Дядя Кузя заикнулся было что-то маме с тётей Таей сказать, но дядя Серёжа показал ему палец. – «Потом, дядя Кузя. Потом. Пусть будет сегодня праздник, а переживать будем потом. Напереживаемся ещё, жизнь наша длинная, богатая. Всего в ней хватает, и горя и радости. Сегодня будем радоваться!» И он велел наливать по второй. Вторую выпили уже не вставая, за здоровье каждого, потому что все мы и всегда друг другу нужны.
«Сожрали бы меня одного волки, если бы не Васька, – признался дядя Серёжа, – как и Ваську бы сожрали без меня».
Григорий Порфирьевич дополнил тост словами: «Все мы – братья и сестры, и должны уважать друг друга, помогать и заботиться о каждом».
А потом Сергей Семёныч высказал свою особую радость, по поводу которой попросил налить по третьей. Он торжественно заявил, что вчера был в райкоме и сдал партбилет. Какое душевное облегчение! Отныне он беспартийный! Все удивлённо и недоверчиво уставились на него, а дядя Серёжа, а потом и Максим поаплодировали. Мне было интересно смотреть и слушать такие откровения взрослых. А взрослые налили и осушили по третьей. Мама и тётя Тая чокались со всеми, но пить не пили, только губы мочили. Потом тётя Тая попросила меня поменяться местами с мамой, чтобы я им рассказал, как на нас вчера напали волки и как мы от них отбивались. Но я наотрез отказался, напомнив тёте Тае, как она упала с кровати, наслушавшись моих россказней. «Потом, – говорю. – Пусть всё маленько забудется. А то мне сейчас и самому страшно вспоминать». Ну, они давай меня обнимать, как маленького, а мама опять расплакалась. «Ну что ты, – говорю, – при людях-то плачешь?» – «Боюсь я, Васька. Никак у тебя без приключений не получается».
Григорий Порфирьевич, разговаривавший больше с Анной Ивановной и с Агнией Степановной, повернулся в нашу сторону. – «Не вкусивший горя, радости не знает. Тот, кто горе испытал до слёз, тот и чужую радость воспринимает со слезами. Ты, Василий, и вы, уважаемая мамаша, посетили бы наш храм. Все людские благополучия на Земле проистекают не без помощи воли Божьей. Отблагодарить Господа надо и попросить его о дальнейших заботах о судьбах наших». – «Спасибо, – говорю, – Григорий Порфирьевич. Я благодарности своей лично к вам не теряю, век буду хранить её, но прошу меня простить, Бога я не знаю». – «А ты походи в храм наш, по присутствуй в нём смиренно, послушай, приглядись – всё поймёшь, сын мой».
Наш разговор услышал дядя Серёжа и обратился к Григорию Порфирьевичу: «Уважаемый Григорий Порфирьевич, мы с Васькой не будем возражать, если вы своим прихожанам будете освещать наш случай, как проявление воли Божьей. Я, однажды побывав в вашем храме, навсегда проникся уважение к вашей деятельности. Готов всегда и чем угодно помогать вам, хотя и остаюсь неверующим». – «Дорогой Сергей Савельич, церковь всегда с благодарностью принимает добро, приношения и пожертвования от кого угодно. Если вам удобно быть неверующим, оставайтесь им, но, желая нам чем-то помочь, не подчёркивайте этого, ибо вера наша не терпит кичливости, но ценит скромность». – «Вот и даже за это я обязан вас уважать».
Дядя Серёжа снова повернулся к Сергею Савельичу. В избе было шумно. Не сразу разберёшь, кто и на какую тему разговор ведёт. Максим спорил с дядей Кузей на тему волчьих повадок. Дядя Кузя видимо находился под впечатлением от увиденных в поле порубанных волков. «Надо же, шесть волков порубил! Да ещё и не всех».
Григорий Порфирьевич, Агния Степановна, мама, тётя Тая и Анна Ивановна внимательно их слушали, пытаясь представить картину побоища. А я прислушивался к разговору дяди Серёжи с Сергеем Семёнычем.
