«Ну, и где оно, это твоё Кокошино?» – спросил он меня. «Как, – говорю, – где? У нас. Там. Рядом с Мякошиным». Старичок рассмеялся. «А где это там? В какой области или республике?» А я и не знаю. «В советской, – говорю, – республике». – «А какой, – спрашивает, – полный-то адрес?» А я говорю: «Писем я ни кому ни разу не писал, адреса не знаю». – «Ну, а какие около вашего Кокошино есть города?» – «А я в города не ездил и пешком не ходил». – «Ну, а в гости к вам из города кто-нибудь приезжает?» Я пожал плечами и покачал головой. «А может быть родные в городе живут?» – продолжал допытываться старичок. Я отрицательно замотал головой. Старичок встал и прошёлся по комнате. «Что ты, – говорит, – Васька русский и живёшь в советской республике, в деревне Кокошино, это уже половина твоего адреса. А как же нам восстановить другую половину?» Походил, походил по комнате и говорит: «Ладно, собирайся». И сдал меня в милицию. Дуралей я! Надо было съесть все груши и персики. Я и не подумал, что он так быстро отведёт меня в милицию. Потом, всю дорогу до родного дома, я всё жалел об этом и думал: почему он меня сдал в милицию? Видно не поверил в моё путешествие. Наверное посчитал меня проходимцем.
В милиции со мной мало разговаривали: наверное старичок обо мне всё рассказал. Только милиционер ещё раз спросил, где моя деревня Кокошино? Какие ещё рядом деревни есть? Потом полистал какую-то толстую книгу, заполнил какие-то бумаги и спросил: «Ну, на чём домой поедем?» – «Как, – говорю, – на чём? На попутной». Я думал милиционер не умеет улыбаться, а он улыбнулся. «На попутке, – говорит, – это очень долго». – «А поезда и пароходы, – говорю, – к нам не ходят». – «Можно, – говорит, – на самолёте». – «Нет, – говорю, – на самолёте я уже накатался». – «Так ведь не на колхозном, а на пассажирском, на большом. Он выше туч летает». – «Ого, – говорю, – выше туч… А ну как если он крылом о небо царапнет? Отломится крыло, а на одном-то крыле далеко не улетишь». – «Весёлый, – говорит, – ты мужик, Васька». Потрепал меня за волосы и повёл на вокзал. Ну, дальше не интересно. Ехали на поезде, потом на автобусе и на попутной. В общем, домой меня доставили в целости и сохранности. Мама расписалась в какой-то бумажке, милиционер уехал и вот я дома. А мама оттрепала меня за уши, отколотила своими мягкими кулаками, не больно ни сколько, обняла меня, прижала к своей тёплой груди и заплакала.
«Ну, – говорю, – кабы эти твои слёзы я видел там на туче, мне бы куда было теплей». А она ещё пуще заплакала. Плачет, смеётся, за волосы меня треплет и приговаривает: «Глупый ты мой». Тут я совсем ничего не понял: и плачет, и смеётся. «К бабушке, – говорю, – пойду. Я о бабушке соскучился». Вырвался из маминых объятий и побежал к бабушке. А бабушка, как меня увидела, так и присела на стул… и повалилась. Наверное в обморок хотела упасть да я подбежал, схватил её, говорю: «Бабушка, ты что? Это же я, Васька! Вот я, приехал». А она как-то тяжко встала, обняла меня, потом отпустила, схватила за уши и давай трепать. Потом снова обняла. Мне показалось, что она хотела меня поднять, взять на руки, заплакала, завсхлипывала, запричитала: «Миленький ты мой! Васенька! Жив! Жив! Жив!»
А тут и мама к бабушке пришла. Она на работу не пошла по случаю моего возвращения. Обняли меня обе враз, целуют, плачут. «Ну что вы, – говорю, – обливаете меня слезами? Надо радоваться, а вы плачете».
Кто знает сколько бы ещё они меня мусолили, если бы не ввалились в бабушкину избу мои дружки. Загалдели, вцепились в меня, как в мешок с подарками: «Васька! Васька!» – Я думал куртку на мне порвут. Я забыл сказать: куртка на мне была новенькая, лучше той, которую я изрезал на парашют. Правда немного великовата. «На вырост», – сказал милиционер, когда на меня её одевал. А вот шапку он мне дал – так себе, можно сказать, дрянь. Дружки даже засмеялись над ней: «Ну и малахай!» В общем, потащили дружки меня на улицу и стали расспрашивать: Что случилось? Как было? Что видел? Вопросов была тьма. Я им всё рассказал. Не по порядку только получилось.
