Красная помада, красные комочки в уголках рта. Эстетика, чтоб её. Сейчас мать губы не красит, да и вообще выглядит паршиво. Вся её красота оказалась пустышкой, стоило снять грим. Она сына потеряла, скажете вы, урод бессердечный. А я потерял брата, чего уж там, невелики страдания. И почему её горе ценится дороже моего? Завтра поеду к ней, посмотрю на её крысиного хахаля, на неё саму. Никаких комочков в уголках рта, никакого фальшивого блеска. Правильно говорят, несчастье обнажает настоящую сущность. Все мы оказались довольно уродливы.
Пара заканчивается, Славка тянет меня к выходу. В непроветриваемом коридоре ещё более затхло, чем в аудитории. Такое ощущение, что леденец стоит в горле, никак не желая проходить дальше. Вот так и тоска моя, как жалкая конфетка - мятная, только без сахара - сидит где-то наверху.
Пар сегодня больше нет, культурология отменилась, а это уже почти счастье. Вечер этот, на который меня зазвала Славка, начинается только через три часа, домой идти нет желания - да и не успею уже. Отец, наверное, на работе, хотя чёрт его знает, где он прохлаждается.
- Славочка, в кафе пошли, - говорю я, беру её за руку.
У неё тёплая ладошка, живая. Мы с Гошей в детстве тоже за руку ходили.
- Пошли, - Слава улыбается.
У неё красивый рот, и я не могу его изобразить, потому что рисовальщик из меня никакой, но могу поцеловать. Наклоняюсь, целую легонько, как всегда. Вообще не разобраться, зачем, у нас же такая хорошая дружба. Просто хочется иногда. Нравится. Слава никогда не спрашивает, ей тоже нравится, смотрит с улыбкой и ничего не говорит. Стайка очередных курящих хихикает презрительно.
В кафешке посетителей мало. Народ трудится - кто на работке, кто в универе, одни мы, гадёныши свободные, балду пинаем. Вишнёвый сок и пирожные - как дети, честное слово! Это единственное, что может вернуть меня в беспечные годы на пару минут, а потом мятная конфетка без сахара, то бишь, тоска зелёная, возвращается... Вообще литературу я люблю, поэтому Славка и решила таким образом спасти меня от хандры. Какая это хандра, это почти болезнь! Но к современным трудам у меня много вопросов. Везде чернуха сплошная - ещё хлеще, чем в классике. Бедный люд всё ковыряют и ковыряют, а я думаю: жизнь и так тошная, не хватало при помощи книг заныривать в беспредельную жуть.
Пирожное вкусное, приятно холодит язык. Крем мгновенно превращается в сладкую жижу, стоит только облизать ложку. Славка отпивает сок, и над губами у неё появляются вишнёвые усы. Я аккуратно стираю их салфеткой. В голове возникает такая панорама - брата нет, семья развалилась, а я сижу со Славой в кафешке и пожираю пирожные. И сижу я только потому, что случившегося не исправишь, семью не починишь. Делать мне больше нечего, как здесь дурака валять.
- Я вчера на рассказ Гелприна наткнулся, - говорю.
У Славки на ложке - кусок сметанного торта, а в глазах - любопытство, мол, ну и что ты там такого начитал, умник?
- Эдакая антиутопия. Люди перестали читать книги. Совсем. А робота за интерес к ним, как его... Утилизировали.
- А в конце пришли дети и захотели учиться литературе, - Славка отправляет кусок в рот.
- Ты читала? - удивляюсь.
- Давно. Я вообще фантастику не люблю, Паш, - ещё один кусочек оказывается на ложке. - Но этот случайно нашла. После меня хоть потоп, помнишь? Вот честно, пофиг. Мы всё равно ничего не изменим.
Она, конечно, права, но от всего этого веет полнейшей безнадёгой.
- Нравится, да? - спрашиваю зачем-то, указывая на торт.
- Вкуснотища. Ты же знаешь, я готова душу за них продать, Веснушкин, - смеётся Слава.
- Знаю, пацанёнок, - отвечаю.
Взаимный обмен колкостями закончен, хотя это, скорее, телячьи нежности. Самому противно, не поверите.
Слава откидывается на спинку дивана и поправляет воротник рубашки. От торта остаются крошки на тарелке. Сок в стакане отчего-то напоминает кровь.