«Нынче модно сдавать партбилеты, – сказал дядя Серёжа. – Не думал я, что вы поддадитесь этой моде». – «Нет, Сергей Савельич. Сто раз нет, – встрепенулся Сергей Семёныч. – Я даже могу обидеться на ваш вывод». – «Ну, если мода не причём, тогда почему?» – «А причина простая. Нагляделся я на партию, особенно на её руководителей и пришёл к убеждению – идея коммунизма порочна, абсурдна, даже преступна. В эту идею может верить только тот, кто не имеет представления о человеческой психологии. В кого она превращает человека? В шестерёнку, винтик, в бесправную, опустошённую, послушную тварь. У нас уже не осталось ни чувства собственного достоинства, ни чувства полноценного человека, ни уважения к себе и к другим. Опустошили наши души. И это ещё по пути к коммунизму, а что же тогда дальше-то будет?.. А эти наши руководители, так называемые «убеждённые коммунисты», в кого они превратились? В хищников? Для чего хищнику коммунизм? Чтоб беспрепятственно пожирать кого захочется?» – «Почему в хищников?» – несколько удивился дядя Серёжа. – «А вы не перебивайте, слушайте. Мне хочется выговориться. Не язык почесать, а успокоиться, утвердиться в мыслях. Вы, я, мы – мой народ тысячу раз обманут, тысячу раз ограблен и обобран, оскорблён, унижен, забит, замордован, обесправлен, запуган. Кем? Советской властью? Не было у нас её и нет – Советской власти. Вся власть у партии. Семьдесят лет мы думали, что живём в Советском Союзе. Не было Советского Союза и нет, потому что у нас нет ни одной союзной республики. У нас есть империя с покорёнными, бесправными народами. Вот мы с вами – колхозники. Нет у нас во всей России ни одного колхоза. Ложь всё это. Утопили нас во лжи». – «Как нет колхозов? – перебил дядя Серёжа. – Но мы же колхозники». – «Колхоз – коллективное хозяйство. Какое к чёрту оно коллективное, если коллектив не хозяин своего хозяйства?» – «Понял». – «Не перебивай. Семьдесят лет вешали нам на уши лапшу. Семьдесят лет учили нас думать «телячью думу» – в недовольстве молчать, а на радостях мычать. Это по воле партии, возжелавшей сласти от власти, были замучены, сгноены и расстреляны в тюрьмах и лагерях лучшие сыны моей Родины, миллионы невинных моих братьев и сестёр. Это она (партия) оставила кормилицу землю без хозяина, это она культивировала вместо оптимизма верхоглядство, это она в инфляцию выплеснула свою неряшливость. И нет ей от меня прощения!»
Сергей Семёныч был не просто взволнован, он был вроде как на кого-то сердит. Казалось вот сейчас хватит кулаком по столу. Оттого дядя Серёжа его не перебивал, слушая и наблюдая за его жестами. Но Сергей Семёныч вдруг как-то разом сменил сердитый вид на улыбку. Вот, думаю, артист!
«Народ и партия едины!» Помнишь такой лозунг? – продолжил, между тем, он свой монолог. – Есть народная басенка: «Однажды калина сама себя хвалила: ах, как я с мёдом хороша! А мёд ответил: ах, душа, не зря ли ты поёшь? Ведь я и без тебя хорош». Коррупция… Знаешь, что такое коррупция? Гниение верхушки общества. Наше правительство сгнило. «Убеждённые коммунисты» сгнили! Наша всемогущая партия создала себе закон неприкосновенности. Никакой народный суд не имеет право судить члена партии. Это ли не преступление?! И это явилось благодатной почвой для возникновения мафии. Где центр мафии? Наверху! – Сергей Семёныч показал указательным пальцем на потолок. – А я голосовал за них… И нынче каждый член партии является если не потенциальным мафиози, то пособником мафии».
Мне захотелось запомнить слова «потенциальный мафиози» и я стал про себя их повторять, чтобы потом спросить у дяди Серёжи, что это такое? Естественно я притупил внимание и дальнейший их разговор не запомнил. Помню только, что дядя Серёжа махнул рукой и сказал: «Наплевать на политику! Я всё равно в ней не разбираюсь. Не моя это забава. Давайте лучше лишний раз подумаем, как пацанов квалифицировать». – «Ах! – крякнул Сергей Семёныч. – Давай ещё по стопке, я что-то взвинтился».