Наша очередь по жребию кататься на самолёте была длинной. Мякошинские дружки не все в ней участвовали, но и те, которые не успели покататься на самолёте от своей очереди отказались. «Да-а-а, – говорили они, – оно, конечно, не плохо бы на туче покататься, но страшно».
И тут я вспомнил про дядю Серёжу. «А пойдёмте, – говорю, – к нему!» А ребята присмирели, молчат. «Вы чего?» – спрашиваю. Опять молчат. Тут я пристал к Мишке Олашкину: «А ну, рассказывай, где дядя Серёжа? Что с ним?» А Мишка глаза опустил, потоптался, губы свои помусолил и стал неохотно рассказывать. Слово, другое скажет, потопчется и дальше: «Ну, понимаешь? Когда он тебя потерял, без тебя прилетел, пришёл в правление, рассказал, в милицию позвонил… Председатель его здорово ругал, кричал на него. Тебя, говорит, в тюрьму мало посадить! Что ты наделал?! А дядя Серёжа сам не свой. Хмурый, как туча. Ну, мне, говорит, всё равно, что в тюрьму, что на тот свет. Сел в самолёт и улетел. Куда улетел, ни кто не знает».
Глянул я на ребят – все стоят понурые. И страшный страх охватил меня и стыд: вот чем кончилась моя история. Накатался Васька на самолёте. Жалко. Ох как жалко дядю Серёжу!
Вернулся я к бабушке, позвал маму домой. Плохое было у меня настроение. Всю дорогу шёл, молчал. А мама весёлая. Идёт, со всеми здоровается. Как будто сто лет не виделась. Пришли домой, мама спрашивает: «Ты что не весёлый?» – «Дядю Серёжу, – говорю, – жалко». Мама тоже нахмурилась. «Да, – говорит, – из-за тебя всё это». А я и сам знаю, что из-за меня. Гулять я больше не пошёл. Мама тряпки какие-то стала перебирать. То с рубашкой, то со штанами ко мне подойдёт: «Ну-ка померяй. Большой ты у меня становишься». А мне на всё наплевать, дядя Серёжа из головы не выходит. Вот уже и стемнело. Мама ужин стала готовить. На улице стукнула калитка и кто-то тяжело протопал по двору. Мы уставились на дверь. Вошёл дядя Серёжа и уставился на меня, вроде как глазам своим не веря. Мы растерялись. Верить или не верить? Да может ли такое случиться? Потом я как брошусь к нему! Прямо в его сильные руки попал. Подкинул он меня к потолку, поймал и крепко-крепко к себе прижал. Ох, думаю, и сильный ты, дядя Серёжа! Обвил я руками его шею, щеками трусь о его лицо. А он не бритый, колется. А мне так охота было расцеловать его!
Мама глядела-глядела на нас, а потом вдруг заплакала, встала перед дядей Серёжей на колени и вроде как ищет что бы такое у дяди Серёжи поцеловать – то ли сапоги, то ли коленки. По щекам слёзы ручьём, что-то хочет сказать, а не получается. Отпустил меня дядя Серёжа, приподнял за плечи маму: «Ну хватит, хватит, – говорит. – Слава богу, всё хорошо закончилось. Ставь-ка, хозяйка, самовар. Я гостинцев привёз. Мама вдруг заулыбалась, заутиралась, заметалась по избе, как напуганная, не зная в который угол сунуться, приговаривая: «Я сейчас, я сейчас, я сейчас…» Дядя Серёжа подхватил оставленную у порога сумку и стал доставать из неё яблоки, груши, персики, виноград. «Это тебе, Вася, друзья прислали». – «Какие, – говорю, – друзья?» – «Как какие? Твои, новые». – «А ты, – спрашиваю, – где, дядя Серёжа, был?» – «А вот сейчас чаю попьём, я всё и расскажу».
Мама раскрыла русскую печь, и сразу по избе разошёлся крепкий запах тушёного мяса, каким у нас обычно в праздники пахнет. Так слюнки и потекли. День-то был такой, что и поесть толком некогда было. А тут вдруг – праздничный запах. Наставила мама на стол всякой всячины и виновато уставилась на дядю Серёжу: «Бутылочку бы надо – не ждала, не гадала». А дядя Серёжа улыбнулся: «Не печалься, хозяюшка, не это главное».
Помыли мы руки и сели за стол. Дядя Серёжа ел с аппетитом, да и я уплетал за обе щеки. А мама почему-то ела мало, всё смотрела на нас да подставляла, что повкусней, приговаривая: «Ешьте, ешьте, милые, ешьте, дорогие».
Поели мы, поблагодарили маму и дядя Серёжа стал рассказывать. «Ну так вот… Не терял я тебя, Вася. Я боялся, что ты сам потеряешься». – «А что же, – говорю, – ты сразу не забрал меня с тучи?» – «А трактористу нельзя было ждать, когда ты в кабину самолёта залезешь. Туча-то двигается, а трактор за ней не поспевает. Я сам еле успел в кабину вскочить». – «А я думал ты тучу не запомнил». – «Запомнил, Вася». – «А что же вокруг тучи летал-летал, а меня не нашёл?» – «А вот что. Когда трос от трактора отцепили, я второпях его не прибрал, заторопился тебя догонять. Хочу подлететь к твоей туче, а трос за другие тучи цепляется, не пускает. Я уж со всех сторон пытался подлететь, потом пониже спустился трос возьми да за дерево зацепись! Самолёт чуть носом в землю не врезался. Хорошо, что сук у дерева не выдержал – обломился. А то бы не увиделись мы с тобой больше никогда». – «А потом?» – «А потом бензин кончился. Я на заправку полетел, а заправщика на месте нет. Пока его искал темнеть стало. Ну, я в правление пошёл, рассказал всё. А потом в милицию, на всякий случай, позвонил». – «Ну, а дальше что? Как ты меня искал? Откуда знал где меня искать?» – «А это просто, Вася. На самолёте есть приборы, которые определяют высоту и направление. Я запомнил, на какой высоте была твоя туча и в каком направлении она двигалась. Надо было только догнать». – «И что же ты долго меня догонял?» – «А не рисковал я, Вася, тебя по ночам догонять, чтобы снова в тучу не воткнуться. Ты же ночью и днём двигался, а я только днями. Ну вот, подлетаю я позавчера к той скале, где твоя туча остановилась. Ну, думаю, разбился ты. Сердце так и забилось. Никогда не знал где у меня сердце, а позавчера… почувствовал. Вот оно где, оказывается. Облетел скалу, нашёл пологий склон, приземлился. Подошёл к скале – шапка твоя валяется. Ну тут я и стал тебя искать. Вижу из снега что-то чёрное торчит, тряпка какая-то. Ещё пуще сердце забилось. Потянул – не пойму, что за тряпка? Вроде от твоей куртки, а по выкройке, что-то не то. Пригляделся – из лоскутьев сшито. Что же, думаю, это такое? Покопался в снегу – верёвки из тряпок свитые. Тут я догадался, что ты парашют сочинял, да видно не успел. Где же ты сам? Жив ли? Пошёл вправо, вижу – следы. Твои следы, маленькие. Пошёл по этим следам. А там другой след рядом появился. Ну, думаю, кто-то тебя подобрал значит. Надо тебя искать в городе, что поблизости. А где в городе искать? Конечно в милиции. Милиция всё знает. Ну я сразу туда… Не подбирали, спрашиваю, в горах мальчика? Нет, говорят, не подбирали. А может кто-нибудь к вам мальчика приводил? А какой он, спрашивают? Как зовут? Васей, говорю. Посмотрел на меня милиционер, подумал, снова спрашивает: а это, случаем, не Васька из Кокошино? Точно, говорю, он! Так его вчера домой отправили. Сопровождающий ещё не вернулся. А кто, спрашиваю, его к вам привёл? Да старичок какой-то. А могу ли я его увидеть? Мы же всё записываем – кто кого приводит, кто кого уводит. И дал мне адрес старичка. Зовут его – Тимофей Прокопыч. Симпатичный такой, добрый старичок. Это он тебе гостинцы прислал. Ты его не забудь отблагодарить. Хоть письмо ему напиши. Вот его адрес. Он мне рассказал, как тебя в зоопарке нашёл. А вот как ты в зоопарк попал, ты мне сам расскажешь».
Рассказал я, как в зоопарк попал. Дядя Серёжа долго смеялся, приговаривая: «Ну надо же…»
«А что такое снежный человек? – спрашиваю. – Почему меня за него приняли?» Дядя Серёжа пожал плечами и, немного подумав, сказал: «Снежный человек, Вася, это человеческая фантазия, рождённая страхом. Под воздействием страха какие только образы не возникают в воображении человека, не владеющего элементарной логикой. Сатана, леший, кикимора, баба-яга, чёрт, дьявол, змей, дракон… А кто-то придумал снежного человека. Ищут его, ищут. Многим так хочется его найти. А откуда ему взяться? С неба, что ли? Ну, вот ты с небес и сошёл…, и попал в зоопарк. Человек всю жизнь чего-нибудь боится. А то, чего он боится, всегда представляется в виде какого-то чуда, точнее даже чудища, похожего на человека. Страх, связанный с холодным снегом, породил в человеческом воображении образ человека, живущего в снегу или в заснеженных горах. Ну вот леший – это лесной житель, лесное чудо, кикимора – чудище болотное, а снежный человек – житель заснеженных гор. Никто его никогда не видел. Какой он – снежный человек? Никто не знает. А всем на это чудо посмотреть хочется. Вот тебя кто-то за снежного человека и принял, в зоопарк и принёс». – «А на самом деле, – спрашиваю, – снежных человеков не бывает?» – «Нет, конечно. Если бы они были, люди бы их видели. Ну, не все видели бы, а кто-нибудь, случайно, всё равно увидел бы. И увидели бы многие. И знали бы точно, какой он, снежный человек».
Дядя Серёжа похлопал меня по плечу и добавил: «Такого не может быть, чтобы за много тысяч лет никто из людей, из охотников или путешественников, не встретился случайно со снежным человеком…, ни с живым, ни с мёртвым. Хоть бы кости кто-нибудь нашёл. Нет…» – «А чем он питается?» – задал я дяде Серёже глупый вопрос. «Снегом, наверное, – потрепал меня за волосы улыбаясь дядя Серёжа. – Люди со страху не успели подумать об этом, не придумали для него пищу». – «А мне, – говорю, – сырое мясо подсунули. Без соли…» И уж тут дядя Серёжа рассмеялся особенно громко. «Без соли, говоришь?!» Он взял меня под мышки, подбросил под самый потолок, поймал, поставил на ноги и пошёл к порогу, сказав на прощанье: «Ну, спокойной ночи, снежный человек».
2 Черти!
Как-то так само собой получилось, что привязался я к дяде Серёже. Он никогда от меня не отмахивался, всегда был ко мне внимательный, добрый, как друг. На все мои вопросы охотно отвечал. А когда я что-нибудь просил, всегда охотно выполнял мои просьбы. Отца у меня нет: я инкубаторский, и дядя Серёжа для меня стал вместо отца. А дядя Серёжа – приезжий. У него никого в нашей древне нет. После, когда я стал большим, я узнал, что он детдомовец. Он жил квартирантом у бабки Агафьи, недалеко от нас, на самом краю деревни. Я иногда забегал к нему. Собственно, мне больше и не к кому бегать-то было, кроме своих дружков. Но, дружки – это дружки, а взрослый – это другое. Были у меня дядюшки да тётушки в Кокошино и в Мякошино, да разъехались по городам, не захотели жить в деревне. А он наоборот из города в деревню приехал. У бабки Агафьи и поселился. Иногда он чистил коровник, таскал навоз, поливал грядки, ходил по воду, рубил дрова – помогал бабке Агафье по хозяйству. Я иногда помогал ему. И вот однажды дядя Серёжа пошёл по воду и утопил в колодце ведро. Колодец, он на ихней же стороне, немного оторвался от деревни. Там ещё были раньше чьи-то дворы, но многие из деревни уехали, избы поубирали, и колодец остался оторванным от деревни. Неудобно дяде Серёже стало перед бабкой Агафьей. Надо ведро-то достать. А колодец у нас глубокий – палку ай-яй какую длинную надо. Сделал дядя Серёжа верёвочную лестницу и спустился в колодец, чтобы ведро нашарить. А я подошёл полюбопытствовать. Смотрю сверху, а дядю Серёжу еле видно. Он висит на лесенке, заглядывает куда-то во все стороны, а палкой ведро не ищет. «Ты чего, – спрашиваю, – дядя Серёжа по сторонам смотришь, а ведро не достаёшь?» – «А вот вылезу, расскажу», – отвечает.