Застрять бы здесь навсегда, в этой ламповой кафешке, Слава напротив, пирожные съедены, но можно взять ещё. Здесь нет ноющей матери, отцовских недоВенер и его самого, предпочитающего делать вид, что ничего не случилось. Идиотизм. Здесь возникает ощущение, что и жизни вокруг нет, точнее, она происходит не с тобой, а ты выбрал момент поудачнее и застрял в нём.
- Ещё по пирожному? - спрашиваю.
Слава улыбается.
- Мне достаточно, - она берёт стакан и делает глоток.
Сок растекается по стеклянным стенкам, будто краски на полотне.
Я медленно вспоминаю. Мне восемь, и брат гуляет со мной в парке развлечений. На дворе июль, жара, солнце припекает мне голову через тонкую кепку. Я хочу мороженое.
- Нельзя, - говорит мне Гоша, - нельзя, когда на улице такая жара.
Но я знаю, как добиться своего, видел, что он развлекается со смазливой девчонкой. И мороженое на палочке в тот день становится моим. У него вишнёвая начинка, и она оседает на губах, прилипает к зубам и стекает в горло - жара отступает. Во рту всё сводит от холода, на улице слишком парко. У меня липкие пальцы и счастливая душа. Гоша хмурится, глядя на меня. На следующий день я валяюсь с ангиной. Горло раскалено, болит страшно, глотать почти невыносимо, и я понимаю - ни одно мимолётное удовольствие не стоит своих последствий. Мне восемь, и я это понимаю, но пока не могу как следует сформулировать.
- Пошли, наверное, - говорит Слава, выдёргивая меня из воспоминаний.
Встаёт из-за стола. Я не хочу никуда идти, я хочу навсегда остаться здесь. Я хочу остаться в этой самой минуте, Славочка. Сядь обратно. Давай посидим ещё. Но я встаю и иду вслед за ней к выходу. У неё рубашка с огромным вышитым узором на спине - якобы модно. Красиво, в первую очередь. Огромная тяжёлая дверь с глухим стуком захлопывается за нами. Отсюда до зальчика, где будет проходить вечер, идти примерно полчаса. Слава молчит.
- Расстроилась? - я не знаю, что ещё ей сказать.
- С чего бы? - она смотрит прямо перед собой, слегка щурясь от заходящего солнца. - Просто жаль, что тебе не хочется туда идти.
- Хочется, - говорю я - и даже почти не вру. - Просто я не умею это выражать, Славочка. Ты же знаешь.
Она усмехается. Мы идём по набережной. Здесь вода то ли чёрная, то ли тёмно-синяя от грязи, не поймёшь. Резные перильца вот точно чёрные и засаленные, покрытые многовековой пылью. Я люблю этот город, хотя он и не отвечает мне взаимностью, давно показывая задницу.
Зальчик оказывается библиотечным, и находится он в обычном жёлтом здании. В зальчике - десять рядов жёстких стульев, огромная люстра под старину, книжные шкафы на заднем фоне. Из приоткрытого окна доносится уличный шум. Мы садимся в самую середину - не слишком далеко, не слишком близко. Публика медленно подтягивается. Ни одного молодого лица. Современная литература молодёжь не интересует. Какой-то брюхастый дяденька направляется к нам - я мысленно умоляю всё сущее, чтобы он не приземлился рядом и не раздавил нас. Нет, я совершенно толерантен. Просто опасаюсь за своё здоровье. Дяденька проходит на четвёртый ряд и громоздко хлюпается на крайний стул. Я выдыхаю. Какими незначительными проблемами мы живём, самому смешно. Постепенно зал заполняется до отказа. Появляются и наши ровесники - три щебечущих подружки, молодой человек в строгом костюме, парень с разноцветными волосами и туннелями в ушах. И как людям не жалко себя уродовать? Впрочем, не моё это дело. Вся причина, по которой Славка притащила меня сюда, как я справедливо подозреваю, - Миша Кропоткин, её бывший одноклассник. Она пришла, видите ли, поддержать его, а меня подхватила, чтобы я развеялся. Или чтобы мной перед ним похвастаться? Наверное, я преувеличиваю собственную значимость. Мы же просто добрые друзья.
Первой выступает девушка. Волосы у неё жёлтые, канареечного цвета, вполне подходят этому зданию. Глаза густо подведены, линзы голубые, губы тёмно-фиолетовые. Интересный видок. Не осуждаю, но удивляюсь. Парень с туннелями улыбается, глядя на неё. По всей видимости, ещё один поддерживатель. Второй - худенький паренёк затравленного вида. Если он является олицетворением современной поэзии, я бы тоже подошёл на эту, так сказать, должность. Миша следующий - я узнаю его, видел пару фото в сети. Кудрявые волосы вдоль лица, тонкие пальцы, сжимающие листки со стихами, взгляд человека, у которого всё хорошо. У меня когда-то тоже был такой.
Миша принимается читать - голос приятный, высокий, немножко нечёткий. Захлёбывается в словах, и все они, конечно же, о любви. Что ещё писать такому пацанчику? Чувственно получается, ничего не скажешь, довольно талантливо. Я даже завидую. Сам иногда балуюсь стишками, показываю только Славке, вот она и решила, видно, меня отвести на вечер настоящей поэзии. Опускаю руку на Славкину коленку. Освещение здесь отличное, в любой момент кто-нибудь может это увидеть, но так даже интереснее. В конце концов, пока что все неотрывно пялятся на одного только Мишу. Славка тоже смотрит на него, но, тем не менее, улыбается. Хорошая реакция. Моя рука скользит выше, туда-сюда. Я, подобно всем, пялюсь на Мишу. У меня потеет ладонь. Убираю руку со Славкиной ноги. От обилия стихотворства ведёт и подташнивает. Гоша тоже любил стихи, с особым вкусом декламировал Маяковского - это у него было такое для меня наказание. Я Маяковского ненавидел, да и до сих пор не слишком жалую. Даже нежность у него какая-то рубленая, нечеловеческая. Недостаточно нежная, если можно так выразиться.
- Давай свалим после его выступления, - шепчу я на ухо Славке.
- Давай, - соглашается она.
Ещё пара стихов, думаю, ещё пара стихов. Другой девочки с волосами канареечного цвета я уже не выдержу. На воздух, только бы скорее попасть на воздух. Рифма и духота - гремучая смесь. Окно давно закрыто, видите ли, шум мешает зрителям и выступающим. А мне мешает духота. Миша заканчивает - без пафоса, даже слишком скромно. Мне понравились его тексты, но я хотел бы прочесть их в более удобной обстановке. Плохо воспринимаю на слух незнакомое. Мы выходим на улицу вслед за ним.
- Миша! - окликает его Слава. - Здорово было.
Он смущается, и я пока не понимаю, искренне или нет.
- Спасибо. Очень рад, что вы пришли.
- Это Паша, я тебе о нём говорила.
- Да я уж понял, - Миша с улыбкой протягивает мне руку, и я пожимаю её.
Она тёплая, влажноватая и живая.
- Приятно познакомиться, - говорю я.
- Взаимно. Вы извините, мне так неловко, я сегодня не смогу посидеть. Важная пара с утра.
Ему сколько, двадцать? И он беспокоится из-за пары. Золотой человек!
- Давайте завтра пересечёмся где-нибудь? Слав, я тебе напишу. Простите ещё раз, - он приобнимает её на прощание и кивает мне.
- Пока.
Я смотрю ему в спину.
- Славочка, я у тебя сегодня переночую, ладно? Домой не хочется.
Это правда. Отец там, поди, опять развлекается с очередной красоткой. Последний месяц она не меняется.
- Конечно, Паш.
Я достаю телефон и набираю отцу смс. Вроде как надо предупредить.
"Твой папочка в душе", - приходит ответ через пару минут.
Как пошло и мерзко. Как банально. ****ство.
- Пошли? - Славка заглядывает мне в лицо.
Я снова легонько её целую. Потому что необходимо. Потому что противно и одиноко.
- Пошли.
~ Глава 2. ~
Терпеть не могу метро. Режущие запахи бьют в нос, сквозняки обдувают со всех сторон, и от этого не легче, ни капельки не легче, потому что ты стоишь в футболке, насквозь вымокшей от пота, по вискам течёт, под носом влажно - несусветная гадость. А сквозняк только обеспечивает тебе простуду. Сначала я трясусь в поезде, прижатый с двух сторон необаятельными пассажирами. Справа тётка лет пятидесяти прожигает взглядом сидящую девушку, мол, уступи место старухе, гнида поганая, слева - дяденька раскачивается, уткнувшись в электронную читалку. Что там у него? Донцова, Маринина, Кинг? Надеюсь, Кинг. Подглядываю к нему в экран, любопытно же, что народ читает. Кинг всё-таки - честь и хвала тебе, дяденька. В такой приятной компании я трясусь четыре станции - а потом выхожу, чтобы перейти на другую линию.