямы. Ещё полчаса ушло на то, чтобы обложить свежую могилу дёрном.
Когда он закончил, за пушистыми ёлочными верхушками на востоке уже показались первые робкие проблески зари.
– Ну вот и всё, – облегчённо выдохнул он и, потерев глаза, сладко зевнул.
Брунов гнал машину по утреннему пустому шоссе и на прямых участках вдавливал педаль газа до упора.
– Ещё поспать успею, – зачем-то уговаривал он себя. – Часиков несколько получится. А вообще-то завтра суббота, можно спать хоть до обеда…
Тихо, чтобы не разбудить Светку, он пробрался в комнату, пристроился с краю на диване и закрыл глаза. Перед тем, как погрузиться в сон, он вспомнил, что забыл при свете осмотреть помятый бампер – вдруг удастся обойтись своими силами и не выкладывать кругленькую сумму в автосервисе. Однако вставать уже не хотелось.
«Шут с ним, с бампером. Не в железках счастье! – полусонно размышлял Брунов. – Жаль только, что руки не помыл перед тем, как лечь…»
Не о чем разговаривать
Среди ночи неожиданно зазвонил телефон.
Лежащая рядом женщина легонько толкнула меня в плечо и сонно проговорила:
– Твой… Кому ты среди ночи понадобился?
Не открывая глаз, я нащупал трубку на прикроватной тумбочке и поднёс к уху:
– Кто?
– Где ты? – раздался знакомый голос.
Это была моя жена, с которой мы расстались и не общались почти три месяца.
– Зачем ты мне звонишь? Не нашла другого времени?
– Просто звоню. Интересно, где ты сейчас…
Разговаривать с ней мне совершенно не хотелось, тем более в такое время.
– Я исчез, меня ни для кого нигде больше нет, – сказал я и попытался вернуть телефон на тумбочку, но она быстро заговорила:
– Если бы ты хотел исчезнуть, то выключил бы телефон или сменил номер, а так… Зачем ты всех мучишь?
Но я ничего отвечать не стал, а просто отключил телефон и отправился на кухню курить в открытую форточку.
Фонари, освещавшие улицу по ночам, сегодня почему-то не горели, и вокруг была вселенская темнота. Редкие освещённые окна соседних домов почти её не рассеивали, и улица выглядела странно и необычно.
Вот бы выйти и прогуляться в темноте, но не хотелось одеваться и объяснять женщине, которая сегодня со мной, куда я собрался. Всё равно не поверит.
Докурив сигарету, я выбросил окурок за окно и отправился досыпать. Но сон уже как рукой сняло.
– Почему ты с ней так грубо разговаривал? – спросила женщина.
– Мы с ней совершенно чужие люди, – вздохнул я и отвернулся, – о чём нам разговаривать?
– И всё-таки… Вы же с ней прожили какое-то время. Неужели и тогда у вас не было общих тем?
– Может, из-за этого мы и расстались.
Её тонкая ладошка легла на моё плечо:
– А я? Со мной тебе есть, о чём поговорить?
– Не знаю, – снова вздохнул я, – пока не знаю…
Перед тем, как заснуть, я некоторое время раздумывал о том, что скажу утром, когда мы проснёмся. Наверное, она не успокоится и станет выяснять, что я думаю и насколько интересно мне общаться с ней. И мне ответить будет нечего. Пока нечего.
Когда я проснулся поздним утром, никого рядом со мной уже не было. Лишь на столе, рядом с телефоном, лежал листок, вырванный из блокнота, и на нём всего несколько слов:
«Прости, но нам не о чем с тобой разговаривать».
Единожды солгав…
Этот рассказ – не документальное повествование, но основан на рассказах моего отца. Многое взято из его биографии, но не всё. Диалоги и некоторые детали придуманы мной. Но это ничего не меняет в общей картине событий… Нижайший мой поклон ветеранам и вечная память участникам и жертвам великой и проклятой Второй мировой войны, раскрывшей в людях не только высочайшую степень героизма и самопожертвования, но и неизмеримые глубины подлости, низости и коварства. А ведь об этой второй составляющей мы как-то всегда стыдливо умалчиваем…
Последние ночи Гирш не спал. Или всё же спал – точно он этого не помнил, потому что вокруг него стояла необычная тишина. Никаких звуков не было. Даже привычного перешёптывания соседей по нарам, кашля и стона больных. Или он этого просто не слышал из-за слабости.