Долго дядя Серёжа по сторонам глядел, потом пошарил палкой по дну, достал ведро и вылез. «Эх, Васька! Чудеса-то какие на белом свете творятся! И как только сумели этот колодец выкопать? Мне непонятно». – «А что там такого интересного?» – спрашиваю. «Колодец-то выкопали над подземной рекой. Глубина у реки вроде не велика, но вода двигается. И пещера длинная-длинная, прямо бесконечная. Она из-под нашей деревни тянется и во-о-о-о-он туда уходит – в сторону полей». – «Интересно», – говорю. «Вот и мне интересно. Темно там в пещере и холодно после летнего-то дня. Пещера шириной метра четыре-пять. Ну а там дальше, кто его знает, может и шире, и выше». Достал дядя Серёжа верёвочную лестницу, наполнил ведро водой и пошёл домой. А я долго ещё в колодец заглядывал. Но сверху ничего разглядеть так и не смог. После этого случая прошло с неделю. Вижу, дядя Серёжа опять к колодцу идёт с верёвочной лестницей и с большим рюкзаком. Я пошёл узнать, что опять случилось?
«А ничего, Васька, не случилось, – говорит дядя Серёжа. – Вот ещё раз хочу побывать в колодце, в пещеру заглянуть с фонариком». – «А что это за рюкзак?» – спрашиваю. «А это лодка резиновая. Вот только как я её там надую? – дядя Серёжа постоял, подумал. – Погоди, Васька, я сейчас приду».
Но дядя Серёжа ходил больше часа, а я ждал у колодца. Подходили бабы по воду, спрашивали: «Чего, Васька, ждёшь? Что за мешок приготовил?» – «На рыбалку, – говорю, – с дядей Серёжей собрались».
И вот пришёл наконец дядя Серёжа, принёс две небольшие лесенки, метра по два с половиной длиной. Спустил верёвочную лестницу, достал из рюкзака длинную верёвку, привязал обе лесенки и спустил в колодец, а конец верёвки привязал к столбу ворота. Одел на плечи рюкзак и стал спускаться в колодец, а мне велел ждать, пока он закрепит внизу деревянные лесенки, чтобы я потом отвязал эту верёвку. Я стал ждать, заглядывая в колодец. Дядя Серёжа отвязал одну лесенку, поставил её на дно, достал из кармана молоток, гвозди, и приколотил её к срубу. Потом сделал то же самое на другой стороне со второй лесенкой. Потом он устроился ногами на обеих лесенках, достал из рюкзака насос для лодки, повесил его на верёвочную лестницу, достал лодку и стал её накачивать. Ему конечно было очень неудобно. Он долго пыхтел, чертыхался, кряхтел, но всё же лодку надул. «Давай!» – крикнул он мне. Я отвязал верёвку и бросил ему. Он привязал один конец верёвки к одной из деревянных лесенок, а другой к лодке. Потом осторожно забрался в лодку и осветил фонариком дно колодца. Вот тут я и увидел, что колодец кончается со всех сторон пустотой. Только с двух противоположных сторон эту пустоту пытались отсечь деревянные лесенки. А дядя Серёжа копошится на дне вертлявой резиновой лодки, которая пряталась под землёй, выставляя только пятую свою часть.
«Не вздумай сюда спускаться, Васька, – крикнул мне дядя Серёжа. – Здесь холодно, как в погребе. Вылезу, всё расскажу». И дядя Серёжа скрылся под землёй.
Свет фонарика стал появляться на дне колодца лишь отдельными тусклыми вспышками. В колодец стало заглядывать совсем не интересно. Интересно там, где дядя Серёжа. А что там? Там тайна. Такая тайна, которую словами не передашь. Её надо увидеть своими глазами, прочувствовать, пощупать, испытать. А что мне дядя Серёжа расскажет? Каплю в море. Да ещё что-нибудь приукрасит, придумает. А что, если спуститься и посидеть на деревянной лесенке, поглядеть, что там дядя Серёжа делает? Правда дядя Серёжа предупредил, что там холодно. А сам-то он в чём? Он в куртке дерматиновой. Я побежал домой, одел мамину фуфайку, в которой она зимой корову доить ходит, ботинки и кепку. Была не была! Я спустился в колодец по верёвочной лестнице, перебрался на деревянную, заглядываю, что делает дядя Серёжа? А он светит фонариком на свод и стенки пещеры, всё вроде чего-то ищет, разглядывает, щупает, пробует отколоть какие-то камушки молотком. Отколет камушек, повертит в руках, подсвечивая фонариком, потом фонарик выключит, в потёмках его повертит, снова включит фонарик. Который камушек в лодку положит, который бросит в воду. И снова по своду и по стенам шарит. То потянет верёвку, то распустит. И вдруг заметил меня. «Я же тебе, Васька, не велел спускаться!» – как-то испуганно и сердито закричал он на меня. «Я только погляжу… маленько», – виновато ответил я. «Какой ты не послушный!» – продолжал сердиться дядя Серёжа. «Я маленько. Не сердись, дядя Серёжа. Я только погляжу».