Сергей Семёныч налил и они чокнулись без тоста. Дальше, между прочим, мужики тостов не произносили, наливали себе и выпивали. Особенно часто это делал Максим, предлагая свою компанию дяде Кузе и Григорию Порфирьевичу. Но те его поддерживали редко и вот Максим крепко захмелел, откинулся на спинку стула и повесил пьяную голову. Вид у него был весьма не привлекательный. Анна Ивановна сняла с печки старое рваное пальто, бросила его на пол у порога и дядя Кузя препроводил Максима на эту импровизированную постель. Тётя Тая запела: «В низенькой светёлке…», мама подхватила, за ней и Анна Ивановна, и Агния Степановна, потом все мужики, в том числе и Григорий Порфирьевич. Мама встряхнула меня: «пой». Я сначала стеснялся, но потом подумал: а кого стесняться-то? И зачем? И я подхватил песню, вливаясь в мужские голоса. Слов я не знал – прислушивался, ловил их налету и запоминал. Кончилась одна песня, тут же началась другая. Протяжную песню сменяла весёлая, весёлую – грустная, потом шуточная, потом снова протяжная. Пение мне понравилось и я пел с удовольствием. В избу ввалился Фёдор Степаныч – сепараторщик. В деревне пирушку не утаишь. Особенно, если в избе поют. Ну, а Фёдор Степаныч, видно, соскучился по стопке. Нынче не скоро дождёшься, кто тебе нальёт. А сам – купил бы, да негде. Как не воспользоваться случаем?
«Прошу меня извинить, не ко времени зашёл», – стал он оправдываться, не успев поздороваться. «Не наступи на спящего», – предупредил его дядя Кузя. «А-а-а-а… Фёдор Степаныч, сосед мой дорогой, – протянул руку навстречу вошедшему Сергей Семёныч. – Раздевайся, проходи».
Анна Степановна помогла Фёдору Степановичу раздеться и усадила на место, покинувшего стол, Максима, налив сходу стопку. Фёдор Степаныч, зажав в кулак «заветную», поинтересовался: «Ну так по какому случаю пир-то? Кого и с чем мне поздравлять-то?» – «Сергея Савельича с Васькой поздравляй, – подсказал дядя Кузя. – С победой». – «С какой победой?» – Дядя Кузя взмахнул правой рукой, как бы готовя решительный жест, но, посмотрев на дядю Серёжу и женщин, обмяк, бросив просто: «Пей за здоровье Сергея Савельича и Васьки».
В уговоры вклинился Григорий Порфирьевич: «Ты, Фёдор, выпей во славу Господа Бога, ибо все наши деяния и здравие в воле его. Да перекреститься не забудь». – «Слава тебе, Господи!» – воскликнул Фёдор Степанович и опрокинул стопку в рот. Мне показалось он одним глотком её осушил. Закусив, Фёдор Степаныч завёл тихую беседу с дядей Кузей. Тот, похоже, принялся объяснять ему причину пира. А дядя Серёжа с Сергеем Семёнычем что-то безбожно потрошили. С чего начался разговор, я прослушал. Внимание моё привлеки слова: «неряшливость», «верхоглядство» и «тщеславие». Григорий Порфирьевич попросил Фёдора Степаныча поменяться с ним местами, подсел к Сергею Семёнычу поближе, чтоб послушать их разговор, а может и своё слово вставить. Женщины завели свою беседу, решая свои проблемы. Мы с тётей Таей тоже поменялись местами для удобства. Фёдор Степаныч быстро выровнял своё состояние с дядей Кузей. Но мне было не интересно о чём они говорили. Меня всю жизнь тянет к дяде Серёже, поэтому я боялся пропустить каждое сказанное им слово. А этот сегодняшний их спор-разговор мне показался особенно интересным, потому что они сегодня, возбуждённые спиртным, как-то особенно убеждённо и решительно выкладывали свои мысли. Говорил больше Сергей Семёныч, а дядя Серёжа слушал и, время от времени кивая головой, как бы утверждал его мысли и рассуждения.
«Моя философия, Сергей Савельич, вот какая. И к своей работе я хотел бы относиться с позиций этой философии, и хочу, чтобы и вы с пацанами это учитывали. Человек – это высокоорганизованное животное. Основой организации его психики, сознания, поведения и внешних его форм, отличающих его от всего животного мира, является труд и речь. Извечно наивысшую оценку человек получает с позиций его отношения к труду. И чем равнодушней человек относится к труду, тем более он возвращается к слабоорганизованному животному по психике, по сознанию, по потребностям и по форме. В этом я убеждён. Сам много раз наблюдал до чего опускаются лентяи. Надо создавать такие условия, при которых труд всегда бы нёс человеку радость и только радость. И даже усталость чтобы была приятной. И внешнее, и внутреннее состояние человека всецело зависят от организации труда. Если труд хорошо организован – человек собран, опрятен, культурен и внешне и внутренне; плохо организован труд – человек неряшлив и внешне и внутренне». – «Как во всей матушке России, – улыбнулся дядя Серёжа. – Любой труд может быть творческим, если его выполнять не по шаблону, а осмысленно, делая в нём свои открытия, совершенствуя его по-своему. Поэтому человек должен избрать себе профессию обязательно по душе, по призванию. Специальность не должна быть в жизни человека только источником средств существования. Специальность должна быть сферой творческой деятельности, а рабочий участок – лабораторией его открытий. Именно в творчестве человек находит радость труда. И тогда труд его не утомляет, ему хочется сделать ещё больше, ещё лучше. Шаблон же утомляет и человек невольно в своём труде допускает неряшливость, неаккуратность». – «Удивительно, вы, Сергей Савельич, правильно меня понимаете. Я при этом имею такой вывод: призвание – это творческая потребность, а лень – ограниченность человеческих потребностей». – «Труд красит человека, а ленивого приводит в ужас», – вставил своё слово Григорий Порфирьевич. – «Правильно, Григорий Порфирьевич, но мы немножко не о том…» – «Вы правильно, Сергей Семёныч, говорите, что в основе культуры нашего правительства лежит неряшливость, верхоглядство и тщеславие, – сказал дядя Серёжа, – это всё противоречит вашей философии. Я не могу отрицать вашу логику, а могу только сожалеть, что при такой культуре нашего правительства нам по-человечески не жить». – «Вот почему я выложил партбилет. Я им не попутчик. Кстати, что означает слово «товарищ»?» – Дядя Серёжа подумал, пожал плечами, признав, что не знает ответа на этот вопрос. – «Слово «товарищ» в своём изначальном значении – это попутчик… по товару. Это древне-купеческое слово. Позже его заимствовали братцы разбойнички, отбиравшие у купцов товар. А ныне товарищи-коммунисты превратились в разбойников». – «Коммунизм, это высшая форма паразитизма», – заявил дядя Серёжа. Сергей Семёныч повернулся к Григорию Порфирьевичу, не обратив внимание на слова дяди Серёжи. «Вам скучно, Григорий Порфирьевич, в нашей компании? Может предложите нам свою тему для беседы? А мы с Сергеем Савельичем ещё наговоримся. Мы с ним чаще встречаемся, чем с вами».
Сергей Семёныч наполнил стопки, предлагая Григорию Порфирьичу и дяде Серёже чокнуться. Они выпили. Закусывая, Сергей Семёныч мне подмигнул и сказал: «Ты, Вася, нас не слушай. Наша болтовня тебе не интересна. Послушай, о чём бабоньки говорят». – «Что вы, – говорю, – Сергей Семёныч? Я как в кино сижу – и нагляделся, и наслушался. Я вас с удовольствием слушаю. Вот только не всё понимаю». – «Ничего, Вася, поживёшь – всё поймёшь. Только не вешай нос». – «Молодости характерен ненасытный интерес ко всему, – встрял в разговор Григорий Порфирьевич. – Притупление интересов – это уже признак старости. Не зря говорят: «много будешь знать, скоро состаришься», ибо молодой в познаниях ненасытен, а состарившийся многое уже считает необязательным. Вот вы, Сергей Семёныч, долгое время пребывали в иллюзиях коммунистических идей. Порой относились к церкви как к врагу. Простите, не лично вы, а партия, которую вы ныне покинули… Думается мне, что в душе у вас кроются не коммунистические образы, а нечто другое, более вас удовлетворяющее. Пусть вы не признаёте Господа Бога, но вы не можете себе объяснить сущность силы, которая стоит над нами и руководствует нашими деяниями. Интерес вас не покидает – вы ещё молоды. Иначе вы не пришли бы к такому умозаключению, заставившему вас расстаться с партбилетом. Хотел бы я знать, нет ли в душе вашей перемен в отношениях церкви?» – «Нет, Григорий Порфирьевич. Хотя, признаться, я действительно затрудняюсь объяснить себе «сущность силы, которая стоит над нами». Я догадываюсь, – улыбаясь погрозил Сергей Семёныч пальцем, – куда вы закидываете удочку. Я уж как-нибудь сам попробую разобраться в этом».
Григорий Порфирьевич с улыбкой согласно покивал головой и обратился к дяде Серёже: «А вы, молодой человек, как бы на это ответили?» Дядя Серёжа зачем-то взял со стола вилку, повертел её в руках задумчиво и стал не торопясь выстраивать свой ответ: «Я думал об этом. Много думал. Я ещё там, в храме над этим задумался, когда Васькину бабушку хоронили. Вернее, отпевали. Если хотите, могу высказать свои мысли. Но они, боюсь, для убедительности будут выглядеть несколько длинно». – «А куда нам спешить? – сказал Сергей Семёныч. – Сегодня у нас праздник». – «Я готов смиренно и терпеливо вас выслушать», – поддержал Григорий Порфирьевич. Сергей Семёныч хотел снова наполнить стопки, но дядя Серёжа его остановил. «Не стоит. Пока не нужно. Уж коли я собрался с мыслями, что думаю – скажу». Он опёрся левым локтем о стол, правую ладонь положил на колено и начал свой длинный монолог.
«Чем слабее человек владеет логикой, тем чаще он ошибается. Чем чаще ошибается, тем больше не доверяет себе, тем в меньшей степени надеется на свои силы и волю, тем в большей степени он верит другим, тем слабее его чувство собственного достоинства, тем более он почитает авторитет другого. Оттого на Земле появилось раболепие, подхалимаж, фанатизм. Таких людей на Земле очень много и будут они существовать вечно. И ими всегда будут пользоваться сильные люди. Они – неудачники, вечно нуждающиеся, самоуниженные. Этим удобно спекулировать. А сильные – ненасытны». – «Не то я хотел от вас услышать», – перебил дядю Серёжу Григорий Порфирьевич. Дядя Серёжа поднял руку: «Слушайте дальше. Фундаментом всей жизни на Земле является надежда. Человек развивает свою деятельность, организует свою жизнь, надеясь на свои умственные возможности и физические силы, на условия, которыми он располагает и на помощь сильных людей. Когда несчастья, беды и неудачи исчерпывают все надежды на собственные силы и ум, на возможную человеческую помощь, человек падает духом. Его жизнь становится невозможной, бессмысленной, лишается фундамента. А без фундамента как?.. Но по какому-то стечению обстоятельств в жизни бывают случайности – что-то человека, находящегося казалось бы в безвыходном положении, спасает. Эти случайности рождают в человеке затаённую, дополнительную надежду. Хотя, надо сказать, что такие случайности далеко не всем на Земле достаются, но они иногда ещё и повторяются (чаще, конечно, у разных людей, а не у одних и тех же). За эти случайности, счастливые случайности, человеку всегда хочется кого-то отблагодарить. Но кого? Кто человеку готовит случайности? Кто выручает, помогает, не даёт преждевременно умереть – спасает? Так у человека появляется Бог-спаситель – невидимая, но всемогущая сила. Бог, он не вечен: я умру – умрёт и Бог со мной, ибо Бог, он во мне, а не в небесах». – «Вечен! – возразил Григорий Порфирьевич. – Бог, он творец». – «Творец – природа. Она – вечна. А Бог, это – затаённая надежда». – «Логично!» – воскликнул Сергей Семёныч. «Бог создавался долго, много тысячелетий, – продолжал дядя Серёжа. – Связь наших предков с Богом – это их культура. А коли религия – культура наших предков, мы обязаны к ней относиться как к явлению музейному – с уважением, бережно. Пользоваться ею, я считаю, и можно, и не обязательно. У нас должна быть своя культура, которую мы, к великому сожалению, не имеем – не создали. А без культуры как?..» – «Правильно, Сергей Савельич, коли нет пока другой культуры, пусть живёт старая, всё лучше, чем ничего».