Правда, где-то на второй день (или третий) он попросил соседа справа принести попить, и тот, кряхтя и тихо матерясь, отбросил тряпьё, которым накрывался, и принёс ему кружку ледяной воды из бочки, стоявшей у входа. Не открывая глаз, Гирш проглотил пару глотков, и его стало тошнить. Но он сдержал тошноту и снова провалился в привычную полуявь-полусон.
На третий день двери барака распахнулись, и внутрь хлынул свет и чистый холодный воздух.
– Живые есть? – весело спросил чей-то незнакомый голос по-русски.
В их бараке по-русски почти никто не разговаривал, потому что здесь находились только польские и венгерские евреи. Бараки с русскими военнопленными находились в другом конце лагеря, где Гирш никогда не был. Огромную территорию занимал Аушвиц, и никто даже не знал, какую.
– Если есть живые, выходите, – продолжал тот же голос, но уже не так весело, – всё, братцы, вы теперь свободны. Конец войне…
Гирш оторвал голову от досок и попробовал выглянуть в проход, откуда доносился голос, но сил не было, и он снова закрыл глаза.
– Поднимайся, – толкнул его сосед, – нас русские освободили. Наконец-то…
Гирш открыл глаза и повернул голову к соседу:
– Ты кто? Раньше тебя тут не было…
– Умер твой прежний сосед, вот я и занял его место.
Ни о чём раздумывать сейчас не хотелось, и даже известие о долгожданном освобождении, о котором все последние месяцы перешёптывались в бараке, и избавление от неминуемой смерти в лагерном крематории почему-то не радовали Гирша. Больше всего ему хотелось просто лежать с закрытыми глазами в сладком забытье, где нет ни немцев, ни пронизывающего холода, ни жидкой баланды, ни надоедливых соседей по нарам, одни из которых умирали и их места занимали другие. Лежать бы так бесконечно, пока… А что будет потом, Гирша уже не беспокоило.
– Давай, помогу тебе встать, а то ты ослаб сильно…
Гирш почувствовал, как его сосед выталкивает своё большое тело из их закутка, спускается на пол и одёргивает свою одежду. Потом чьи-то руки подхватили его и стащили с нар.
– Оставь меня, я спать хочу, – протянул Гирш.
– Вот вернёшься к себе домой, там и отоспишься. – Сосед хохотнул и прибавил. – Теперь мы свободные люди. Хотим – спим, хотим… не спим.
Стоять Гирш не мог – не было сил, поэтому сосед подхватил его почти невесомое тело под мышки и поволок к выходу.
У поваленного забора с колючей проволокой стояла солдатская полевая кухня, и солдат огромной поварёшкой разливал в миски дымящуюся серую бурду. К нему тянулась длинная очередь лагерников. Многие стоять не могли, поэтому прислонялись к стене барака. Некоторые бессильно сидели на земле и ждали своей очереди. Трое солдат, закинув автоматы за плечо, таскали в дальние бараки по нескольку полных мисок. Видно, там люди совсем ослабели и не могли выйти наружу.
– Ты присядь и подожди, – сказал сосед, – а я постою в очереди, возьму тебе и себе. А пока вот, возьми, подкрепись. Другим не показывай – отнимут…
Он протянул Гиршу тряпицу, в которую был завёрнут кусок чёрного сухаря. Гирш послушно сунул его в рот и принялся сосать. Жевать сил не было.
Когда сосед вернулся с полными мисками, он уже дремал. И только когда его губы раздвинула ложка с обжигающей сладковатой жижей, очнулся и стал жадно пить эту жижу.
– Не торопись, этого у тебя никто не отнимет, – усмехнулся сосед, – теперь уже не будем голодать.
После еды Гиршу стало легче. Он открыл глаза и огляделся. Многие, как и он, не могли держаться на ногах и сидели, привалившись к стенам бараков. Кто-то лежал, а некоторые из тех, кто был посильнее, пробовали получить у солдата с поварёшкой добавку.
– Не велели мне, братцы, – отмахивался он них солдат, – мне не жалко, но вам же хуже будет! Нельзя с голодухи переедать. Через пару часов новую кухню подвезут с горячей кашей, тогда снова покушаете. А сейчас нельзя. Потерпите, родные…
На дорожке за забором с колючей проволокой показался армейский джип, который аккуратно объехал поваленные столбы и, наконец, остановился напротив их барака. Молоденький лейтенант в надвинутой на глаза фуражке вытащил жестяной рупор и тонким срывающимся голосом закричал: