Так погодите, если мы едем на Рыбинское море, то давайте заедем к Лёхе! Вот! Точно! Я отдам ему варежки, которые он забыл у меня на Каретном восьмого декабря 1981 года, когда мы ходили праздновать день рождения Джона Леннона на Ленинских горах, и я их все хранила-хранила, а теперь они у меня в машине валяются, как технические такие, если колесо поменять или чего протереть. Лёха живет теперь в Рыбинске, я точно знаю... Да нет, какая дача, говорю же — в Рыбинске. На дачу к нему мы однажды заезжали, тоже вот так вот случайно, по пути, давно собирались и в конце концов заехали, но Лёшиного дома уже не было, и бани его знаменитой, ничего там не было, только гладкое место, посыпанное песочком, а из аккуратной голубой бытовки вышли два армянина в рабочих комбезах и молча протянули нам картонную коробку. Елочные игрушки, старые, как в детстве, как в голубом огоньке черно-белого телевизора. “Лёщя просил игрущки. Старый хозяин, Лёщя. Дом продал, а игрущки забыл в кладовке. Потом просил. Приезжал. Ругался. Пьяный был. А мы нащли. Я прораб, а он инженер. Родственники новых хозяев. Здесь будет спорткомплекс и дом для прислуги. Нам чужого не надо. Армяне не воруют. Вот игрущки. Только больще не приходите”.
И как только они догадались, что мы к Лёше?
А где теперь сам Лёша, что случилось, нам надо знать, что случилось, ведь мы его друзья.
“Лёще купили прекрасную квартиру у самого моря, в Рыбинске, заберите игрущки, отдайте Лёще и больще не ходите”.
А игрушки сейчас у нас с собой? Нет, кто же знал, что мы решим ехать в Рыбинск. Да, все спонтанно... Мы такие импульсивные... А было бы прикольно, если бы с игрушками. Да, это было бы вообще — супер... С игрушками и варежками! Нет, варежки тут, в багажнике или в дверке, мы так и скажем, вот приехали отдать тебе варежки, он вообще упадет. А мы такие: “Алексей, тебе от нас не уйти!”
Мы едем в Рыбинск!
Едем к Лёше, к нашему другу, мы вместе росли, пили портвейн в подъездах, в Питер зайцами ездили, нас забирали в милицию за длинные волосы и вышитые джинсы, мы читали ксерокопированного Гумилева, дружили с Лёшей и слушали его вранье, а он всегда врал. Про своего прадедушку-капиталиста, будто у него был собственный парк конки в Самаре, а накануне революции он этот парк элементарно пропил и влился в ряды неунывающего пролетариата, как раз вовремя. Или про свою бабушку, прадедушкину дочку, что она во время войны была шпионкой и у нее есть маленький наградной браунинг, она с ним ходит в угловой, за продуктами, и всегда может приструнить магазинное начальство, если обвешивают покупателей и продают дефицит из-под полы. Или, например, что к его папе — журналисту из “Известий” приезжал Воннегут, и они все вместе квасили на даче, парились в бане, и именно тогда, там, Воннегут услышал, как поет одна птичка, и понял, какое последнее слово должно быть в его знаменитом романе. И он все старался поправильнее записать это птичкино слово английской транскрипцией, и записал на клочке, и положил в карман куртки, но по пьянке забыл куртку, вот честное слово, Лёха может показать, куртка висит у отца в шкафу, твидовая такая куртешка с кожаным воротником и бумажным клочком в кармане... Лёха всегда врал или строил планы и твердо знал, что скоро прославится, разбогатеет, станет знаменитым режиссером и у него будет свой плавучий театр на корабле, актеры со всего света, а еще на этот корабль он возьмет с собой всех, кто захочет, всех, кто сейчас ему верит, что будет так.
В Рыбинске на площади немножко митинговали, какой-то дядька в галстуке обещал завтра же осушить Рыбинское море и восстановить затопленные деревни и городок. Из Лёшиной квартиры в светло-кирпичном доме вышли два таджика в комбезах и сказали, что Лёше купили отличный дом в деревне... “Да, если увидите его, вот передайте, он тут вот это забыл, могли бы выбросить, а вот берегли, таджики очень аккуратны, нам чужого не надо”.
Едем в деревню, ведь мы друзья, хорошо ехать с ветерком и благородной миссией. Мы его верные, старые друзья, понятно? Когда он начал пить лишнего, мы сразу сказали ему “как не стыдно”. А потом еще неоднократно повторяли “возьми себя в руки, ты мужик или нет” или даже “посмотри, как прекрасен этот мир”. Мы — друзья, настоящие, старые, надежные, те самые, которые никогда не поленятся тебе позвонить, непременно дозвонятся и скажут: видели тут твой спектакль в ДК хлебозавода номер восемь, ну и говно же, фуфло просто уникальное... Кроме нас, тебе этого никто не скажет, только мы, потому что мы твои самые лучшие, верные и надежные друзья... Как раз те самые, которые, когда вот человек уже несколько дней не пьет и бреется и даже делает зарядку, вдруг звонят и говорят — кстати, Дашка, которая от тебя ушла, помнишь, ну ты пил еще от этого, чуть не умер, помнишь Дашку, так вот, ее недавно встретили в Нормандии, вышла замуж реально за графа, домина у моря, замок в горах, всего полно, деточки просто прелесть, и граф-миляга, выпиливает лобзиком. Она тебя еще никак вспомнить не могла, графиня Дашка... Ну а ты чего? У тебя все хорошо? Ладно, не вешай носа, старик, лучше приезжай, выпьем.
Мы едем в деревню к Лёше, там здорово, природа и экология, наверняка баня, соленые огурцы и бойкие селянки, у Лёхи-то, х-ха, еще бы, сейчас увидим, налетим на него, напрыгнем, “Алексей, тебе от нас не уйти!” и он вообще упадет!
Втопи же, Анечка, положи кирпич на педаль газа, мы едем к Лёхе!
Может, таджики и не воруют. Но врут немилосердно. Обманули, нагрели таджики. Развели как лохов. Зря мы жгли бензин, зря резину об дорогу терли.
Никакого Лёши там не было, в пустой холодной избе сидел серо-синий от запоя, заросший щетиной старик, чужой дед, моргал слезящимися глазами и никак не реагировал ни на варежки, ни на “тебе от нас не уйти”, просто отвернулся к тусклому кривому окну, медленно и тяжело перевел бессмысленный взгляд.
Дом с провалившейся крышей, и провода от столба отрезаны.
На фиг отсюда, делаем ноги, ё-моё, здесь пахнет смертью, тюрягой и черными риелторами.
В Алаунских горах быстро темнеет. Даже хорошо, что скоро ночь. Мы едем к морю! Ночное море. Вывезти всех детей на ночное море. Сережина идея. Только дети давно выросли. И внуков не отпустили с таким дедушкой. Трое внуков, блин! У этого проблемного подростка уже трое внуков. Прикольно, да?
Приближающаяся старость забавляет.
Мы забыли отдать пакет с одеждой. Перестань, зачем этому доходяге Лёхин прикид? Ладно, дайте мне, я сохраню его до встречи с Лёшей, с настоящим Лёшей, ведь где-то же есть настоящий Лёша, стоит только поискать, наверное, ходит по набережной в Коста-Рике или загорает кверху пузом на яхте, болтаясь возле островов Зеленого Мыса, и скоро улыбнется нам с обложки журнала...
Да выбросить надо это дерьмо...
Ну что ты сердишься? Сейчас остановимся и выбросим.
Дырявый пакет, и невнятный комок бухается на обочину рваной подкладкой наружу, букле и тертая-вытертая кожа воротника, в горах быстро темнеет, и на ветру из-под подкладки бумажный клочок — fiewit...
Коренное население
Втихаря не годится. Как будто мы делаем что-то плохое и хотим скрыть, спрятать. А мы, наоборот, хорошее делаем. Надо, чтобы все знали.
Так что целых три дня тут торчали корреспонденты. Снимали, как люди грузятся, как отъезжают машины. От Генерального пришла директива — надо, чтобы люди уезжали с песнями, с танцами. Пошли подготовить местных. Они не хотели сначала. Лёхе плюнули на бронежилет, в Миху камнем кинули. А Лёха заводной, мне пришлось из автомата два раза в воздух. Только после этого стали они танцевать. Блин, кто ж так танцует? Двадцать первый век на дворе… Доложили Генеральному, он сделал выводы, принял решение, прислали тетку из района, из Дворца культуры, она их учила нормально танцевать.
Все получилось — с песнями, с танцами погрузились, все снимало телевидение, тронулись в путь. Куда — я не знаю. Нам не сообщали. В лучшие места, с газом и горячим водоснабжением, туда, где сайдингом обшито все. Наше дело было их собрать. Сначала вели разъяснительную работу, это не мы, это группа специалистов. Убеждали. А мы уже потом подъехали, помогали собираться. В нашу службу не всякого, между прочим, берут. Надо, чтобы человек мог долго не выражаться, чтобы правильно произносил слово “инцидент” и мог оказать доврачебную помощь. И главное — самообладание. Там дед один все не хотел, потому что у него картошка в погребе. Ему сказали, дадим новую картошку на новом месте. Он, чудак, свою картошку пересчитал. Чтобы не нагрели потом. Другая бабка все про могилы талдычила, про какую-то ветлу, что у нее все похоронены под ветлой, и она тоже хочет к ним туда, под ветлу. Ей показали план кладбища на новом месте, что там тоже есть ветла, а землю со старого кладбища она может забрать с собой сколько хочет. Чтобы без инцидентов. Они нам реально мозг вскрыли своими грибами и ягодами. Куда же мы поедем, тут же самая ягода пошла, самый гриб. Нытье… Пришлось запросить, как там, на новом месте, с грибами и ягодами. Прислали фотки и статистические отчеты по грибам. Помогло. Вообще, геморроя многовато, конечно.
Дети тоже на нас бычили. Охота им тут торчать, без Интернета, в школу на какой-то колымаге ездить за шесть километров? Они и в школе-то толком не учатся, потому что далеко. Походят первый-второй классы — и дома сидят, по хозяйству. Журналистка, такая, с микрофоном к пацану: “Ты кем станешь, когда вырастешь?” А он ей так прямо в камеру посерьёзке: “Приду с армии, выучусь на тракторе, сопьюсь и помру”. Вот такие у них тут перспективы. А отрываться от своих темных бревен, переселяться все равно не хотят.
Приехал третий зам Исполнительного и от Генерального нас так душевно поздравил, поблагодарил за сделанную работу. Сказал, что теперь сюда будут завозить строителей и сотрудников охраны, а мы можем дня три здесь побыть и отдохнуть. Природа-то какая, братцы! Сказал третий зам Исполнительного. Так прямо и сказал.
Мы с Лёхой, Михой, Шумным и Зверюгой пошли пройтись по нашему сектору. Его разве обойдешь! А таких секторов тридцать два. Луга и поля. Трава прямо реально сладкая.
Как-то они тут жили со своими печками и коровами. Лично я раньше даже не знал, что в двадцать первом веке люди так живут. Нам как-то не сообщали… Я думал, везде города, а чтобы отдохнуть — турбазы и зоны отдыха.
Грибы, ягоды, реки, леса, птицы. Валуны посреди полей. Холмистый простор. Отличная территория. И они совсем не могли ею пользоваться. Только бухали и рыбачили. А бухать вообще немодно. Ну и правильно, что их отсюда убрали. Переселили куда-то там вроде. Где сайдинг и газ.
А здесь теперь будет самый большой в мире природно-развлекательный заповедник “Страна мечты”.
Грунтовка наверху, внизу луг и река. Мы купались, а Миха загорал. Наверху вообще никого не было, это точно. И чего он вдруг, этот валун? Пятьсот лет, может, на месте лежал... Здоровенный сизый валун на обочине качнулся и покатился вниз, ломая кусты. Миха загорал и не успел ничего понять, валун раздавил его, как мошку или как ягоду. Да, как ягоду — больше похоже. Как помидор, как помидор, точно, вот!!! Мы думали, несчастный случай. Но Бурму в речке покусали раки, поднялась температура, он умер через два дня.
У Лёхи вообще ничего не болело. Сидел, трындел чего-то, бряк — и нету. Остановка сердца. Недоглядели? Вообще-то, чтобы в наше подразделение попасть, медосмотр серьезный проходят. И потом — раз в полгода.
Шумный, Зверюга, Баглаенко, Атас и Пень тоже быстро умерли. Какое-то общее отравление или типа того…
Когда умерло человек уже двадцать, пришла директива от Генерального — ни к чему не прикасаться, не паниковать, скоро за вами прибудут.
Местные, что ли, постарались? Нет, они такие лохи, они не могли… Они сами питались огородом, рекой и лесом. Это не они. Конкуренты? Но у нас нет конкурентов. Их просто не может быть.
Это что-то другое…
Я спрятался в старом доме, решил как бы притвориться своим, здешним…
Смотрел на небо и твердил, что здесь красиво и что дом тоже — хороший, красивый. Вертолеты забрали пятерых живых, из тысячи-то... Начали расследование. Территорию оцепили, там пока нет ничего, а коренные тоже не возвращаются. Где их теперь искать, коренных?
Я до сих пор чувствую себя живым, хотя точно не знаю… Вот бы дожить до конца расследования. Охота узнать, что это все-таки такое. Должны выяснить, разобраться.
Но нам, скорее всего, не сообщат. Чтобы без инцидентов.
Истребление
Пьеса
Действующие лица
Катя
Настя
Рамиль
Витя Лазер-Дэнс
Костик
Лейла
Дядя Володя
Сергей Борисович
Соседи Михалкова
Три гопника
Девушка с костылём
Пять беременных водолеев
Одноклассница Путина
Дети читают Пастернака.
Входит В и т я Л а з е р-Д э н с — читает Пастернака.
В и т я Л а з е р-Д э н с. “Я понял жизни цель и чту / Ту цель, как цель, и эта цель — / Признать, что мне невмоготу / Мириться с тем, что есть апрель, / Что дни — кузнечные мехи, / И что растекся полосой / От ели к ели, от ольхи / К ольхе, железный и косой, / И жидкий, и в снега дорог, / Как уголь в пальцы кузнеца, / С шипеньем впившийся поток / Зари без края и конца. / Что в берковец церковный зык, / Что взят звонарь в весовщики, / Что от капели, от слезы / И от поста болят виски”.
Витя сбивается, садится на подоконник и плачет.
Т р е т ь я д е в о ч к а. “Быть знаменитым некрасиво. / Не это подымает ввысь. / Не надо заводить архива, / Над рукописями трястись. / Цель творчества — самоотдача, / А не шумиха, не успех. / Позорно, ничего не знача, / Быть притчей на устах у всех. / Но надо жить без самозванства, / Так жить, чтобы в конце концов / Привлечь к себе любовь пространства, / Услышать будущего зов”. (И так далее, дети сбивчиво, с трудом, с неверными смысловыми ударениями читают наиболее сложную, раннюю лирику Пастернака.)
Входит К а т я.
Подходит П с и х о л о г. Смотрит. Уходит в угол и садится.
Экзамен. Катя зубрит, бубнит, ходит из угла в угол.
К а т я. “Борис Леонидович Пастернак, тысяча восемьсот девяностый, тысяча девятьсот шестидесятый. Сын своей родины и своего времени, последний великий поэт России. Гениальный художник, вся жизнь которого ушла на борьбу с окружающей пошлостью за свободно играющий человеческий талант. В нём одном (после смерти Блока) наблюдалась та соразмерность дарования и творчества с жизнью поэта, которая, собственно, и составляет отличительный признак истинно великого художника”. (Садится.) Короче, тут одна бабка кормит голубей, какой-то дрянью... У них понос от этого... А тут ветер, штормовое предупреждение. Мы вышли на балкон покурить, стоим, такие, а тут эти голуби... Вообще кошмар... Прямо с ног до головы, все... Говорят, это к деньгам... Снежанку особенно жалко, мы ведь ей платье шили на выпускной, она надела, примерить чтобы, и как раз на балкон вышли покурить... а тут голуби... (Зубрит.) “И ночь полоскалась в гортанях запруд, / Казалось, покамест птенец не накормлен, / И самки скорей умертвят, чем умрут / Рулады в крикливом, искривленном горле”. Короче, платье мы потом всё равно отстирали. Ничего даже заметно не было. Такое красивое. Ну, выпускное платье... Потому что купить каждый дурак может, и будешь одинаковая, да и денег нет покупать, у неё папа — майор в военной части... Это Рамиль всегда хвастается, какие они богатые, холодильник новый купили, и ещё отмечали сидели... А Снежанка, она, короче, это платье надела... Оно очень красивое... Только она ЕГЭ не сдала. Она нарочно литературу выбрала, думала — это легкотня. И, короче... Она лоханулась на ПАС! ТЕР! НА! КЕ!!! Я даже не знаю, что это значит, но всё равно страшно. И ей сказали — у тебя плохое ЕГЭ!!! Это же вообще как у тебя СПИД!!! Короче, она пришла домой, надела выпускное платье и повесилась...
В и т я. Телевидение потом приезжало. НТВ. Хроника происшествий...
В и т я. А ещё в другой школе пацан, вообще отличник, готовился, как сумасшедший, пришёл на ЕГЭ, как вынет из кармана автомат Калашников, как пойдёт из него — та-та-та-та-та... И когда его забирала группа захвата, он кричал младшеклассникам: “Отомстите за нас!!! Вы маленькие, вам ничего не будет!..”
К а т я. Правда, мой папа говорит, что эти истории — просто фольклор, устное народное творчество.
В и т я. Ага, народное творчество... В той школе до сих пор дырки от пуль по всем стенам... И кишки с люстр свисают...